Поворачиваюсь к Семену Гречи и показываю ему на поляков.

— Все пушки и ракеты направь на них!

Я ставлю на то, что собранные по принудительному набору польские крестьяне и горожане не так стойки под огнем, как бывалые германские вояки.

Семен тут же умчался выполнять приказ, и я уже слышу его крики, заставляющие живее шевелиться расчеты ракетных лафетов.

Бросаю туда взгляд и вижу, что, не тратя время на лошадиную упряжку, бойцы вручную покатили ракетные установки на правый фланг. В этот момент грохнул первый пушечный залп, и оба ядра собрали в польском ополчении свою кровавую жатву.

Пока пушкари перезаряжались, ракетчики, обливаясь потом, оттолкали все три установки на правый фланг. К этому времени пехотная атака перешла на бег, и над всем полем раздался разноголосый рев луженых солдатских глоток.

— Аааааа!

Словно в ответ на него снова жахнули пушки. Пушечный гром еще не утих, как вслед за ним воздух прочертили черные следы ракет.

Левый фланг атакующей пехоты заволокло дымом разрывов. Серая пелена еще полностью не рассеялась, как уже стало понятно — нужный результат достигнут. Польское ополчение, ошарашенное произошедшим, сначала остановилось, а потом медленно и постоянно озираясь на небо, начало откатываться назад.

Тевтонские кнехты в центре и бранденбуржцы на правом фланге даже не заметили этого. Отчаянно вопя, они бежали в атаку, пока общий залп баллист не встретил их полосой разрывов. Огненный шквал сильно охладил германский пыл, а град арбалетных болтов заставил задние шеренги шагать по трупам своих товарищей.

Схватка перед фронтом бригадных колонн закипела с новым ожесточением. По большей части спешившиеся всадники, перемешавшись с пехотой, перли как одержимые, стараясь прорвать фронт. Тевтоны преуспели в этом больше всех, и в центре бой шел уже практически перед линией стрелков. Алебардщики и пикинеры, вжавшись в проходы между фургонами, отчаянно отбивались от озверелых рыцарей, а стрелки наверху, оставив арбалеты, рубились штурмовыми тесаками.

На правом же фланге конница маркграфа оказалась не так азартна, да и пехота тоже не особо жаждала напороться на острия пик. Здесь линия пикинеров, поддержанная алебардщиками, не дрогнула и выстояла, практически не шелохнувшись.

Веду взглядом слева направо и вижу, что основной жар битвы кипит только в центре. Слева бранденбуржцы атакуют уж слишком вяло, а справа польская конница без поддержки пехоты вообще больше делает вид, чем сражается.

Вижу, что польские вельможи все чаще поглядывают вслед своей улепетывающей пехоте, и решаю, что пора.

Обернувшись к герцогу Баварскому, позволяю себе немного дружеской фамильярности.

— Пожалуй, Людвиг, пришло время вам поквитаться за оскорбление! — Показываю ему рукой на мнущихся перед выставленными пиками польских всадников. — Опрокиньте этих болванов и ударьте тевтонам в тыл!

Герцог чуть склонил голову, принимая задачу, а потом вскочил в седло и умчался к своим всадникам. Я же обратил взгляд на Соболя.

— Видишь, Ванька, вон того всадника с перьями на шлеме под штандартом с красным орлом. — Дожидаюсь подтверждающего кивка и добавляю. — Это, скорее всего, наш «друг» Иоганн, маркграф Бранденбурга. Приведи мне его живым!

— Сделаю, господин консул! — Гаркает Соболь, уже взлетая в седло и разворачивая коня.

В этот момент вновь гремят отбойники баллист, и еще одна порция зарядов летит в сгрудившееся вражеское войско. Грохочут разрывы, и под их канонаду на атакующее войско с двух сторон обрушиваются конные сотни Соболя и Баварского герцога. Их немного, но они как та капля, которая переполняет чашу. Поляки, даже не дожидаясь удара, разворачивают коней, и конница герцога, не преследуя их, обрушивается на тевтонский фланг. С другого края разогнавшиеся всадники Соболя врезаются в стоящий строй бранденбургских рыцарей и сразу же опрокидывают его.

В центре еще отчаянно рубятся тевтоны, и я поднимаю взгляд на Калиду.

— Возьми роту Семена Рогожи и поддержи центр, ребятки там умаялись совсем!

