— Вы слышали, Киёхара-сэнсэй? Меня сегодня опять вызывали в информационное бюро военного министерства. Ну, доложу вам, и досталось же мне на орехи! Короче говоря, все дело в вашей статье, которую мы поместили в прошлом месяце. Мне заявили, что эта статья никуда не годится. Вы, мол, поддерживаете дипломатию Коноэ и, следовательно, относитесь к проамериканской партии. Вот как теперь рассуждают в военных кругах... Но ведь это, попросту говоря, полное отрицание курса Коноэ! Я решил действовать напрямик и говорю: «Значит, между правительством и военным командованием имеются расхождения в этом вопросе?» Ну, тут уж подполковник Окисима попал в неловкое положение и давай изо всех сил изворачиваться и доказывать, что, мол, никаких расхождений нет. Но только я и сам вижу, что есть, безусловно есть!

— Гм, вот как...

— Тогда я говорю: «Поскольку между правительством и военным руководством имеются такие разногласия, то уж прошу вас, господин подполковник, растолкуйте мне, пожалуйста, каких же взглядов следует, придерживаться нам, простым людям?» Тут Окисима окончательно разозлился и заявил мне, что армия сражается во имя того, чтобы искоренить идеи американизма на Востоке. А такие статьи, как статья Киёхара-сэисэя, сбивают с толку общественное мнение и порождают сомнения относительно правильности шагов, предпринимаемых высшим командованием армии. Поэтому появление подобных статей впредь категорически запрещается... Я проспорил с ним добрых два часа. На этот раз дело ограничилось подачей объяснительной записки. Но он грозился, что в следующий раз так легко отделаться не удастся. Нуда все это пустяки, ерунда, я не придаю значения его словам..!

Кумао Окабэ непрерывно болтал, одну за другой опрокидывал в рот чашки’ с вином, вытирал пухлой рукой пот со лба и снова принимался болтать, здоровый, молодой, жизнерадостный человек. Сэцуо Киёхара, краем уха прислушиваясь к его словам, смотрел на цветущий сад, над которым сгущались сумерки.

— Катастрофа не за горами...— произнес он, многозначительно кашлянув.

Мацудайра и Макино, которых военщина называла врагами отечества и непрерывно травила, были главной опорой группировки, выступавшей за мир с Англией и с Америкой. К этой же группе принадлежали Корэкиё Такахаси, убитый во время февральского путча, и Коку Инукаи, убитый во время майских беспорядков. На протяжении долгих лет военщина враждовала с ними. В военных кругах росла и крепла группировка, стоявшая за сближение с Германией. Поездка в Германию и в Италию генерала Ямасита, вернувшегося в Японию в июле этого года, тоже свидетельствовала об этих тенденциях. Японская военщина видела свой идеал в гитлеризме. Сэцуо Киёхара хорошо понимал всю опасность этого курса.

— Да, катастрофа не за горами,— повторил он, кивая головой, словно в ответ на какие-то свои мысли.— Тупик, в котором оказалась сейчас дипломатия Коноэ,— первый шаг на пути к катастрофе. Военные круги хотят возложить ответственность за провал переговоров на Коноэ. Но в действительности они сами во всем виноваты. Решиться на Оккупацию Южного Индо-Китая!.. Да ведь это самое настоящее бесчинство, насилие! Воспользоваться поражением Франции, запугать угрозами правительство Виши и в результате прибрать к рукам рис и каучук Южного Индо-Китая, и заодно приобрести плацдарм для дальнейшего продвижения на юг... Господа военные намереваются, как говорится, «сбить двух птиц одним камнем». Можно сказать, что в Японии больше нет дипломатии. Да, дипломатии больше не существует. Грабеж не нуждается в дипломатии.

— Правильно! — воскликнул Кумао Окабэ, хлопнув, себя по колену.— Однако, сэнсэй, если таково ваше мнение, то военные круги и впрямь имеют основания выражать недовольство по поводу ваших статей.

— Все равно, мне с ними не по пути,— спокойно ответил Киёхара-сэнсэй.

