Двадцать третьего декабря Информационное управление опубликовало приказ о снижении призывного возраста до девятнадцати лет. Приказ вступал в силу с первого января наступающего 1944 года...

Тревожные времена. Положение в стране, положение на фронтах войны с каждым днем ухудшалось. Жизнь японского народа потеряла какую бы то ни было стабильность; люди находились в состоянии полной растерянности, нигде не видя спасения. Каждое изменение на фронте, протянувшемся по далеким островам Тихого океана, тотчас же сказывалось на жизни народа в самой Японии. Люди со страхом следили за ходом военных действий.

О боях с американскими войсками, высадившимися на мысе Маркус, Ставка непрерывно публиковала сообщения, гласившие о блестящих победах.

Но все эти сообщения говорили только о ходе боев, о результатах же не сообщалось ни слова. Народ с жадностью ловил передачи последних известий по радио и сообщения газет, но время шло, а желанная весть о том, что противник наконец-то изгнан с мыса Маркус, так и не приходила.

«Да ведь это же поражение!» — шептал тайный голос отчаяния в сознании каждого человека.

С началом января атаки американцев внезапно участились. Потеряв неожиданно интерес к японскому гарнизону, защищавшему восточное побережье Новой Гвинеи, они высадили десант в количестве целой бригады на далеком мысе Гумпу на северном побережье и, завладев проливом, отделяющим Новую Гвинею от Новой Британии, контролировали подходы к этим островам с моря. Японская база на острове Рабаул оказалась изолированной. Отрезанный от мира Рабаул ежедневно бомбила американская авиация, и боеспособность японской военной базы на этом острове с каждым днем падала. Американцы не встречали на Рабауле почти никакого сопротивления.

В конце января редакция «Синхёрон» с великим трудом выпустила тоненький, как брошюрка, новогодний номер журнала. В день его выхода сотрудники собрались в помещении редакции, греясь вокруг фарфоровой жаровни, в которой вместо угля горели старые рукописи. Во всем огромном здании трубы парового отопления были сняты по приказу о сборе металла. Потребление газа и электричества строжайше лимитировалось, ни древесного, ни каменного угля достать было невозможно. Не оставалось ничего другого, как греть руки на слабеньком огоньке горящей бумаги.

Новогодний номер журнала насчитывал всего несколько десятков страниц и имел жалкий вид. В минувшем году отпуск бумаги сократился почти в четыре раза, и от журнала фактически остался только скелет.

Настроение сотрудников тоже было подавленное, все стали молчаливыми, и эта угрюмость объяснялась не только холодом.

Только Кумао Окабэ, обладавший своеобразной невосприимчивостью к подобного рода переживаниям, весело болтал, окутанный клубами белого дыма. Он комкал листы старых рукописей и подбрасывал их в огонь.

— Кажется, наш флот потерял былую самоуверенность... В начале войны мечтали о высадке десанта на американский материк, а на деле-то это оказалось далеко не так просто, как думали... Будь у флота побольше уверенности в своих силах, разве правительство стало бы так шуметь об эвакуации, о противовоздушной обороне и тому подобном? Флот уничтожил бы силы противника раньше, чем они успели приблизиться к берегам Японии... А все дело опять-таки в самолетах. Производство самолетов не соответствует потребностям фронта. Кроме того, при таком массовом производстве неизбежен большой процент брака. Я слышал, что до тридцати процентов поступивших с завода самолетов вообще не способны подняться в воздух... Да и квалификация пилотов понизилась. Вот и происходят аварии... Если Америка вздумает всерьез бомбить Токио, то, как я слышал, американские самолеты могут появиться либо со стороны Токийского залива, либо со стороны Тёсю, вдоль по течению реки Тонэгава. Учтите, что от городка Татэяма на побережье залива самолет летит до Токио двенадцать минут. Не меньше семи минут уйдет, пока наблюдательный пункт в Татэяма успеет сообщить в Токио о появлении самолетов противника. Следовательно, Токио должен полностью подготовиться к отражению воздушного налета в оставшиеся пять минут. Но за пять минут наши истребители не успеют подняться в воздух и отразить налет. Значит, опять-таки мы окажемся в проигрыше...— Окабэ рассуждал весело, даже с удовольствием, точь-в-точь как если бы он предвкушал результаты скачек на ипподроме.

