Посидев пару минут с каменным лицом, Людвиг Баварский вдруг обернулся ко мне.

— Пожалуй, Лаурелий был прав! — Его взгляд уперся мне в лицо. — Мне следует принять твое предложение, посол!

Огромный лагерь монгольской армии вытянулся вдоль обоих берегов реки Влтавы в трех верстах от пригородов Праги. Выбирая это место для долгой остановки, Бурундай руководствовался прежде всего тем, что река здесь мелководна и легко переходима вброд, а значит, всегда есть возможность для маневра.

Его юрта стоит на правом берегу на возвышенности. Старый монгольский полководец не любит воду и предпочитает держаться подальше от сырости, хотя сейчас в начале февраля от нее нигде не скрыться. Идет мелкий дождь, холодно и промозгло.

Это снаружи, а вот внутри большого приемного шатра Бурундая сегодня скорее жарко. Герцог Баварии Людвиг II и его племянник Конрадин Гогенштауфен приносят вассальную присягу Великому хану Менгу и вану улуса Джучи — Улагчи.

Сидя на своем малопочетном месте у самого выхода, я смотрю на то, как герцог с побледневшим от напряжения лицом стоит на коленях в ожидании разрешения подняться. Рядом с ним в той же коленопреклоненной позе и его племянник. В глазах пятилетнего Конрадина застыло выражение неконтролируемого ужаса.

«Ничего, им будет полезно! — С каким-то философским равнодушием рассуждаю про себя. — Каждому правителю хоть раз в жизни надо попробовать каково это, стоять на коленях! Лучше будут понимать своих подданных».

Принимая мое предложение, герцог Баварский даже представить себе не мог, как все будет выглядеть на самом деле и что ему придется испытать такое унижение. Я расписал ему весь ритуал в деталях, только когда мы уже прибыли в монгольский лагерь. Надо сказать, что герцогу тогда хватило выдержки не сорваться на крик и оскорбления. Ведь мы оба понимали, что путей отступления у него уже нет. На тот момент отказ был равносилен самоубийству.

И это я еще уговорил Бурундая слегка сократить церемонию. В полном объеме ритуал выглядел куда более жестко. Правитель покоренной страны, выражая свою бесконечную преданность, должен был ползти на коленях от самого порога юрты до трона. Мне пришлось изрядно попотеть, дабы объяснить упертому монголу почему в этом случае надо сделать исключение.

— Эта земля еще не завоевана, — убеждал я Бурундая, — и не следует сейчас давить по полной. Да, надо дать всем понять, кто теперь хозяин на этой земле, но излишне унизительными требованиями ты отпугнешь других властителей. Местная знать не знает должного почитания власти, и ползание на брюхе воспримет как неприемлемое унижение. Заставив герцога и будущего императора выполнить сей унизительный ритуал, мы скомпрометируем их в глазах их будущих вассалов. Им будет труднее вербовать сторонников, а нашим противникам мы дадим лишний козырь. Вот когда ты дойдешь до последнего моря, и на земле не останется неподвластных Великому хану государств, вот тогда ты сможешь требовать все что угодно, а пока следует учесть сиюминутную ситуацию.

Принцип «разделяй и властвуй» всегда был принципом монгольской политики, и Бурундай, конечно же, его полностью поддерживал, но, думаю, главную роль в его согласии все же сыграло не это, а тот факт, что сейчас здесь нет ни Великого хана, ни вана Улагчи, ни их назначенных представителей, а значит и умаления чести им не будет.

Поэтому сейчас церемония идет по чуть упрощенной схеме, и этим некоторые из монгольских военачальников недовольны. Особенно сидящие слева от Бурундая джучиды: Берке, Тукан и Абукан. В этой тройке всеми крутит Берке, а младшие лишь поддакивают ему. Берке презрительно кривит рот, храня каменное выражение на лице, и его младшие племянники старательно изображают тоже самое.

Сидящие слева от Бурундая темники Балакан, Тутар и Джаред-Асын — это потомки Толуя, и они наоборот согласно кивают на каждое слово сказанное старым полководцем. Означает ли это безоговорочную поддержку Бурундая, или они просто делают все, чтобы насолить Берке и джучидам, я точно сказать не возьмусь. Ясно только одно, обе эти группы терпеть друг друга не могут, а Бурундай даже в собственном войске полагается на тот же краеугольный принцип «разделяй и властвуй».

