При этих словах Кунио, молча слушавший отца, вскинул голову.

— Откуда это известно, что Кодама находятся в затруднительном положении?

— Что, что? Да они сами звонили сегодня по телефону.

— Значит, они сказали, что они против?

— В данном случае не может быть никаких «за» или «против». Ты сделал это предложение, ни с кем не советуясь, но ведь профессор не может отвечать тебе одному. Всему виной твое легкомыслие.

— Я понимаю все ваши выкладки,— вызывающим тоном сказал Кунио.— Все это не более чем словесные выкрутасы. Жизнь не укладывается в эти словесные формулы.

Такая аргументация невольно заставила отца улыбнуться. Что это, сын, кажется, пытается поучать его?!

— Да, я считаю, что вопросы любви нельзя разрешать с помощью этих надуманных истин,— с жаром продолжал Кунио, Вы сказали сейчас, что заставить невесту ждать — жестоко, что это негуманно... Это только кажется так со стороны. В любви не может быть «объективных» суждений... То, что на посторонний взгляд выглядит жестокостью, для двух любящих, напротив, может быть самым великим счастьем, которое они ни на что не променяют. Откуда вы знаете, может быть именно это обручение принесет нам радость, даст нам смысл жизни. Такие вопросы должны решать мы сами! — Купно рассуждал горячо, уверенно, резко. Это была та логика любви, которой каждый человек хоть раз в жизни отдает дань в юные годы. Опираясь на эту логику, молодость всегда нападает на старость. Прекрасная логика! Не столько логика, сколько поэзия, красивая песня...

— Твоя теория до известной степени справедлива. Отчасти я согласен с тобой. Но жизнь не совпадает с теорией. Она вносит в нее поправки... Даже самая правильная теория не применима на практике целиком, без поправок. Я полагаю, что пока «надо повременить с твоим обручением. До тех пор, пока существует такой порядок, при котором человека насильственно гонят на фронт и заставляют умирать на войне,—до тех пор твои доводы неприменимы к жизни.

- Вы коммунист, отец? — глаза Кунио внезапно сверкнули враждебным блеском.

- А тебе кажется, будто я похож на коммуниста? — Юхэй с улыбкой посмотрел на жену. Госпожа Сигэко сидела тихо, как будто затаив дыхание, и молча глядела на Кунио.

— А я нахожу это правильным, когда человек отдает жизнь во имя империи. Я знаю, что вы с самого начала были против моего вступления и армию. У нас с вами разные убеждения. Мне кажется, вы для того и противитесь моей помолвке, чтобы повлиять на мое решение стать летчиком. Но даже если я не смогу жениться на Юмико, все равно я твердо решил пойти в авиацию, так что, пожалуйста, не питайте на этот счет никаких иллюзий! Я не шкурник, чтобы из-за личных интересов поступиться своими убеждениями.

— Постой, постой! У тебя получается все наоборот. Ведь я говорю, что поскольку ты уходишь в армию, то именно поэтому обручению сейчас не время.

— Вы-нарочно подстроили мне эту ловушку! — закричал Кунио. Безрассудная юношеская горячность заставила его позабыть всякую сдержанность.

— Кунио, не смей говорить глупости! — не выдержав, вмешалась госпожа Сигэко.

— Оставь, дай ему высказаться. Нужно же послушать и его доводы. Итак, что же, по-твоему, нужно сейчас делать? А если Кодама не дадут согласия, как ты думаешь тогда поступить? спокойно спросил Юхэй; слова Кунио огорчили его, но все же, как отцу, ему хотелось как-нибудь помочь сыщу и поддержать его.

— Этот вопрос касается только нас двоих—Юмико и меня. Мы уж как-нибудь сами позаботимся о себе. Вот и все. Вы только что сказали, что Юмико согласна. Это главное. Все остальное — чисто внешние преграды, с ними мы как-нибудь справимся.

— Но ведь ты уезжаешь на фронт.

— Да, уезжаю. Надеюсь, вы не будете возражать против этого? Моя жизнь дороже всего мне самому, и я сам сумею о себе позаботиться.

— Ну ладно, ладно! Хватит на сегодня. У тебя еще будет время обо всем хорошенько поразмыслить завтра в дороге. Конечно, очень хорошо действовать со всей горячностью и пылом. Но, принимая решение, необходимо сохранять хладнокровие.

. — Ясно! — Кунио сердито передернул плечами и вышел из комнаты. Когда дверь за ним затворилась, госпожа Сигэко тихонько рассмеялась.

— Ох и характер! Никакого сладу с ним нет. И что только из него выйдет!

