– Песок весь вышел! – раздался с форта крик Барабаша.

– Спускайтесь вниз! В атаку! – на бегу отозвался Бока.

Тотчас на стенах фортов показались ноги, руки, и бомбардиры спустились на землю. Они составили второй боевой порядок, который двинулся вслед за первым.

Бой принял ожесточенный характер. Краснорубашечники, чуя скорый конец, уже не очень-то считались с правилами. Им правила были нужны, пока они думали, что и по правилам победят. А теперь они отбросили всякие условности.

Это становилось опасным. Ведь краснорубашечники и без того хорошо держались, хотя их было вдвое меньше.

– К сторожке! – завопил Фери Ач. – Освободим наших!

И оба войска, описав полукруг, стали перемещаться к сторожке. Этого мальчишки с улицы Пала не ожидали. Враг теперь стал ускользать от них. Как гвоздь, внезапно согнувшись, уходит из-под молотка, так уклонилась влево и неприятельская колонна. Впереди мчался Фери Ач, и в голосе его уже звучали торжествующие ноты:

– За мной!

Но в следующее мгновение он остановился как вкопанный. Из-за сторожки навстречу ему вынырнула маленькая фигурка. Предводитель краснорубашечников застыл от неожиданности на месте, а за спиной его сгрудилось все войско.

Перед Ачем стоял маленький мальчик, на целую голову ниже его. Подняв вверх обе руки, словно запрещая идти дальше, этот худенький белокурый мальчуган тонким детским голоском крикнул:

– Стой!

Войско пустыря, поначалу оцепеневшее от такого оборота дела, испустило звонкий крик:

– Немечек!

И в ту же самую минуту тщедушный, больной мальчуган схватил огромного Фери поперек туловища и одним отчаянным усилием, на которое это щупленькое тельце сделали способным только пылавший в нем жар, только горячечное, полуобморочное состояние, повалил растерявшегося полководца на землю.

Но тут же сам упал на него, потеряв сознание.

Краснорубашечников охватило смятение. Их армию словно обезглавили: падение полководца решило ее судьбу. Воспользовавшись минутным замешательством, войско Боки, взявшись за руки и образовав цепь, оттеснило от сторожки застигнутого врасплох неприятеля.

Фери Ач с трудом поднялся, отряхивая с себя пыль. Лицо его пылало яростью, глаза сверкали. Оглядевшись вокруг, он увидел, что остался один. Войско его беспомощно топталось уже где-то у самого выхода, окруженное торжествующими мальчишками с улицы Пала, а он стоял здесь – одинокий, посрамленный.

Возле него на земле лежал Немечек.

Но вот последнего краснорубашечника вытолкали на улицу, заперли калитку на засов, и все лица озарились хмельной радостью победы. Грянуло «ура», раздались торжествующие клики. А Бока тем временем сбегал на лесопилку, привел оттуда словака и принес воды.

Все обступили лежащего на земле Немечека, и гремевшее за минуту до того «ура» сменилось могильной тишиной. Фери Ач стоял поодаль, хмуро поглядывая на победителей. В сторожке по-прежнему буянили пленники. Но теперь было не до них.

Яно бережно поднял Немечека и уложил его на земляной бруствер. Лицо и лоб ему смочили водой. Несколько минут спустя мальчик открыл глаза и с утомленной улыбкой осмотрелся. Все молчали.

– Что такое? – тихо спросил он.

Но все так растерялись, что даже не ответили и только, не сводя глаз, смотрели на него.

– Что такое? – повторил он и, приподнявшись, сел на насыпи.

– Ну как? Лучше тебе? – спросил, подойдя к нему, Бока.

– Лучше.

– Ничего не болит?

– Ничего.

Немечек улыбнулся. Потом спросил:

– Мы победили?

Тут ко всем вдруг вернулся дар речи. Все в один голос воскликнули:

– Победили!

Никто не обращал внимания на Фери Ача, который стоял возле штабелей, угрюмо, с тоскливой злобой созерцая эту идиллию.

– Мы победили, – сказал Бока, – но под конец чуть не случилась беда: только благодаря тебе удалось ее избежать. Не появись ты и не застань Фери врасплох, они бы освободили пленных, а тогда уж и не знаю, что было бы.

– Неправда! – как будто даже с сердцем возразил белокурый мальчуган. – Это вы только нарочно говорите, чтобы меня обрадовать. Потому что я болен.