Противник отступает по всему фронту, и если поляки бегут, не оглядываясь, то у тевтонов, попавших в полуокружение, такого шанса нет. Они яростно отбиваются, пытаясь пробить себе путь к отступлению.

На левом фланге конные стрелки Соболя совсем смяли рыцарей Бранденбурга, и те, бросив свою пехоту на произвол судьбы, обратились в бегство. Оставшись в одиночестве, кнехты тоже начали пятиться вслед за конницей.

«Вот и пришло время знамен и победных барабанов!» — Иронизирую про себя и подаю знак к общей атаке.

Стоящие до последнего в тылу барабанщики взялись за палочки, и над фронтом зарокотал маршевый ритм. Знаменосцы развернули пра’поры, и под барабанный бой все шесть бригадных колонн, неукоснительно держа строй, начали преследование бегущей пехоты врага.

Мерный шаг моих бригад не позволяет догнать бегущих, но у меня и нет желания нарубить как можно больше голов. Тут скорее психологический эффект! Пусть этот грозный рокот барабанов и непобедимая поступь «римских когорт» навсегда останутся в головах разгромленных «германских варваров».

Сомнений уже нет — битва выиграна, и мой взгляд устремляется туда, где конные стрелки висят на плечах уходящей галопом рыцарской конницы. Сейчас меня больше всего интересует, удалось ли Ваньке полонить маркграфа или нет.

«Графского штандарта не видно, — шепчу я про себя, — да и шлема с перьями тоже, но это пока все, что можно разглядеть. Придется поднабраться терпения и подождать!»

Апрель — Начало июня 1258 года

Иду вдоль строя пленных и всматриваюсь в бледные, понурившиеся лица.

«Что, немчура, пригорюнились⁈ — Довольно хмыкаю про себя. — Будете знать в следующий раз с кем связываться!»

Среди пленных я ищу тех, кто может мне пригодиться, чью голову можно с выгодой использовать для продвижения своих интересов. Здесь стоит несколько сотен, в основном тевтоны, угодившие в окружение, но есть и остальные. Много раненых, и по большей части пехота, дорогих рыцарских доспехов немного.

Дабы не усложнять себе процесс поиска, останавливаюсь посредине и громко объявляю по-немецки.

— Братьям-рыцарям, дворянам, командирам отрядов выйти вперед!

Мой немецкий оживляет лица пленных искренним удивлением, и под поднявшийся шорох из строя выходят человек десять.

Подхожу к первому из них и задаю короткий вопрос.

— Кто⁈

Верзила с грубым лошадиным лицом опускает взгляд, но отвечает.

— Брат-рыцарь, Отто фон Дибер!

Молча прохожу мимо к следующему. Простой орденский брат-рыцарь мне не интересен, и я бурчу про себя.

«Мелковато, мне нужна рыба покрупнее!»

Иду мимо второго, третьего, и останавливаюсь перед низкорослым квадратным мужчиной с одутловатым, нездоровым лицом. Некогда дорогой хауберк с койфом порван в нескольких местах и заляпан кровью, вся левая сторона лица залита багровым кровоподтеком. Видно, что мужик бился отчаянно.

Тот же вопрос заставляет его гордо вскинуть голову.

— Брат Генрих Штанге, комтур Хритсбурга и ландмейстер Пруссии.

Мысленно поздравляю себя с уловом и довольно улыбаюсь.

«Вот ты-то брат Штанге мне и нужен!»

Мой волшебный дар подсказывает мне, что Штанге скорее всего прозвище, ибо на нынешнем рыцарском сленге, это слово означает рыцарское копье!

Поворачиваюсь к Калиде все еще держа на губах довольную улыбку.

— Этого поместите отдельно, и лекарям скажи, что как с нашими закончат, пусть немчурой займутся, и этим, — тыкаю пальцем в крепыша, — в первую очередь.

Сказав, поднимаю взгляд и окидываю поле боя прищуренным взглядом. Весь склон холма завален трупами, и особенно густо тела лежат там, где стояли передовые бригадные шеренги. Там бойцы уже выносят тяжелораненых, тех кто не смог сам добраться до двух больших санитарных палаток.

В одной оперирует Млад Белый, выросший из воспитанников Иргиль в полноценного лекаря, а в другой уже его ученики. Все, что они могут, на сегодняшний день, это обработать рану спиртом, удалить инородные предметы и зашить. Немного, но и немало, поскольку не меньше половины раненых раньше умирало от потери крови и сепсиса.