– Поздравляю, – Дэйв выдавил улыбку, готовясь к отступлению. – Сильно только не усердствуй.

– А ты как? Чем занимаешься?

– Грузчиком на мельнице работаю.

– Знаю, что там хорошо платят. Ну, ты парень крепкий, не сломаешься. А я вот точно хрустнул бы там пополам, – Початок засмеялся. – Ну что? Вечер пятницы, и сам бог свел нас, а?

– Нет-нет, – поспешил отмахнуться Дэйв. – Я пас.

– В смысле? – Початок скорчил возмущенную гримасу.

– Я в завязке, Початок.

– Серьезно? – пренебрежительно усмехнулся тот. – Брось эту ерунду. Никто же не просит тебя напиваться в сопли. Так, по паре рюмок пропустим и все. Я угощаю, если на то пошло.

– Не в этом дело. Слушай, правда, я уже три месяца сух и мне это даже нравится. А пара рюмок выльется в недельный марафон, тут нечего и говорить. Так что, извини, приятель.

Все эти отмазки доставляли Дэйву невероятное отвращение и, более того, зарождали отдаленный гнев. Зол он был на Початка с того момента, как услышал его голос, но желания обойтись с ним нарочито грубо сначала не было. Теперь же оно просилось наружу.

– Ну, это прям не по-человечески, друг, – не унимался Початок. – До «Порт-Ройала» не более двухсот метров, и я тебя туда доведу, сволочью буду, и выкурю из тебя всю эту трезвую дурь.

– Слушай, Початок…

– Не буду слушать, – он норовил схватить Дэйва за локоть и потащить в сторону паба, но тот грубо отдернул руку. – Да чего ты? Пару рюмок и расскажешь мне, что там у тебя случилось. Посидим, как в старые…

– Я сказал, что не пью, – перебил Дэйв, глядя на него с ненавистью и чувствуя, что руки сами собой сжимаются в кулаки. – Оставь меня в покое, а?

Початок потупился и пожал плечами.

– Да и пошел ты, – сказал он и зашагал прочь.

Дэйв еще полминуты стоял на месте, пока не выровнял дыхание после приступа гнева, который ему, на самом деле, удалось сдержать не без труда. Если бы Початок сделал еще две попытки сломить его сопротивление, то, скорее всего, они с Дэйвом стали бы сегодня врагами. Вообще, этот всплеск бешенства немного испугал его самого, ведь был он настолько сильным, что даже напомнил момент приближения оргазма, кульминацией которого должен был стать удар в лицо. Дэйв даже не помнил за собой подобного. Да, ненависть и отвращение к окружающему миру порой брали в плен его разум, но лишь в виде размышлений, и никогда он не позволял им перейти в бессознательную и неуправляемую агрессию. А сейчас Дэйв совсем не был уверен в способности контролировать себя до конца, и понимал, что это вполне может стать его новой проблемой.

Когда он уже продолжил путь, то даже не сразу заметил, что шепотом повторяет одну и ту же фразу: «Пошли вы все на хер». Он глядел себе под ноги, потому что просто не мог видеть лица людей. Шел он быстро, опасаясь, что будет остановлен очередным знакомым, рисковавшим принять на себя или его кулак, или – что еще хуже – поток рвоты. И это была не шутка: Дэйв действительно чувствовал тошноту и головокружение. Он попытался успокоить себя мыслями о грядущем пиршестве, которые весь этот долгий день дарили хоть малый, но все-таки настоящий смысл жизни на ближайшее время, возможность примириться с миром. Теперь же он чувствовал, что не хочет мириться, а совсем наоборот. Ему хотелось ненавидеть всех и все, каждого встречного прохожего – будь то хоть ребенок, хоть немощный старик, – и самое ужасное, что желание это было омерзительным сознанию, но как же оно дразнило разум.

– Будьте вы все прокляты, – продолжал одними губами шептать Дэйв. – Горите вы все в аду. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Пошел ты на хер, и ты, и ты, – обращался он к окружающим, хоть в поле его зрения попадали только их ноги. – Мразь тошнотворная, ничтожество, грязь. Как тебя земля носит? Как всех вас земля носит с вашими ублюдками, вашими подстилками, вашими любимыми дешевками? Не хочу! Не хочу вас. Не хочу прикасаться к вам, разговаривать с вами, чувствовать вас. Хочу только ненавидеть. Ненавидеть изо дня в день и упиваться этой ненавистью. Хочу, чтобы вы это видели и знали. Хочу быть палачом вам, хочу быть палачом всему, что вижу. Хочу быть ядом. Кислотой. Бомбой. Радиацией.

