В палате Юхэя профессор застал посетителя—это был заведующий производственным отделом редакции «Синхёрон». Он принес Юхэю повестку с вызовом от полицейского управления Иокогамы.

— Кодама-сан, как по-вашему?—спросила госпожа Сигэко, сидевшая у постели больного мужа.— Предлагают явиться завтра к девяти часам утра... Как вы думаете, поездка ему не повредит?

— Куда это?

— В Иокогаму.

— Категорически возражаю. В электричке теперь такая давка, что не только больному, но и здоровому станет худо. Так что прошу воздержаться.

— Может быть, поискать такси? — вставил заведующий производственным отделом.— Если вы поедете, господин директор, я попытаюсь найти машину.

— А если в автомобиле? — спросила госпожа Сигэко. Профессор Кодама с улыбкой взглянул на Юхэя.

— Обязательно нужно ехать? — спросил он.

— Да, хотелось бы, если можно. Если бы речь шла обо мне, я, разумеется, попросту отказался бы, и дело с концом. Но ведь арестованы мои сотрудники, несколько человек. Я должен лично побывать там, разъяснить это недоразумение. Ведь главная ответственность, что ни говорите, лежит на мне... Я обязан добиться, чтобы их поскорее освободили...— Однако Юхэй, как видно, мало надеялся на успех, потому что прибавил: — Во всяком случае, я обязан сделать все, что окажется в моих силах...

В конце концов удалось разыскать такси. Договорились, что госпожа Сигэко будет сопровождать Юхэя.

На следующее утро Юхэй надел кимоно и хакама^*, которые ему принесли из дома, и, опираясь на палку, спустился вниз, в вестибюль. Поездка из больницы в полицию означала переход от физических страданий к моральным. Перед самым отъездом профессор Кодама вышел из приемной со шприцем в руках и сделал Юхэю вливание глюкозы. Стоя на ступеньках крыльца, профессор провожал глазами удалявшуюся машину. В белом халате, со шприцем в руках, он стоял неподвижно, улыбаясь своей неизменной мягкой улыбкой. Что-то скорбное, просветленное сквозило в этой улыбке, напоминавшей улыбку Будды, и трудно было сказать, что она означает — высшую спокойную мудрость или безграничное отчаяние...

Шоссе Токио-Иокогама выглядело так, словно оно проходило где-то в непосредственной близости к фронту. Непрерывной чередой двигались колонны военных автомашин, танков, бронеавтомобилей. Грохот не прекращался ни на минуту. Юхэй сидел закрыв глаза, откинувшись головой на подушку. Он думал о Кумао Окабэ и других арестованных журналистах. Со времени их ареста прошло уже больше четырех месяцев. Юхэй знал, что они подвергаются страшным пыткам. Знал, но помешать этому был бессилен. Хотя пытка запрещалась законом, но, когда дело шло о близости к коммунистам, даже адвокаты предпочитали не вмешиваться. Тайная полиция могла действовать безнаказанно. Юхэй и сам невольно затрепетал от страха при мысли о том, что его, возможно, тоже ждут пытки. Физическое надругательство казалось оскорбительнее всего. Как держаться, как вести себя, если это случится? Он скрепя сердце приготовился к худшему.

Юхэя Асидзава допрашивали пять дней. Повестка, которую он получил, гласила: «По приказу прокурора Рюдзи Яманэ вам надлежит явиться для дачи свидетельских показаний по делу арестованного Кумао Окабэ и других шести обвиняемых». Однако фактически Юхэя допрашивали не как свидетеля, а как самого настоящего преступника, вымогая показания угрозами. Каждое утро, полулежа в автомобиле, он отправлялся из больницы в полицию. Госпожа Сигэко без единого слова протеста или недовольства сопровождала больного мужа. Допрос заканчивался около семи часов вечера. Госпожу Сигэко не допускали в помещение, где производился допрос, и она оставалась ждать в другой комнате, терпеливо и неподвижно просиживая целый день на скамье с приготовленным для Юхэя завтраком на коленях.

Когда допрос заканчивался, муж выходил к ней такой измученный, что едва передвигал ноги. Госпожа Сигэко, поддерживая его, усаживала в автомобиль, и они возвращались обратно по шоссе Токио — Иокогама, над которым сгущались сумерки.

