Высоко в небе заблестел тоненький лунный серп. Иоко сидела у окна и глядела на море. Хиросэ, чуть прихрамывая, подошел, уселся рядом и молча взял ее руку. Она не противилась.
Далеко в море засветились неподвижные огоньки.
— Что это светится там вдали? Рыбачьи огни?
— Да.
— Зачем они там?
—- Вы подумали о том, что я вам говорил? — спросил Хиросэ, не отвечая на вопрос.
— Да,— Иоко резко кивнула.
— Согласна?
— Нет!
Хиросэ чиркнул в темноте спичкой и медленно закурил. Казалось, отказ нисколько не огорчил его. Чувствуя совсем близко его широкие плечи, Иоко изо всех сил старалась не поддаться его обаянию.
Докурив сигарету, он протянул руку и, с силой обхватив Иоко за плечи, притянул к себе, пытаясь поцеловать. Он всегда действовал подобным образом. Любовь, приличия, доводы разума — все это не имело для него никакого значения.
Иоко, изогнувшись, отвернула лицо, уклоняясь от поцелуев.
— Пусть вы сильнее меня, все равно не будет по-вашему...— задыхаясь, проговорила она. Пытаясь вырваться из объятий Хиросэ, она резко отстранилась всем телом. С треском оторвался крючок на блузке.
Хиросэ коротко засмеялся.
— Перестань капризничать...
— Лучше я умру, а вашей не буду...
— Посмотрим!
— Мне надо задать вам один вопрос. Пустите!
— Какой там еще вопрос?
— Нет, мне обязательно нужно спросить вас.
— О чем это? Ну спрашивай, спрашивай все что хочешь!
Он уже перестал быть джентльменом, директором, респектабельным господином. Он опять стал тем фельдфебелем Хиросэ, каким был когда-то. Ей удалось высвободить плечи, но рука все еще оставалась стиснутой в его пальцах. Он держал ее крепко, словно живой залог.
— В сорок первом году, когда началась война, вы были на учениях у подножья Фудзи?
— Что такое?.. С чего это вдруг...
— Вы помните случай, который произошел там?
— Какой случай?
— Там был солдат по фамилии Уруки...
— О-о!.. Ты что, его родственница?
— Нет. Никакого отношения к нему не имею.
— Уруки почти все время служил со мной в одной части на южном фронте, пока меня не ранили. Почему ты спрашиваешь?
— Я не о нем хочу говорить.
— Вот чудеса!.. Так о ком же?
Иоко почти задыхалась. Щеки горели, в глазах потемнело.
— У подножья Фудзи проводились ночные учения, да?
— Проводились, верно.
— И вот тогда... тогда... один солдат потерял ножны от штыка.
— Правильно! Это я помню... Как бишь его звали... Не то Нисидзава, не то Иосидзава...
— Значит, вы помните? — почти крикнула Иоко.
— Помню, конечно. Этот солдат был красный. Он с самого поступления в полк попал на заметку, командир роты глаз с него не спускал. Но только на самом деле вовсе он не был красным... Так, просто тряпка немножко, а вообще-то смирный был парень. А ты откуда об этом знаешь?
— Этого смирного солдата вы избили, повалили на землю, пинали ногами! Из-за каких-то несчастных ножен! Изувечили его так, что он попал в госпиталь! Вы должны это помнить!
— Я помню.
— Еще бы! Два месяца он пролежал в госпитале, а потом был признан негодным к службе...
— Это мне неизвестно. Нас тогда сразу отправили на фронт.
— Когда он вернулся домой, плеврит повторился, и он... проболев два месяца...
— Знаю, умер. Я слышал об этом уже на Борнео, правильно.
— Вы убили его. Ведь это же убийство, самое настоящее! Вы убийца! И вы можете быть спокойны?!
— Ничего подобного,— Хиросэ в темноте поднял руку, как бы останавливая Иоко.— Не забудь, это было как раз накануне войны с Америкой. А солдаты к нам прибыли все совершенно неподготовленные, все первого года службы, обучение проходили ускоренное. Поэтому и маневры были сложные, а уж о жалости или о снисхождении и речи быть не могло. Сам командир роты, помню, измотался тогда вконец. Ну а мы, младшие командиры, которым непосредственно приходилось иметь дело с солдатами, прямо можно сказать, ночи недосыпали. Конечно, я не отрицаю, я тогда здорово разозлился! Но опять же в отношении этого солдата командир роты дал мне специальное указание хорошенько вправить ему мозги, ток что в случае чего и мне пришлось бы отвечать за его провинность. Да и успехи всего отделения тоже нужно было принимать во внимание. Заработать на маневрах плохую оценку — не поздоровилось бы всему отделению... Вот ты говоришь — какие-то несчастны -ножны, но дело вовсе не в том, ножны ли он потерял, или целиком всю винтовку. Тут вопрос стоял об оценке успехов всего отделения!