И он провел рукой по лбу. Теперь, когда кровь возобновила свой бег, лицо его опять стало красным от жара. Он весь пылал.

– А сейчас, – сказал Бока, – мы отнесем тебя домой. Довольно глупо было приходить. Не понимаю, как родители тебя пустили.

– А они не пускали. Я сам пришел.

– Как это – сам?

– Папа ушел, костюм понес на примерку. А мама вышла к соседке, суп тминный для меня подогреть, и дверь не заперла – сказала, чтоб я крикнул, если мне что нужно. Я остался один, сел в постели и стал слушать. Ничего не было слышно, но мне показалось, что я слышу. В ушах у меня шумело – кони мчались, трубы пели, раздавались крики. Мне почудился голос Челе; будто он кричит: «Сюда, Немечек, на помощь!» Потом показалось – ты кричишь: «Не ходи, Немечек, ты нам не нужен: ты ведь болен; хорошо было приходить когда мы забавлялись, в шарики играли, а теперь ты, конечно, не придешь, когда мы тут сражаемся и вот-вот проиграем битву!» Так ты сказал, Бока. Мне послышалось, что так. Ну, тут я сразу выскочил из постели, но упал, потому что давно лежу, совсем ослаб. Кое-как поднялся, достал одежду из шкафа… башмаки… и скорей одеваться. Только я оделся, мама входит. Я, как услыхал, что она идет, сразу – прыг в постель и одеяло до самого подбородка натянул, чтобы не видно было, что одетый. Она говорит: «Я только спросить пришла, не нужно ли тебе чего». А я: «Нет, нет, ничего не надо». Она опять ушла, а я из дому удрал. Но только я вовсе не герой, потому что я ведь не знал, что это так важно, а просто пришел сражаться вместе. Но как увидел Фери Ача – сообразил: ведь это из-за него мне нельзя вместе с вами сражаться – он меня в холодной воде выкупал. И так горько мне стало! Я подумал: «Ну, Эрне, теперь – или никогда». Зажмурился и… и… прыг прямо на него…

Белокурый малыш рассказывал это с таким пылом, что даже устал и закашлялся.

– Довольно, помолчи теперь, – сказал Бока. – Потом расскажешь. Сейчас мы тебя домой отнесем.

Пленников с помощью Яно по одному выпустили из сторожки, а оружие, у кого оно еще сохранилось, отобрали. Уныло побрели они друг за другом на улицу Марии. А тонкая железная труба попыхивала, поплевывала паром, словно насмехаясь над ними. И пила завывала им вслед, как будто тоже была за победителей.

Последним остался Фери Ач. Он все еще стоял у штабелей, уставясь в землю. Колнаи и Челе подошли к нему, чтобы отобрать оружие.

– Не трогайте главнокомандующего, – сказал Бока. – Господин генерал, – обратился он к пленнику, – вы сражались геройски!

Краснорубашечник только поглядел на него уныло, словно хотел сказать: «На что мне теперь твои похвалы!»

Но Бока обернулся и скомандовал:

– На караул!

Войско тотчас перестало переговариваться и шептаться. Все взяли под козырек, а перед фронтом навытяжку застыл Бока, тоже с поднятой рукой. И в бедняге Немечеке в этот момент проснулся рядовой. С усилием приподнялся он с бруствера, пошатываясь, встал «смирно» и отдал честь, приветствуя того, по чьей вине так тяжело заболел.

Фери Ач ответил на приветствие и удалился, унося с собой оружие. Он был единственный краснорубашечник, которому было дано такое право. Остальное оружие – знаменитые копья с серебряными наконечниками, многочисленные индейские томагавки – кучей лежало перед сторожкой. А над фортом номер три реяло отбитое у врага знамя: Гереб отнял его у Себенича в самый разгар боя.

– И Гереб здесь? – широко раскрыв глаза от удивления, спросил Немечек.

– Здесь, – выступил вперед Гереб.

Белокурый мальчуган вопросительно взглянул на Боку.

– Да, здесь. Он загладил свою вину, – ответил Бока. – И я возвращаю ему звание старшего лейтенанта. Гереб покраснел.

– Спасибо, – сказал он.

И тихо добавил:

– Но…

– Что еще за «но»?

– Я, конечно, не имею права, – смущенно продолжал Гереб. – Это дело генеральское, но… я думаю… ведь Немечек, кажется, все еще рядовой.