Она шла по белому коридору госпиталя, как вдруг заметила сестру Огата, которая смеялась и болтала о чем-то со знакомым Иоко провизором. Какая удача! Иоко остановилась.

— Огата-сан! — издали позвала она.

Та оглянулась и сразу подошла. В левой руке она держала стопку папок с историями болезни, правой поманила Иоко и заговорила доверительным тоном, как бы давая понять, что давно ее ждала:

— Я поджидала вас,, хотела с вами поговорить. Он тоже просил, но я все время так занята, так занята! Поверите ли, минутки свободной не было сбегать к вам в академию. Вы уж меня простите!

— В самом деле? А что такое?

— Знаете, все это случилось так неожиданно... Отец фельдфебеля Хиросэ скончался от разрыва сердца. Говорят, он был болен уже давно. И верно, когда он приходил сюда в госпиталь проведать сына, то всегда задыхался и обливался потом... Ну а раз отец умер, тут уж все по боку. Ведь Хиросэ-сан единственный сын. Позвонил по телефону в контору отца, вызвал машину и сразу уехал. Когда бишь это было? Ну да, числа двадцать пятого, двадцать шестого. Да, определенно двадцать шестого.— Огата-сан говорила очень пространно и сбивчиво, никак не добираясь до сути дела. Иоко слушала ее с внутренним раздражением, но внешне оставалась спокойна.

— И что же дальше?

— Ну а дальше, сами понимаете, на второй день после его отъезда — или, кажется, на третий — были похороны. Так вот главное-то начинается после похорон. Отец был председателем акционерного общества. Называется «общество», но, кажется, весь капитал принадлежал ему одному, похоже на то... Поэтому фельдфебель Хиросэ, как единственный сын,-должен стать наследником. Я в этих вещах плохо разбираюсь, но, короче говоря, выходит, что ему теперь уже никак нельзя прохлаждаться в Ито, а то все дела в типографии пойдут вкривь и вкось. По-настоящему, ему не мешало бы полечиться на курорте месяца три, а то и полгода, да дела не пускают. Велел передать вам привет...

— Я не пойму, где же он все-таки? — нахмурив брови, спросила Иоко.

— Как, где? Выписался по семейным обстоятельствам.

— Выписался?

— Ну да.

— Уже выписался?!

— Да, вчера. День был воскресный, но за ним прислали машину, и он сразу уехал. Я было собралась выразить ему свое соболезнование, но этот фельдфебель Хиросэ — ну и чудной же он человек, доложу я вам! — отнесся к смерти отца, сверх ожидания, спокойно. Улыбался как ни в чем не бывало и чувствовал себя превосходно.

— Он что-нибудь говорил?

— Как же, конечно! Говорил, что когда после долгого перерыва опять окунаешься в жизнь, так все кажется ужас как интересно... Веселый он человек, правда? К счастью, он уже почти выздоровел. Во всяком случае, по коридору уже может ходить без костылей, только с палочкой. Думаю, что и с делами своими как-нибудь справится. Счастливец! Шутка ли сказать — выписаться из госпиталя и сразу сделаться директором типографии — вот это удача! Я спросила его: «Можно, я приду к вам как-нибудь в гости?»... А он отвечает: «Обязательно приходи, угощу на славу!» Но только стоит человеку выписаться, да еще стать директором, тут уж он чужой... В гости к нему уже не пойдешь, нет! Я — что, я женщина незаметная, ему не пара... А только он хороший человек. Веселый, приветливый. Побольше бы таких больных — с ними и работать легче, и на душе веселее. А вот сегодня положили на его место нового раненого — ну до чего противный! Прямо отвращение!

Итак, его больше нет в госпитале. Стараясь не выдавать своих чувств, Иоко спокойно выслушала рассказ сестры Огата и ушла, любезно' ей поклонившись.

Распрощавшись с Огата-сан, она шла по привычной тропинке в Военно-медицинскую академию, и ей казалось будто эта дорога ведет куда-то в бездонную пропасть. Вопрос о поездке в Ито отпал сам собой. Надежда, что в гостинице этого курортного городка она сможет наконец с глазу на глаз высказать ему все, что накипело на душе, тоже исчезла. Опасность миновала, а вместе с опасностью ушла и возможность отомстить.

Короткий зимний день уже угас, когда она вернулась домой в полутемном вагоне электрички, едва освещенном синими лампочками. На сердце было пусто, тоскливо. Иоко не знала адреса Хиросэ. Слышала только, что живет он где-то в районе Сиба. И для мести и для любви были отрезаны все пути.

