— Ну что, скучно? — равнодушно спросил его как-то один из полицейских.
— Очень. Когда начнется следствие по моему делу? — Кто его знает... Нам об этом ничего не известно.
— Вам — это, иными словами, здешнему полицейскому управлению?
— Не знаю, ничего не знаю...
— Скажите, за что меня вообще сюда посадили?
— Не знаю.
— Не может этого быть! В чем меня обвиняют?
— Сказано, здесь нам ничего не известно.
Погода стояла удушливо-жаркая, как всегда перед дождливым сезоном. Киёхара, в тонком кимоно, наброшенном на голое тело, подпоясанном тоненьким как шпагат, пояском, с удовольствием грелся на солнце после долгого прозябания в темной камере. Давно не бритый подбородок зарос щетиной, седина на висках стала заметнее. Услышав ответ полицейского, он улыбнулся безнадежной улыбкой. Отчаяние и покорность судьбе как ни странно, находили выражение в форме мягкой улыбки.
Адвокат, нанятый Юхэем для защиты Сэцуо Киёхара, навестил арестованного. Побывал он и в главном полицейском управлении. Затем он явился с отчетом к Юхэю, в больницу Кодама. Адвокат был человек лет пятидесяти, с мягкими, приятными манерами.
— Пытался стучаться во все двери, но все напрасно...— сказал он, в замешательстве покачивая головой.— Существо дела так и не удалось выяснить. Завтра попробую еще раз наведаться в главное управление, постараюсь добиться толку... Ничего не поделаешь, господин директор, времена скверные, времена...
— Что сказали в полиции?
— Да знаете ли, похоже, что полиция действительно не в курсе данного дела. Я беседовал с начальником районного управления и со следователем отдела тайной полиции, но оба утверждают, что это приказ сверху. Дескать, приказали им арестовать Киёхара — вот они и арестовали... Я спросил, как понимать этот «приказ сверху»,— это, что же, распоряжение главного управления? Ответ последовал довольно невразумительный; мол, возможно, что и оттуда...
— Ну а в главном управлении?
— Там совсем ничего не добился. Действительно, приказ об аресте был отдан их отделом тайной полиции, это они подтверждают, но когда я попытался спросить о причинах — молчат. Единственное, чего удалось добиться,— это разъяснения, что арест предпринят не по единоличному решению полиции. Иными словами, это означает, что они получили указание откуда-то со стороны. Кто отдал это распоряжение — жандармское управление или прокуратура, этого мне не удалось выяснить. Я сказал: «Как же так получается, арестованный сидит в тюрьме, к следствию даже не приступали. Нужно же, говорю, поскорее начать следствие и- разобраться, в чем дело...» В ответ я услышал довольно иронический смех. Мне было заявлено, что в это дело лучше не вмешиваться со стороны: «Вот единственное, что мы можем вам посоветовать...»
Юхэй, откинувшись головой на подушку, слушал отчет адвоката. Он думал о том, каким бесправным стал японский народ. Никакие законы не охраняли больше справедливых прав народа Японии. «Подданные Японской империи не могут быть подвергнуты аресту, допросу и наказанию, иначе как на основании закона»,—гласит 23-й параграф японской конституции. На основании какого же закона арестовали его шурина Сэцуо Киёхара? Никто не мог бы ответить на этот вопрос. А раз так, значит вообще сомнительно, что его арестовали на законном основании.
«Подданные Японской империи обладают неотъемлемым правом быть судимыми судом, установленным законом»,— сказано в 24-м параграфе конституции. Но японцы фактически утратили право быть судимыми настоящим судом. Конституция Японской империи была ничем иным, как пустой бумажкой.
— В таком случае, может быть, следует подать апелляцию и потребовать освобождения на том основании, что арестован он незаконно? — сказал Юхэй.