Допрашивали Юхэя крайне грубо и нагло. Допрос производился в небольшой комнате, в присутствии нескольких следователей. В комнате стояли два стола: за одним сидел Юхэй, за другим писал протокол следователь Эйдзи Мацусита.

— Твой журнал в последние годы приобрел популярность. Чем ты это объясняешь?

— Я думаю, это следует приписать возросшему интересу к печатным изданиям...

— Тебя не об этом спрашивают. Не воображай, что вотрешь нам очки! Что, по-твоему, было самым удачным в направлении журнала? Вот об этом нам расскажи!

— А, вы об этом... Мне кажется, весь секрет успеха «Синхёрона» в том, что мы всегда старались сделать журнал как можно более интересным, привлекали молодых, прогрессивных, хорошо ориентированных сотрудников...

— Так, так... Вот на этот раз попал в точку!

— Полагаю, что все дело в этом.

— Гм... «Прогрессивные»... Иными словами—левые?

— Я не это имел в виду.

— А я тебе заявляю, что это!

— Передовые — это значит остро чувствующие время, эпоху... Живые, энергичные, молодые... Прошу понимать меня в этом смысле.

— А это и значит — левые!

— Отчего же? Нисколько!

— Нет, левые! Да что много толковать, взгляни-ка на свой журнал! Ведь это же самая настоящая левая пропаганда!

— Пропаганды мы не вели.

— Нечего нам голову морочить. Я спрашиваю, помещались в твоем журнале статьи левых авторов?

— Да, такие статьи мы помещали.

— Значит, по-твоему, марксизм имеет свои положительные стороны?

— Да, я считаю, что имеет.

— Ага, понятно... И поэтому, значит, из номера в номер печатали такие статьи?

— Что ж... выходит так.

— Гм... То-то твой журнал сделался вдруг таким популярным! Вот, оказывается, где собака зарыта! Ладно же!

Согнувшись над столом, следователь написал: «Причина успеха и возросшего тиража моего журнала состоит в том, что я ввел в состав редакции многих прогрессивных сотрудников, разделяющих левые убеждения, и ежемесячно помещал в журнале статьи левого толка».

— Ты давал деньги Икуо Ояма, когда тот удрал в Америку?

— Давал.

— Почему?

— Ояма-сан долгое время сотрудничал в нашем журнале. Когда такой талантливый и опытный корреспондент уезжает за границу, послать ему небольшую сумму денег в качестве прощального подарка — просто долг вежливости.

— Долг вежливости?! И ты надеешься отвертеться с помощью таких нехитрых уловок? А тебе было известно, что Ояма — коммунист?

— Да, я об этом знал, но в данном случае это не имело значения. Просто наш старый корреспондент уезжал за границу и поэтому...

— Ах так? Значит, коммунист ли Ояма, или нет — это не важно? Каковы же тогда твои собственные убеждения? Значит, тебе все равно, с кем иметь дело — с коммунистами или со сторонниками тоталитаризма? Так могут рассуждать только идеологические проститутки! Только продажные твари так поступают! Или ты, директор, тоже публичная девка?.. Смотри, болтай, да не забывайся! Ну а это что? Передовая статья «Под знаменем диалектического материализма», автор Иоситаро Омори... С какой целью ты ее поместил?

— Эта статья толкует об основах марксизма, и я считал, что знакомство, с этой теорией необходимо каждому, независимо от его убеждений...

Один из полицейских, стоявший рядом, заорал:

— Что, что?.. Ах ты мерзавец! — сжав кулаки и потрясая ими перед самым лицом Юхэя, он обрушился на него с угрозами:

— Ладно же, мы тебя проучим! Можешь ныть сколько угодно, будто болен, домой мы тебя не пустим! Таких изменников нужно убивать без пощады. Решаются судьбы империи, а тебе наплевать, да? Ты — пятая колонна коммунистической партии! Попробуй отрицать, если можешь! Небось посылаешь шпионские донесения в Советский Союз и в Америку? Выкладывай все начистоту, |'лышишь? Все равно нам уже давно все известно! И нечего тут очки втирать,— и вдруг, отхаркнувшись, он плюнул в лицо Юхэю.