Осторожно ступая по темной дороге,— на улице фонарей не зажигали,— она подошла к дому. В прихожей ее встретила Юмико.

— Добрый вечер! Холодно на улице? — голос ее звучал так неестественно весело, что Иоко встревожилась. По виду Юмико сразу можно было определить, что что-то произошло. Она направилась вслед за Иоко в ее комнату и, схватив сестру за плечо, задыхаясь от волнения, сказала:

— Знаешь, пришло письмо от Кунио! Он жив! Пока еще жив!

— Правда? Какое счастье! Где он сейчас? — рассеянно спросила Иоко.

— На острове Тимор... Я всю карту обыскала, пока нашла! Очень уж далеко на юге!

Иоко хорошо понимала чувства, переполнявшие грудь Юмико. Она сама не раз испытывала подобные чувства. Но теперь у нее ничего не осталось. Особенно сегодня... на сердце у нее царил холод. И в этом застывшем сердце жила злая, раздражающе-беспокойная мысль: «Я любила этого человека!» Ведь ей надо его ненавидеть. А она — любит. Но сейчас все уже позади. Не адреса он не знает. Все кончилось как нельзя более благополучно. Иоко было трудно дышать, горло сжималось, она с трудом удерживалась от слез, губы дрожали, ее как будто знобило.

После ужина отец и мать сидели у жаровни, в которой едва тлел слабый огонек, и слушали радио. И отец и мать в последнее время заметно постарели. У отца вокруг шеи был обмотан шерстяной шарф. В тусклом свете неяркой лампочки оба старика напоминали призраков, печальных и одиноких. Радио передавало последние известия об оборонительных боях на острове Рабаул:

— «В воздушном бою наша авиация отразила налет около двухсот десяти самолетов противника, из них девяносто пять самолетов сбито, в том числе десять — предположительно. Девять наших самолетов не вернулись на базу...»

Затем диктор перешел к сообщениям с фронта войны в Европе и начал передавать речь Гитлера по случаю одиннадцатой годовщины нацистского режима:

— «...в случае поражения Германии все европейские страны не смогут оградить себя от вторжения большевизма. Опасность, нависшая над Германией,— это угроза уничтожения для всей Европы!»

Юмико играла на рояле. «Аида». Прекрасная мелодия любви... Счастье любви, от которого кружится голова, как нельзя лучше соответствует переживаниям Юмико. Прислушиваясь к этой музыке, доносившейся сквозь закрытые двери, Иоко у себя в комнате снова достала пачку писем Хиросэ.

Вот его первое письмо... Она получила его в ответ на посланный ею букет цветов. «Кровь, горячо бурлящая в моих жилах, стремится лишь к вам одной...» Теперь и эти слова уже потеряли свой смысл. Иоко показалось, будто она обманута. Она чиркнула спичкой, подожгла край письма и бросила его в фарфоровую жаровню. Второе письмо, третье... Короткие записки, в которых Хиросэ в одинаковых выражениях просил, чтобы она его навестила. Одну за другой она бросала их в огонь. Струйка белого дыма поднялась к потолку. От язычков пламени стало жарко щекам. Надо забыть о мести, как советовал ей Такэо Уруки — лучше не иметь никаких дел с Хиросэ,. Так и будет. Даже лучше, что все так вышло... Письма сгорели быстро. Когда пламя угасло, Иоко показалось, что вместе с ним окончательно угас и огонь, пылавший у нее в сердце. Ничего не осталось, совсем ничего. На душе было пусто, как в мрачной, необитаемой пещере, и непонятно было, как и ради чего она будет жить дальше. К чему ей стремиться начиная со следующего же дня?

Дым, наполнивший комнату, щипал горло. Иоко широко распахнула окно. На улице незаметно успел подняться ветер, с шелестом колыхались увядшие листья бананов. Холодный ветер врывался в комнату. Подставив его порывам разгоряченные щеки, Иоко смотрела на далекие звезды в небе. Звезды непрерывно мигали. Похоже было, что поднимается сильный ураган. Ураган бушует вокруг Иоко. Муж умер, брат погиб... И Юмико, и Кунио, и отца с матерью — всех подхватил и несет безжалостный ураган войны, и они, как трепещущий под ветром тростник, вот-вот готовы сломаться под жестоким натиском бури. Иоко кажется, что она явственно слышит завывания этого ветра. В соседней комнате все еще звучит рояль. Прекрасная мелодия любви. Иоко сидела неподвижно, только пряди волос ее развевались под порывами ледяного ветра, влетавшего в комнату. Во имя какой цели, ради чего ей жить? Этого она не могла постичь и ощущала в душе только безмерную пустоту.