«И это еще союзники, — мысленно иронизирую над увиденным, — а что говорить про их отношения с потомками Чагатая и Угедея!»

Я имею в виду совсем недавно закончившуюся в Степи гражданскую войну между властными родами империи Чингисхана. В которой наследники Толуя и Джучи безжалостно расправились с проигравшими потомками Чагатая и Угедея.

Прерывая мои размышления, звучит хриплый голос Бурундая.

— Поднимись, правитель земли Бавария, и принеси клятву верности Великому хану.

С интересом наблюдаю, как поднявшийся с колен Людвиг произносит слова клятвы, присягая на библии в верности Великому хану, и как следом за ним все тоже самое повторяет пятилетний Конрадин. Глядя на них, я думаю о том, как мало значат все эти слова и клятвенные заверения. У меня нет сомнений, что призывая Господа в свидетели искренности своих слов, герцог ни на миг не забывает, что Святой престол в любой момент может освободить его от взятых на себя обязательств без ущерба для его христианской души.

Заканчиваются слова присяги, и от имени Великого хана Бурундай объявляет, что признает Конрадина единственным легитимным королем Германии и императором Священной римской империи, а до его восемнадцатилетия назначает при нем регентами герцога Баварии Людвига II и архиепископа Лаурелия Эберсбаха.

Слова еще звучат, а я уже подытоживаю про себя.

«Ну вот, дело сделано, осталось только вернуть этому малолетнему императору его империю!»

По большому счету меня мало волнует судьба этого мальчика Конрадина, и уж тем более судьба Германии. Мечты Бурундая по созданию Великой империи от золотого Керулена до последнего моря мне тоже глубоко чужды. За время поездки в замок Коленинзель у меня было время все хорошенько обдумать, и я выделил для себя три основные цели, ради которых я так старательно тащу на трон малолетнего Гогенштауфена.

Первая, это по-прежнему выведение Руси из-под удара Орды на максимально возможный срок. Чем глубже Золотоордынские ханы увязнут на западе, тем выше будет их заинтересованность в безопасности своих северных границ и в союзнических отношениях с Русью.

Вторая, это производная от первой. Чтобы монголы прочно увязли на Западе сначала они должны отхватить тут такой жирный кусок, который им ни за что не захочется отдавать. Даже если он будет тянуть их на дно! Этим куском и должна стать Священная Римская империя под скипетром Конрадина Гогенштауфена. Часть германских баронов и итальянских городов встанет за нового императора, а стало быть, станут данниками Золотой Орды, другая часть обязательно воспротивится. Монголы вместе со мной сотрут это сопротивление в порошок, но полностью искоренить его не удастся. Папа римский поднимет против нового императора всю остальную Европу, и бедняге Конрадину вновь потребуется защита Великого хана. В общем, это надолго станет неутихающей болью и кипящим котлом страстей, где будут сгорать и пассионарность Великой степи, и воинственный германский дух одновременно, что меня абсолютно устраивает.

И наконец, третья цель — это создание безопасного торгового маршрута из центральной Азии в Европу. Через Каспийское море, по Волге в Тверь, оттуда в Ревель и дальше Балтикой до Любека или других германских городов. Препятствий на этом пути немало. Тут и блокада Ганзы, и полный беспредел в Курляндии Ливонского Ордена и Датской короны. Так что монгольские тумены на юго-западном побережье Балтики и свой человек на троне Священной Римской империи будут как нельзя кстати.

Февраль 1258 года

Солнце уже скрылось за горизонтом, но темнота еще не наступила. Серое марево февральского вечера стоит над огромным военным лагерем. Оба берега Влтавы словно накрыты ковром из бесчисленных юрт, шатров и палаток, а зеленые склоны близлежащих холмов заполнены стадами пасущихся коней. Над всем этим скопищем людей и животных стоит не стихающий даже ночью глухой человеческий гул, мычание скота, крики верблюдов и стойкий запах навоза.