Вошла девушка из гардеробной сказать главному редактору, что пришел директор типографии «Тосин». Окабэ собирался договориться с ним о заказе на печатание февральского номера журнала.

Когда Окабэ отворил дверь в приемную, он увидел, что тучный директор Хиросэ, повалившись на диван, левой рукой держится за сердце.

— О-о, господин директор, что с вами?

Хикотаро Хиросэ стонал, лицо побелело. Толстая шея и лысая голова покрылись холодным потом. Он пытался подняться навстречу Окабэ, но не смог. Побелевшие губы судорожно дергались...

Окабэ тотчас же вызвал врача, дежурившего в третьем этаже здания, и директору была оказана первая помощь. Окабэ позаботился также вызвать по телефону служащих типографии «Тосин». Врач определил сердечный припадок — директор Хиросэ давно уже страдал хронической болезнью сердца.

Отдохнув около часа, директор с помощью своих подчиненных спустился вниз; вызвали машину, и он уехал.

Но на следующий день в редакции «Синхёрон» узнали, что ночью припадок повторился и директор скоропостижно скончался.

В извещении о смерти в стереотипных выражениях говорилось, что «директор Акционерного типографского общества «Тосин», господин Хикотаро Хиросэ, в течение длительного времени страдал тяжелым недугом, но так как лечение, к несчастью, не принесло исцеления, то...» Внизу под извещением стояла подпись «Дзюдзиро Хиросэ».

— Старик и в самом деле уже стоял одной ногой в могиле,— весьма хладнокровно заметил Окабэ.— Вечно, бывало, утирает пот с лысины. Ясно было, что это неспроста—так обливаться потом!

Одновременно с извещением о смерти пришло письмо. Это было приветственное послание, тоже составленное в стандартном, традиционном стиле. «Фирма «Тосии»,— сообщалось в письме,— продолжает вести все дела без каких-либо изменений и потому просит по-прежнему оказывать ей содействие и поддержку, как это было при жизни ныне покойного господина Хикотаро Хиросэ». Подпись гласила: «Директор и управляющий Дзюдзиро Хиросэ».

А несколько дней спустя утром Хиросэ нанес визит директору Асидзава. Юхэй как раз собирался пойти в редакцию, когда явился Хиросэ. Юхэй попросил, проводить гостя в гостиную, но тот в ответ сообщил, что хочет сказать всего несколько слов,., и остался в прихожей.

Асидзава вышел в прихожую. Перед ним стоял молодой человек атлетического сложения, с наголо обритой головой. Он опирался на палку. Позади него стоял один из служащих типографии «Тосин», в руках он держал сверток с традиционным подарком.

— Разрешите представиться...— посетитель поклонился, не отнимая руки от палки,— Хиросэ из типографии «Тосин»... Как мне известно, отец был весьма многим обязан вам, и я пришел выразить вам по этому случаю благодарность... К сожалению, отец был болен уже давно — ему следовало бы отдыхать и лечиться, а не работать. Но я лежал в госпитале и не мог позаботиться о нем, как подобало бы сыну...

— Понимаю, понимаю... Он был очень энергичный человек, ваш отец.

— Так точно. Как изволите видеть, я еще довольно молод и неопытен и очень тревожусь, сумею ли достойно продолжать отцовское дело... Поэтому почтительно прошу ваших советов и руководства в будущем.

Речь Хиросэ звучала просто и искренне. Юхэй всегда относился с предубеждением к людям, от которых пахло казармой, но простые манеры гостя произвели на него приятное впечатление. Не подозревая, что перед ним находится унтер-офицер, повинный в смерти его старшего сына, он от души пожалел этого молодого человека, раненного на фронте.

— Где вы получили ранение?

— На юге.

— Ах, вот как. И сейчас все еще находитесь в госпитале?

— Так точно.