Мне, также как и Калиде, понятно, что требование денег — это всего лишь способ прощупать нас. Они видят четверых хорошо вооруженных всадников, в кольчугах и шлемах, и явно в сомнении, нападать или нет. Ежели прогнемся и положим деньги, то станет ясно — чужаки трусоваты и глупы, их можно брать нахрапом. Ежели откажемся, то тогда, возможно, дадут развернуться и уйти назад, но пройти засаду без боя точно не позволят.

То, что Калида остановился на расстоянии, а не бросился растаскивать завал, смешало им все планы. Ведь место для нападения выбрано не случайно. Там, где лежит сосна, по обе стороны от дороги густой кустарник, который должен скрывать разбойников до самого последнего момента атаки. Теперь же, чтобы добраться до нас, им придется преодолеть три десятка шагов открытого пространства, потому как ближе к нам зарослей уже нет, а только хорошо просматриваемый сосновый лес и дорога. Не подкрасться, не обойти, только атака в лоб, а это, как известно, не самая сильная сторона джентльменов удачи.

С другой стороны, нам тоже есть о чем подумать. Платить, понятное дело, мы не станем, но и поворачивать обратно тоже не выход. Уступать каким-то лесным бродягам для посла Великого хана унизительно, а весть об этом точно мгновенно разнесется по всей округе, тут сомневаться не приходится. Можно, конечно, вернуться потом с отрядом Соболя и восстановить статус кво, но у меня нет ни времени, ни желания гоняться за бандитами по незнакомым лесам, да и имиджевые потери это уже не исправит.

Бросаю взгляд на Калиду и понимаю, что он думает так же.

«Тогда что же, — азартно решаю рискнуть, — надо принимать бой, пока условия максимально выгодны для нас. А если „наши друзья“ все еще сомневаются нападать или нет, то надо бы подтолкнуть их к более решительным действиям».

Сделав выбор, кричу в сторону зарослей громко и вызывающе.

— Хочешь наши деньги, так иди и возьми их, мерзкая тварь! — Дальше крою его всем имеющимся в запасе арсеналом германских ругательств.

Я обращаюсь в единственном числе и оскорбляю только одного, того самого конкретного человека, что минуту назад орал нам из зарослей, и делаю это сознательно. Потому что мой волшебный дар подсказывает мне — тот неизвестный голос, что я слышал принадлежит не крестьянину и кому-то из простонародья, а скорее всего дворянину, привыкшему отдавать приказы и командовать на поле боя.

«Дворянин таких оскорблений не потерпит, — решаю я однозначно, — тем более в присутствии всей ватаги. Ему и гордость, и авторитет не позволят, а значит он поведет своих в бой, несмотря на невыгодность позиции».

Интуиция меня не подвела, потому как в ответ на мой поток брани слышу из зарослей яростный рев и следом шум ломаемой листвы. В ту же секунду из густого кустарника на дорогу вылетел квадратный крепыш в пластинчатом доспехе и кованом шлеме. Издав бешеный вопль и вскинув над головой меч, он кинулся прямо на нас, ведя за собой с пару десятков разношерстного отребья, вооруженного чем попало.

Краем глаза вижу, что это не вся банда, а еще несколько человек, скрываясь за деревьями, пытаются обойти нас по кромке леса. Рука тут же интуитивно скользнула в седельную суму и вытащила гранату.

Набитый порохом медный шар увесисто улегся в ладони. Щелкнула зажигалка, и язычок пламени лизнул вымоченный в селитре запал. В голове тут же застучал отсчет: один, два, три…

В этот момент почти разом грохнули три аркебузы, и всю дорогу заволокло вонючим сизым дымом. Пороховой туман наполнился криками боли и стонами, а Калида, не дожидаясь прояснения видимости, бросил своего коня вперед.

Стелющийся дым скрыл от меня противника в лесу, но долго не раздумывая, я что есть силы кидаю одну за другой пару гранат в лево от себя и на всякий случай еще один заряд направо.

От разрывов закладывает уши, но это терпимо. Осколков же я не опасаюсь, мой дымный порох еще очень далек от совершенства, и я точно знаю, что радиус поражения гранат не превышает восьми-десяти шагов.

На всякий случай вытаскиваю саблю из ножен и готовлюсь к появлению врага, но дым рассевается и ничего не происходит. Бросаю взгляд на дорогу, там уже все кончено. Пять или шесть трупов валяются в пыли, еще несколько стонущих раненых пытаются отползти в лес. Оставшиеся члены разбегаются по лесным зарослям, спасаясь от Калиды и его стрелков.

