Тут я вдруг понимаю, что приблизился к решению проблемы. Пару секунд пытаюсь нащупать ускользающую мысль и радостно вскрикиваю.

— Если только у них не будет другого выхода!

Теперь мне понятно направление, в котором следует думать.

«Надо проделать все тоже самое, что Батый провернул когда-то на Руси. Поддержать того, кто спит и видит себя на престоле всей Европы. Тогда ни германские города, ни бароны не смогут выступить единым фронтом пассивного сопротивления. Часть из них обязательно встанет на сторону своего претендента, а стало быть, и на нашу! И вот тогда изменится сам характер войны! — Чувство, что возникшая проблема вот-вот решится, заставляет меня довольно ощерится. — Как там говорили большевики — превратим войну империалистическую в войну гражданскую!»

В таком полном противоречий мире, как феодальная средневековая Европа, найти яблоко раздора не сложно, а уж в раздираемой междоусобицей Германии тем более. Не прошло и пяти секунд, как в моей голове проявилась будущая стратегия. Недавний экскурс в истории четко вывел меня на одно имя.

«Мальчишка Конрадин, последний Гогенштауффен, которого оставили без трона, обобрали до нитки и лишили всех прав. На что он готов ради того, чтобы вернуть себе корону и отомстить своим обидчикам⁈ Паренек явно не трус и не лишен амбиций, ведь в реальной истории он через десять лет отправится отвоевывать свое наследство. Неудачно правда, но это уже неважно».

В этот момент у меня уже начали прорисовываться детали будущих действий.

«Ситуация кардинально изменится, если всеми правдами и неправдами уговорить пятилетнего пацана и его опекуна, герцога Баварского, принять сюзеренитет Великого хана. Звучит бредово, но как показала ситуация на Руси, все кажущиеся такими незыблемыми принципы — всего лишь иллюзия. Все будет зависеть от того, насколько сильно у них желание поквитаться и как им эту идею преподнести. Если план сработает, то обиженных сторонников Гогенштауффенов в Германии хоть пруд-пруди, и все они с радостью встанут под знамена своего императора, лишь бы вернуться в игру и отомстить своим обидчикам!»

Середина августа 1257 года

Держа в поводу лошадь, иду по не струганым доскам наплавного моста. Кобыла опасливо вострит уши, но идет, не упираясь. Конструкция хоть и не жесткая, но довольно устойчивая.

Перейдя реку, вскакиваю в седло и выезжаю на крутой берег. Отсюда мне видна вся переправа, где вслед за конницей и пехотой по мосту катятся тачанки с баллистами и артиллерия. Переправа почти закончена, и повернувшись к Калиде, я уже хочу похвалить инженерную роту, как неожиданно где-то на самой середине моста возникает замятня и оттуда доносится отчаянный вопль.

— Держи! Держи, мать ее!

Бросаю туда взгляд и вижу, как колесо тяжелой пушки, проломив доски и раздвинув бревна, ушло на половину под воду. Что там случилось мне не видно, но ясно, что если прорванная дыра увеличится, то орудие попросту провалится под воду. Потерять пушку, на отлив коей ушло полгода и которых у меня всего две, настоящая катастрофа!

«Запорю мерзавцев!» — Вспыхивает в сознании ярость на тех, кого я только что собирался хвалить.

Злость в такой ситуации не помощница, и выбросив ее из головы, пытаюсь сообразить, что делать. Бежать к месту аварии бессмысленно, мост запружен потоком тачанок и фургонов. Прорываться против шерсти — это лишь добавить в общую суматоху еще больше сумбура.

В этот момент вижу возле орудия рыжую всклокоченную голову командира всей моей артиллерии Семена Гречи. Не опасаясь провалиться в воду, он подскочил к лафету пушки и, схватившись за колесо, заорал на застывших в столбняке бойцов.

— А ну братцы, подмогни!

Пример командира тут же вернул окружающих к действию, и облепив орудие со всех сторон, поднатужась, они вытащили из щели провалившееся колесо. Пушку аккуратно покатили дальше, а к месту провала уже примчались ремонтники из инженерной роты во главе с самим ротным. К счастью, плот не развалился полностью. Бревна быстро стянули плотнее и скрепили дополненными скобами. Сломанные доски заменили новыми, и замерший было поток обозов вновь двинулся на левый берег.