Наконец он вошел в винный магазин «Тортуга» у своего дома и как-то сразу остыл. Странная душевная судорога отступила так же резко, как началась. Возможно, оттого, что в помещении стояла приятная прохлада в отличие от уличного зноя. Но Дэйв поспешил признать, что просто демон на левом плече вдруг почувствовал себя дома и понял окончательно, что победил. В очередной раз. И сколько бы Дэйв не обманывал себя тем, что трехмесячная трезвость была всего лишь экспериментом, направленным на достижение уверенности в своей способности не пить – все это была ложь. Ведь три месяца назад, пережив очередную тяжелейшую абстиненцию с кровавой рвотой и тремя бессонными ночами, чему, конечно же, предшествовала череда пьяных позоров, он клялся себе, что бросает навсегда. Что больше не возьмет в рот ни капли алкоголя. Что найдет самую адскую работу, от которой будет в конце дня валиться с ног и не думать ни о чем, кроме еды и сна. Как он клялся себе уже не менее десяти раз в жизни. Но мозг устроен так, что как только выравнивается дофаминовый фон, все плохое вдруг заволакивает пеленой, и тогда привычное искушение вновь начинает исподтишка точить сердце. И если человек не может искать в жизни счастья – а Дэйв и не отрицал, что был противником счастья, – отказ от искушения не вызывает ничего, кроме раздражения, которое усиливается еще и предугадываемым чувством вины в случае уступки. А после этого жертва входит в фазу мазохизма, провоцирует против себя весь мир и идет на поводу эмоций, позволяя им диктовать условия по той простой причине, что так гораздо проще убедить себя в чем угодно. В том, что невозможно быть счастливым и здоровым в постоянной трезвости, или в том, что на этот раз все обойдется, или в том, что никто и не планировал бросать совсем, а уговор был всего лишь на три месяца.

«Но ведь я живу в этом конфликте уже долгие годы, – отвечал Дэйв на собственные доводы. – Но до сегодняшнего дня вроде не касался сумасшествия. Или оно гораздо ближе, чем я думал?»

Две бутылки «Джека Дэниелса», две бутылки «Столичной» и бутылка светлого пива в качестве аперитива – таков был его стандартный набор на пятницу, субботу и утро воскресенья, а дальше загадывать было бессмысленно. Поскольку ныне Дэйв не был стеснен финансово, то заодно набил корзину всевозможными закусками, которые не заставят его тратить время у плиты; хотя он прекрасно знал, что большая часть всей этой снеди так и сгниет нетронутой.

– Давненько тебя не было видно, – прокомментировала его появление сотрудница по имени София – симпатичная пышногрудая брюнетка. Дэйв, кстати, часто ловил себя на мысли, что не прочь затащить ее в постель, но так уж получалось, что видел он ее только в те моменты, когда его волновали совсем другие приключения. Да и если учесть то, каким его иногда видела сама София – хотя держалась всегда приветливо и доброжелательно, – то справедливо было предположить, что шансы преуспеть у него невелики.

– Трудился на благо общества, – Дэйв выдавил из себя полуулыбку.

– И как же? – София принялась пробивать чек на его покупки.

– Таскал мешки с мукой, чтобы у любимых земляков всегда был свежий хлеб.

София искоса взглянула на него и улыбнулась.

– Никогда бы не подумала, что ты грузчик.

– Чего это? Вроде не чахлый.

– Не в этом дело. Просто… лицо у тебя умное.

– А, – Дэйв хмыкнул и все его желание сказать Софии что-то приятное тут же улетучилось.

Девушка продолжила молча сканировать продукты и бутылки, и Дэйв видел, что она, вероятно, и сама уже поняла, какую глупость ляпнула. На секунду ему уже наоборот захотелось назвать ее тупой, или бесстыдно попросить показать сиськи.

– Остепенился, значит? – решила она замять свой комплимент.

– Господи, это омерзительное слово я слышу уже второй раз за день, – не выдержал Дэйв и принялся быстро складывать покупки в пакет. – Кто его придумал?