— Все постепенно уладится.— Юхэй закурил папиросу и вытянулся на диване.— В его годы все таковы. В «Синхёроне» тоже есть такие сотрудники... Но, видишь ли, люди нашего поколения с годами имели возможность постепенно пересмотреть свои взгляды, научиться понимать жизнь, короче — сделаться взрослыми. А у сверстников Кунио такой возможности нет. Их поколение в большинстве своем обречено на гибель в огне войны. Для них так и не наступит время, когда они найдут общий язык со своими отцами.

Юхэй был не столько огорчен, что сын не понимает его, сколько до боли жалел Кунио за его духовную нищету. Тайскэ .ушел. Теперь уйдет Кунио. Из родных с ним остались только старая подруга — жена, да изнывающая от одиночества Иоко... Юхэй закрыл глаза, пронзительно-остро ощущая в сердце великую скорбь войны.

Кунио плохо спал в эту ночь. Любовь, так неожиданно встретившая преграду, мешала ему уснуть. Ему казалось, будто только теперь, когда отец воспротивился его планам, он понял, как ему дорога Юмико. Отказаться от нее было для Кунио равносильно смерти. Он сердился на отца за его хладнокровие, за его «хитроумные» доводы, за то, что отец не понимал возвышенной красоты любви. Мысленно Кунио представлял себе, как он, одинокий, никому не нужный, уходит на фронт, становится летчиком, так и не получив разрешения обручиться с любимой. Его собственная фигура представала перед ним овеянной ореолом трагизма.

Гнев туманил рассудок, и Кунио готов был решительно за все порицать отца. Его возмущали взгляды отца и его холодное отношение к жизни. Да, отец — либерал, из тех, которые ведут страну к гибели, он не хочет победы в этой войне, он просто-напросто равнодушный наблюдатель событий, неисправимый пацифист! И конечно же Кунио полностью прав, когда идет против отца, раз отец придерживается таких антипатриотических убеждений!

На следующий день Кунио встал рано, позавтракал в одиночестве и собрался в дорогу. Затем решительным тоном заговорил с невесткой:

— Иоко, вы, наверное, слышали о моем вчерашнем разговоре с отцом? Имейте в виду, я не собираюсь отказываться от задуманного. Я намерен добиваться своего и хочу, чтобы вы знали об этом.

Иоко, убиравшая гостиную, ничего не ответила. В душе она тоже не одобряла этой помолвки.

Кунио вышел из дома, не попрощавшись с отцом. Идти на вокзал было еще рано. Он вошел в будку автомата и вызвал лечебницу Кодама. Юмико уже встала и собиралась на занятия в колледж.

— Здравствуй, Юми! Я сейчас уезжаю в Осака. Слушай, твой отец ничего тебе не говорил?

Юмико еще ни о чем не знала. Ее голос звучал в телефонной трубке тихо и тревожно.

— А, значит еще не сказал... Видишь ли, я написал ему письмо, в котором делаю тебе официальное предложение. Вчера у меня была из-за этого стычка с отцом... Нет, вообще-то он согласен. Только говорит, что надо подождать, пока кончится война. Мы с ним поссорились... Возможно, твой отец будет говорить с тобой на эту тему, так ты слушай и молчи. Поняла? Когда я вернусь из Осака, мы с тобой обо всем подробно поговорим. А до тех пор молчи, ни с кем ни о чем не спорь и жди. меня. Поняла? И ни о чем не" беспокойся, всю ответственность я беру на себя. Тебе ни о чем не надо тревожиться... Ну, как ты, здорова? Сейчас уходишь в колледж?.. Ужасно хочется с тобой повидаться, да времени нет. Как приеду, сразу же дам тебе знать. До свидания!.. Ну что ты, ничего со мной не случится, не бойся! Я за себя ручаюсь. Ну, до свидания!

Кунио вышел из телефонной будки и размашистым шагом пошел к вокзалу. На нем была студенческая куртка и фуражка, спортивные летные ботинки; в правой руке он держал чемоданчик. Он был уверен, что у него хватит сил для сопротивления отцу. В основе этой уверенности лежало сознание, что он не одинок — с ним сотни и тысячи юношей, таких же храбрых и готовых сразиться с врагом. Само государство на его стороне. Народ в подавляющем своем большинстве тоже его союзник. Все это люди, которые уж во всяком случае не дадут сбить себя с толку кучке таких равнодушных либералов и пацифистов, как отец. Да, он, Кунио, идет в ногу с эпохой; исполняя всего-навсего крохотную роль в трагических событиях эпохи, он представлялся себе большой и значительной личностью. Он станет офицером воздушного флота, он будет участвовать в войне, которая ведется во славу империи... Такие мысли попеременно с мечтами о Юмико волновали его душу.