Профессор Кодама с удовольствием прислушивался к беседе. Это был полный, благодушный старик с румяным лицом и белыми, как снег, волосами. Его низкорослая фигура, казалось, вся так и лучилась здоровьем и оптимизмом. По-видимому, профессия врача,, которой доктор Кодама занимался вот уже тридцать лет, выработала в нем душевную мягкость, светлый, оптимистический склад характера. Может показаться странным, откуда берутся такие черты у человека, который изо дня в день в течение многих лет видит перед собой десятки и сотни больных, сталкивается с их несчастьем, страданиями, грязью. Однако среди пожилых врачей нередко встречаются люди такого склада. Профессор Кодама не принадлежал ни к каким политическим группировкам, не придерживался никаких определенных политических убеждений, зато он обладал большим, теплым сердцем, способным принести утешение людям самого разного образа мыслей.

Слушая, что говорит Киёхара, он следил за выражением лица Иоко. Ему было очень жаль дочь, которая провожала на войну мужа спустя всего лишь год после свадьбы. Но лицо Кодама-сэнсэя оставалось, как всегда, безмятежным. Точно так же как он с ласковой улыбкой считал последние удары пульса безнадежного больного, так и теперь он, улыбаясь, смотрел на Иоко, не находившую себе места от тревоги и горя. За этой мягкой улыбкой скрывалась всеобъемлющая, большая любовь, любовь, похожая на милосердие Будды, душевное спокойствие, которое, казалось, ничто не могло, возмутить., Искусство врачевания, согревавшее его пациентов, успело за долгие годы согреть и его собственную душу.

Обоих его сыновей весной этого года одного за другим призвали в армию, старшего послали в Маньчжурию, младший служил в частях береговой обороны на острове Кюсю. В доме осталась лишь младшая дочь, учившаяся в колледже. Но лицо профессора Кодама казалось все таким же приветливым и спокойным. Возможно, это спокойствие было результатом смирения. Профессор рассматривал всех людей как своих пациентов. А может, быть, он и себя считал одним из таких пациентов и обращался с собой бережно, как с больным.

Когда ужин был закончен, профессор Кодама вышел на веранду и уселся в плетеное кресло напротив Тайскэ. Иоко принесла стеклянную вазу с персиками.

— Я была сегодня у Хориути-сан.

— Вот как? Ну как он, здоров? — спросил отец. Спрашивать, по какому делу ходила дочь, было не в его правилах.

— Его не было дома. Наверное, здоров, раз уехал на рыбную ловлю.

— Дело вот в чем,— вмешался Тайскэ,— Иоко хотела просить его, чтобы он освободил меня от призыва. Я говорил ей, что это ни к чему, чтобы она не смела ходить, но она не послушалась.

Профессор Кодама только тихо улыбнулся .в ответ.

Около девяти часов вечера гости разошлись. После их ухода в доме стало как-то особенно тихо. Теперь, когда не нужно было больше хлопотать, угощая и занимая гостей, предстоящая разлука с мужем еще сильнее пугала Иоко. Оставались короткие часы до неотвратимого завтра.

В легком кимоно, с засученными рукавами, по саду прогуливался перед сном, покуривая сигарету, младший брат Тайскэ — Кунио. Остановившись перед верандой, на которой сидели в креслах Тайскэ и Иоко, он резко спросил:

— Тебе не хочется ехать?

— Да, не хочется,— решительно ответил Тайскэ. Он знал, что Кунио придерживается противоположных взглядов, но именно поэтому Тайскэ хотелось говорить как можно откровеннее.

Кунио передернул плечами.

— Все, кто сегодня был у нас в доме — противники войны,—-сказал он.— И дядя Киёхара и Окабэ-сан. О профессоре Кодама говорить не буду, его взгляды мне неизвестны, а отец рассуждает точно так же. Да и вы, Иоко, тоже, наверное, с ними согласны. Вот почему все эти так называемые либералы и пацифисты приносят вред государству..

— А ты что же, милитарист? — иронически спросил Тайскэ, откинувшись па спинку кресла.

Кунио еще - резче передернул плечами. Под складками легкого кимоно угадывались его сильные руки и грудь. Эти руки однажды уже самостоятельно управляли в течение получаса самолетом над аэродромом Ханэда.

— Можешь так не говорить со мной. Вовсе не обязательно быть милитаристом, чтобы не стоять в позе хладнокровного наблюдателя, равнодушно следящего за войной, которую ведет вся страна. Когда твоему дому угрожает пожар, каждый возьмется за ведро, чтобы погасить пламя.