— Разумеется, с точки зрения закона все это можно сделать. Да только... опять-таки обстановка очень уж неблагоприятная... Ничего не выйдет. Мы будем утверждать, что арест незаконный, а нам ответят, что все вполне законно. Уверток и отговорок найдется сколько угодно. Уверяю вас, ничего не выйдет, тягаться с ними нам не под силу. Одним словом, с такими делами лучше не связываться...— Адвокат невесело усмехнулся.— Но еслт’ господин директор настаивает, я посоветуюсь с Киёхара-сан, и можно будет составить апелляцию по всей форме... В полицейском управлении мне посоветовали не вмешиваться в это дело... Правда, полиция всегда обычно дает такие советы, потому что вообще не любит, когда посторонние суют нос в их дела, но все же...
Юхэй, закрыв глаза, слушал, что говорил ему адвокат. Он не мог отделаться от какого-то удивительно неприятного ощущения. Этот юрист думает лишь о том, как бы объяснить свои капитулянтские настроения, нимало не заботясь о невинно страдающем человеке.
Всего два-три года назад приемная в больнице Кодама блестела безукоризненной чистотой. Теперь от былого блеска не осталось и следа. Оконные стекла помутнели от грязи, ножки стульев погнулись, линолеум "на полу покрылся серым налетом пыли. Служащих не хватало, да и доходы с каждым днем сокращались.
Резко участились случаи кожных заболеваний не только у детей, но и у взрослых. Эти болезни плохо поддавались лечению. Да и как могло быть иначе, если питание состояло из овса, молотого гороха и сухих овощей? Кожа теряла эластичность, волосы секлись и ломались, глаза тускнели, работа внутренних органов нарушалась. Участились случаи заболевания туберкулезом. Все чаще встречались грудные дети, заболевшие бери-бери. Мать не замечает, что заболела, но у ребенка, которого она кормит грудью, симптомы бери-бери сказываются тотчас же — он худеет и чахнет.
1 июня американцы начали бомбить Сайпан, завязались жестокие бои с высадившимся па остров американским десантом; но еще задолго до этих грозных событий профессор Кодама понял по дыханию своих пациентов, слышному в его фонендоскопе, что час поражения близок. Только люди, обладающие исключительной жизненной силой, смогут выжить и дождаться лучших времен. Уцелеют разве лишь так называемые «антипатриотические элементы», которые нарушают законы экономического контроля, не обращают внимания на призывы правительства и тайно скупают продукты питания. Люди самой различной социальной принадлежности, самых различных профессий стали теперь преступниками с точки зрения закона, занимались спекуляцией, скупкой продуктов. И все-таки почти у всех налицо были явные признаки дистрофии.
Законы об экономическом контроле стали прямой угрозой для жизни людей. Оставалось одно из. двух — либо умереть, соблюдая закон, либо жить, нарушая его. Интересы народа и государства диаметрально противостояли друг другу, и этому противоречию не видно было конца.
Этим летом власти усиленно призывали население сажать тыкву. Тыква бедна питательными веществами, но, на худой конец, дает ощущение сытости. Повсюду в жилых кварталах по обочинам дорог виднелась обработанная земля. -Побеги тыквы вились вокруг оград, цеплялись за крыши, выползали на проезжую часть дороги, протягивая к солнцу бесплодные желтые пустоцветы. Ограду больницы Кодама тоже сплошь увили побеги тыквы, растущей на соседнем участке. Кое-где уже завязались маленькие зеленые плоды. Люди жадно смотрели на эти жалкие плоды, с нетерпением ожидая дня, когда они наконец созреют; в этих безмолвных унылых взглядах сквозило молчаливое проклятие бесконечной войне.
Закончив утренний прием, профессор Кодама отправился с обходом в стационар. В последнее время стационарных больных почти не осталось. Лечь в больницу было теперь далеко не просто — больным приходилось самим обеспечивать себя и постельными принадлежностями, и питанием, и даже прислугой,— нужно было привести с собой человека, который исполнял бы обязанности сиделки. К тому же люди окончательно обнищали из-за тяжелых налогов, принудительного размещения государственных займов, разнообразных законов, запрещавших заниматься профессиями мирного времени. Из шести палат больницы Кодама были заняты только две; в одной лежала пожилая женщина, больная воспалением брюшины, в другой — Юхэй Асидзава. Профессор направился к больным по веранде, огибавшей здание больницы. Из сада веял прохладный ветерок, слышался стрекоз цикад, впервые напомнивших о себе в этом году.
