– Здесь. И родился, и вырос, и никуда не собираюсь.
– И родители здесь живут?
– И родители здесь. В добром здравии. – Дэйв догадывался, что Матсу было бы интересней услышать что-то более волнующее; например, что Дэйву приходится заботиться о больных стариках и его беззаботная жизнь – это лишь ширма для малознакомых людей. – И сестра младшая здесь, удачно замуж вышла за молодого режиссера.
– Да ты что? Серьезно?
– Ага. Кристиан Кейт, не слышал о таком?
– Нет, если честно.
– Сейчас снимает дебютный полнометражный фильм, а первая короткометражка собрала дюжину наград на разных фестивалях. Считается будущим светочем европейского кино. Ради моей сестрицы даже переехал в Эскину; оправдывается, что провинциальные городки всегда таят в себе целые залежи вдохновения.
– Ни черта себе, – присвистнул Матс, и Дэйву ясно послышалось в его голосе разочарование, хотя, он понимал, что, скорее всего, просто выдает желаемое за действительное. – Все с тобой понятно. Я бы тоже не рвался таскать мешки, будь у меня такие родственники.
– Вот я и не рвусь.
– Но, с другой стороны, жить чужой славой и чужими деньгами – так себе перспектива. Свой-то хлеб вкуснее.
– Ага. И три бокала пива тоже, – поддел Дэйв своего спутника.
– Тут уже дело не в деньгах, – ответил Матс, не выдав своего возможного возмущения. – Просто дети не любят видеть папу пьяным, поверь мне. А придет время и придется поверить, когда остепенишься. Я пока жену не встретил тоже жил как перекати-поле. Это я уже молчу о том, что такое ребенок.
«Шел бы ты уже на хер» – процедил про себя Дэйв. Компания Матса его раздражала. Дэйв явно слышал в каждом слове этого коренастого коротышки немой упрек в своей непутевости: холостой, бездетный, безответственный, «что хочу – то ворочу». За упрек этот хотелось дать в челюсть, но одновременно Дэйв понимал, что первопричина – это зависть. Уродливая жена, тупой сын, однообразные вечера в захламленном домишке и самые примитивнейшие из всех человеческих планов на будущее. А главное: осознание того, что он-то вынужден таскать пятидесятикилограммовые мешки с мукой именно потому, что ни на что иное не годен, и пять тысяч франков в месяц больше нигде не достанет. В то время как Дэйв может свалить в любой момент, да еще и позволяет себе немыслимое: не думать о работе! Вот подлец.
Странно, но эта очевидность не доставляла Дэйву снисходительности, и ему казалось, что еще десяти минут вполне достаточно, чтобы по-настоящему возненавидеть этого лопоухого и пучеглазого неудачника. С другой стороны, Дэйв мог легко сослаться на то, что ему нужно куда-то поблизости и тем самым избавиться от Матса, однако же, он этого не делал, а потому, был согласен, что и впрямь не прочь найти идеальный объект для своей ненависти. За два месяца, проведенных на мельнице, претендентов на эту роль Дэйв видел предостаточно, но Матс словно выиграл этот кастинг, когда нагнал его и лишил удовольствия от меланхоличного созерцания жизни чужой и возбуждающего осмысления жизни своей, каковой она будет в наиближайшие пьяные часы.
Тут, как раз вовремя, во дворе одного из домов Дэйв заметил беременную женщину. Судя по животу, она была уже месяце на восьмом, и в данный момент суетилась рядом с небольшим розовым кустиком, орудуя садовыми ножницами. Мозг сразу дал сигнал к привычному для него творчеству, но в этот раз Дэйву показалось, что это уже слишком.
– И что же такое ребенок? – спросил он, чтобы прогнать видение о том, что такое мертвый ребенок. – Действительный смысл жизни?
– Типа того. Новая жизнь, как-никак, да еще и созданная тобой самим.
Видимо, Матс считал, что говорит нечто совершенно новое, потому что для большей торжественности даже понизил тон, но Дэйв не смог скрыть кислой гримасы. Подобная банальщина его уже давно не вдохновляла.
– Не дай бог, конечно, но что, если созданная тобой жизнь окажется… не самой лучшей, скажем так?
– Конечно, не дай бог. Но тут уж все в его власти. Нам остается только надеется и делать все от себя зависящее, чтобы жизнь эта оказалась как можно более лучшей.