— Значит, вы считаете себя ни в чем не повинным?
—- Постой, постой...
— Значит, по-вашему, убить человека — это не преступление?
— Да постой, говорят тебе!
Он все еще удерживал ее за руку. Свободной рукой Иоко изо всех сил с размаха ударила Хиросэ по лицу. В темноте раздалась звонкая пощечина. В ту же секунду она ударила еще раз. Хиросэ поймал и крепко сдавил ее руку. Иоко плакала. Ей хотелось бить его еще и еще.
Некоторое время длилось молчание. Молодой месяц светил ярче, и слезы, струившиеся по ее щекам, блестели в лучах лунного света.
— Ладно!.. В таком случае, я тоже скажу все начистоту...— глухо сказал Хиросэ, в упор глядя на Иоко. Он все еще удерживал ее за руку,— Как военный, как командир отделения, все, что я тогда сделал, было самым обычным поступком. И с твоей стороны глупо на меня за это сердиться. Иначе тебе пришлось бы надавать пощечин всем младшим командирам по всей Японии.
— Все это пустые слова, отговорки, вы просто уклоняетесь от ответственности...
— Как хочешь, можешь считать это отговорками. Но сейчас, когда я уже больше не служу в армии, я раскаиваюсь в своем поступке!
— Ложь! Вы не раскаиваетесь!
— Нет, я тебе правду сказал. Честно говоря, я тогда же сразу почувствовал, что перехватил через край. О его смерти я услыхал примерно через год после всей этой истории, кажется мы стояли тогда на Борнео. Я еще подумал тогда: уж не из-за моих ли побоев он умер,— и, помню, так на душе стало скверно! Поверишь ли, ночью не мог уснуть. Напился виски, хотя пить мне тогда совершенно не хотелось. Только так и сумел наконец заснуть... А ты что, родственница этому Нисидзава?
Иоко, закрыв лицо руками, задыхалась от рыданий. Прежняя любовь к умершему мужу с новой силой вспыхнула в сердце. Наконец-то она ударила этого человека! но сознание, что она отомстила, не придавало ей сил, напротив — она чувствовала огромную слабость, как это чисто бывает после большого душевного напряжения, и не столько гнев, сколько горе владело ее душой.
— Я долго служил в армии и допускаю, что огрубел гам немного. Но я вовсе не питал какой-то особой ненависти к этому Нисидзава, просто я считал, что нужно с ним обращаться построже, чтобы сделать из него настоящего солдата. Вот и все. Но он был из интеллигентов и вообще для военной службы мало годился. Гораздо умнее было бы совсем не призывать его в армию, пусть бы работал в тылу по своей части. Да, несчастный был парень, вот уж подлинно несчастный... Я, конечно, обошелся с ним не совсем справедливо, но только Все равно, к какому бы унтеру ни попал Нисидзава, благополучно служить ему все равно не удалось бы...
— Значит, вы раскаиваетесь в своем поступке?
— Конечно раскаиваюсь.
— И признаете, что виноваты перед ним?
— Признаю.
— Это правда? Правда? Так вы готовы просить у пего прощения? — плача, спросила Иоко. В этом заключалась ее главная цель. В ожидании этого она страдала так долго.— Скажите же! Вы действительно согласны просить прощения? — с жаром повторила она, в темноте вглядываясь в лицо Хиросэ. Она словно молила его. Вся ее дальнейшая жизнь зависела от его ответа.
— Разумеется готов. Если хочешь, я пойду к нему па могилу и поклонюсь земным поклоном, прося прощения.
Судорожные рыдания вырвались из груди Иоко. Она заплакала громко, в голос. Плача, она думала, что наконец выполнила свой долг перед мужем. Железные оковы, до этой минуты сжимавшие ее сердце, распались, ей стало легко, словно с плеч свалился тяжелый груз. «Наконец я ударила этого человека. Я заставила его просить прощения у Тайскэ...»