С облегчением выдохнув, вижу, как понурив голову, командир инженерно-саперной роты Ермила Сытин угрюмо поднимается ко мне на разбор. Понятно, что надо бы всыпать ему по первое число, чтоб в другой раз следил лучше, а с другой стороны, все закончилось хорошо и сурово наказывать в общем-то хорошего командира не хочется.

Словно почувствовав мое настроение, Калида задумчиво изрекает как бы ни к кому не обращаясь.

— В беду попасть каждый может, то от человека не зависит, а вот выбраться из нее с достоинством — это дано не каждому.

Я понимаю, это он так своеобразно заступается за ротного Ермилу, мол переправа в общем-то выдержала, ну обломилась пара досок, так плот-то не развалился, орудие не утонуло.

В целом я с ним согласен, конструкция выстояла, да и командиры показали себя на высоте.

Тут я не без удовлетворения отмечаю.

«Греча вон, хоть и плавать не умеет, а за спинами прятаться не стал, первым бросился пушку спасать, да и Ермила с аварией справился в считанные минуты».

Четкого решения у меня не сформировалось, а ротный уже забрался на крутой берег и склонился в поклоне в шаге от меня.

— Извиняй, господин консул, — обреченно выдохнул он, — моя вина, признаю! Не доглядел!

Смяв в руках шапку, он застыл в ожидании сурового суда.

Гнев во мне поостыл, да и знаю я Ермилу уже давно. Он и сам плотник от бога, и роту свою держит в ежовых рукавицах. Командир хороший и дело знает отменно. Жестить с ним мне не с руки, но и просто так спускать провинность нельзя, это я уже здесь за двадцать лет твердо уяснил.

Задумавшись над этой дилеммой, решаю ограничиться предупреждением и встречаю подходящего капитана ироничной усмешкой.

— Повезло тебе, Ермила, сегодня!

Тот поднимает на меня непонимающий взгляд, а я убираю с лица улыбку.

— Повезло, что пушка не утонула! — Добавляю в глазах жесткости, дабы пробрало до печенок. — Коли судьба к тебе милостива, то и я не буду карать, но запомни… В этот раз повезло, а в другой уже не подфартит, так что на будущее ты, Ермила, крепко держи в голове. Кабы ушло орудие на дно, то без раздумий приказал бы повесить тебя на первом же суку!

По лицу капитана вижу, что в словах моих он не сомневается, и решаю, что на сегодня ему достаточно.

Взмахом руки отпускаю офицера и, ткнув пятками кобылу, трогаю в сторону дымящегося города.

В лунном свете на фоне черно-синего безоблачного неба громада замка возвышается темной горой. Кое-где на стенах мелькают огоньки факелов — это, скорее всего, посты ночной стражи.

Обернувшись, смотрю на выстроенные баллисты. От орудия к орудию звучат рапорта о готовности, и вот уже Семен Греча бежит ко мне доложить, что батарея готова начать обстрел.

Здесь за мной стоит десять баллист и три ракетных лафета. Вся батарея буквально в двухстах шагах от крепостного рва. Выдвинулись так близко к стене еще вчера, прямо после переправы. Сходу отгородились фургонами, выставили арбалетчиков, дабы не давать стрелкам на стенах спокойной жизни. Окопались рвом, насыпали горки под орудия, и только после этого я дал бойцам отдохнуть пару часов перед штурмом.

Еще два таких же редута выкопали на других направлениях выбранных Бурундаем для штурма города. Там пойдут на приступ ордынцы и дружины князей, а вот мне поручен отдельный и самый тяжелый участок. Тут и стены в полтора раза выше, и подходы простреливаются шагов на триста. Ни бугорка, ни кустика, укрыться негде!

В этом решении и кроется особая «любовь» ко мне Бурундая. Простая и откровенная, как и вся их монгольская хитрожопая стратегия. В первую очередь надо обескровить союзников, считают они, и даже не скрывают этого. Союзники должны идти в бой первыми во избежание, так сказать, дурных мыслей. Дабы в случае чего не возникло желания ударить в спину. Так считает Бурундай, так считает каждый монгольский темник, и осуждать их за это я не возьмусь. Зерно истины в этом определенно есть, я бы может и сам также поступил. Монголы вообще воюют очень разумно и расчетливо, этого у них не отнять.