– Ну… как показывает практика, бог не слишком щепетилен к нашим надеждам. И если он действительно не играет в кости, то уж мы только тем и занимаемся.
– Что ты имеешь в виду? – пробурчал Матс, не слишком обрадованный таким поворотом разговора.
– Я говорю, что рождение ребенка – это игра в кости, лотерея. Каким бы ты ни был удачливым и благополучным, как бы ни был уверен в своих отцовских способностях, но, как ни крути, ты просто играешь наудачу. Что и как там будет с твоим «творением», ты и представить себе не можешь. И хоть ты и желаешь ему всяческого счастья и даже веришь в это, но неужели непонятно, что шансы прожить убожеством ничем не меньшие?
Дэйв остановился на перекрестке и подкурил.
– Ты какой-то слишком уж… черный внутри, – прокомментировал Матс.
– Я туда, – Дэйв указал направо, в сторону улицы Дюрера.
– Мне прямо, – ответил Матс и протянул руку. – Будь здоров, Дэйв.
– Буду, – Дэйв пожал неожиданно вялую ладонь Матса и пошел своим путем.
Улица Дюрера вела в центр города, и вечернее оживление на ней было заметнее, хотя оживление в городе с населением в двадцать тысяч жителей всегда можно считать относительным. Кажется, что в подобных городках даже праздники и торжества происходят как бы по какому-то заготовленному сценарию, который ни в коем случае не должен нарушить давно принятый ритм жизни. Дэйв даже не сомневался, что если сосредоточиться на наблюдениях, то можно будет заметить, как в одно и то же время из-за одного и того же угла выходит один и тот же встречный прохожий, у винного магазина останавливается один и тот же автомобиль, из окна кафе за тротуаром наблюдает одна и та же физиономия. Дэйв уже года четыре не был в единственном местном кинотеатре, но не удивился бы, узнай он, что все эти четыре года там крутят один и тот же фильм. Не удивился бы он и обязанностям городского собрания на каждой сессии обсуждать и принимать одни и те же законы. Иногда он даже представлял себе, что здешние дети не взрослеют, а бесконечно переходят в одни и те же классы, а дряхлые старики десятилетиями не могут перешагнуть всем известный порог.
Дэйв не любил Эскину и не любил ее механическую жизнь. И все же мирился с ней, поскольку она его раздражала только в крайних случаях. Санторин и другие крупные города, в которых он, разумеется, многократно бывал и даже кратковременно жил, как раз не позволяли ему внутренне расслабиться, почувствовать себя независимым. Суета, спешка, жизненная многозадачность – все это словно влюбляло в себя, затягивало в роман с окружающим миром, но Дэйв давно перестал себя обманывать и убедился, что любой роман, который длится долее двух часов, выльется для него в нервное расстройство. И неважно, кто или что объект этого романа: женщина, жизнь, что-либо еще… Эскина же была давней знакомой, такой же непритязательной в выражаемых потребностях и столь же взыскательная в своей личной свободе, пусть даже свободе мнимой. И эту давнюю знакомую, от которой можно взять все необходимое, без каких-либо серьезных жертв, без лживых обещаний, Дэйв ценил. И ценил ее взаимность.
Скорее всего, как сам он думал, далеко не каждый человек испытывал к своей малой родине подобное отношение. Уютная, ухоженная и зеленая Эскина могла бы считаться синонимом благополучия, и заслуживала искренней любви своих жителей. Этот маленький городок был едва ли не главным объектом пищевой промышленности во всей Сантории, средняя зарплата в нем была не ниже, чем в столице, и даже сбегающие в колледжи юноши и девушки очень часто в итоге возвращались домой, предпочитая сытую стабильность истерии великих свершений. А может, назад их звали вдохновляющие пейзажи из тридцатиметровых стен соснового леса, покрывавших склоны пологих гор, и окружавших плотным кольцом узкую долину, в которой Эскина и нашла свой приют. Дэйв иногда вспоминал, как один его знакомый однажды сравнил местные красоты с лицом матери, а свежий горный воздух с нежным материнским поцелуем, и брось ты все это навсегда – тоска просто изглодает сердце. Сам Дэйв не был столь сентиментален и только посмеивался над подобной пылкостью, убеждая себя, что и не вспомнил бы об Эскине, найди он подобный покой, допустим, в голой пустыне или где-то в заполярье. Но раз уж нашел он свое место здесь, то и не видел смысла испытывать судьбу в названных краях.