Глядя на это, с облегчением выдыхаю.

— Кажись, сегодня опять пофартило!

Тут мой взгляд натыкается на неподвижное тело главаря банды. Он лежит, уткнувшись лицом в пыль, но крови вокруг не видно, и мне становится занятно.

— Живой что ли⁈ — С любопытством спрыгиваю на землю и подхожу. То, что это тот самый главарь, которого я спровоцировал на атаку, у меня сомнений нет, он единственный из нападавших был в броне и шлеме.

Подцепив носком сапога, переворачиваю его на спину и оцениваю на глаз вмятину на грудной пластине кольчуги и еще одну на шлеме.

«Насквозь не пробито, крови нет, стало быть, судьба пощадила атамана. Из прихоти или со смыслом⁈ — Подумав так, не сдерживаю усмешки. — Ну уж точно не для того, чтобы удовлетворить мое любопытство!»

Подошедший Калида без лишних церемоний впечатывает носок своего сапога лежащему в бок.

— Давай, пес худой, поднимайся! Хватит пузо греть, нас не проведешь!

После такого бодрящего приветствия главарь застонал и зашевелился. Сотрясение мозга, видать, он таки заработал приличное, ведь картечина угодила ему прямо в шлем.

— Была бы пуля, башку бы разорвало, как гнилую тыкву, — словно бы размышляя со мной в унисон, проворчал Калида, — а с картечи лишь синяком отделался. Удачливый пес!

Главарь, наконец, открыл глаза и попытался приподняться. Его лицо тут же исказилось от боли, но пересилив себя, он все же сел, сжимая контуженную голову обеими руками.

— Ты кто такой? — Спрашиваю его на том же диалекте баварского, на котором он недавно выставлял условия.

Несмотря на головную боль, пленник поднял на меня удивленные глаза, но на большее сил у него не хватило. Сморщившись от приступа боли, он вновь согнулся и лишь бессвязно замычал.

— Отвечай, песий сын! — Калида замахнулся для удара. — Али хочешь на дыбе повисеть⁈

Удерживаю руку своего друга, понимая, что еще один удар в голову выключит пленника надолго.

— Подожди! Наш приятель сейчас сам все нам расскажет. — Сказав, присаживаюсь на корточки рядом со стонущем главарем. — Ведь так?

Встречаю вскинутые на меня мутные глаза и повторяю вопрос.

— Кто ты такой⁈

В этот раз кривясь на каждое слово, пленник все-таки ответил.

— Альтман, барон фон Регенсдорф.

Я ожидал чего-то подобного, но все же позволяю себе долю злого сарказма.

— И как же это столь достойный дворянин докатился до разбоя на большой дороге⁈ Нехорошо!

В ответ лицо пленника исказилось гримасой спесивой злобы.

— Кто ты такой, чтобы обвинять меня⁈ — Он даже забыл про свою контузию. — Я вассал герцога Баварского, и лишь он вправе судить меня по делам моим.

— Ого, вижу нашему приятелю полегчало! — С усмешкой поднимаю взгляд на Калиду, но тот настроен не так миролюбиво, как я. Носок его сапога вновь с силой врезается баварскому барону под ребра.

— Ты на кого лаешь, пес смердящий⁈

Пленник со стоном завалился на землю, а я бросаю удивленный взгляд на Калиду, мол что с тобой, чего это ты так разошелся. Тот опускает уже занесенную для очередного удара ногу, и по тому, как он отвел глаза, я понимаю, что немцу так сильно перепало не за слова, а из-за меня.

«Злится на меня, что не послушал его, и не стал дожидаться починки фургона! — Читаю невысказанные эмоции на лице друга, и так же мысленно извиняюсь. — Согласен, был не прав! Ну кто же знал, что у них тут такое творится!»

Эта мысль в купе со словами пленника неожиданно наводит меня на занятную идею.

«А что, может этот барон и прав, — иронично усмехнувшись, продумываю детали, — почему бы и не отвести его туда, куда он хочет — на суд герцога. Пусть их высочество увидит, что мы не беспредельщики какие, а люди, уважающие закон. Не повесили его вассала на лесном суку, где ему самое место, а отвезли сюзерену на суд, ибо закон и чужое право уважаем».