Удивленный ее рыданиями, Хиросэ, казалось, несколько растерялся. «Уж не я ли причина ее горя?» — подумал он и, обняв Иоко, привлек к себе на грудь.

— Ну полно, не надо плакать. Успокойся, будет...

Плачущая Иоко казалась ему привлекательной. Запрокинув ей голову, он поцеловал ее в мокрые от слез губы. Иоко не могла избежать этого поцелуя. В душе она уже простила Хиросэ. Настала пора простить. Не встретив сопротивления, Хиросэ поцеловал ее еще раз, потом еще. И вдруг, зарыдав еще сильнее, она сама прижалась к нему. В груди горела тоска по умершему Тайскэ. «Я любила его, я была ему верной женой, я любила его всем сердцем...»

Сознавая, что слабеет, она в то же время не находила в себе силы сопротивляться. Да и не было желания сопротивляться. «Теперь уже все пропало, у меня больше нет сил бороться, никто не спасет меня, я совершенно бессильна, совершенно бессильна, совершенно бессильна...» Ее охватила какая-то горькая радость, похожая на отчаяние.

Заметив, что она не сопротивляется, Хиросэ не замедлил воспользоваться благоприятным моментом. За окном простиралось темное море, лунный серп быстро мелькал в просветах между белыми облаками. Комната, озаренная только смутным отсветом моря, тонула в густом полумраке, даже лицо женщины невозможно было рассмотреть хорошенько. Хиросэ обнял Иоко и осторожно опустил на циновки.

Иоко задыхалась от муки. В душе она звала мужа, просила у него поддержки. Но она уже понимала, что мысли о муже ей не помогут. Руки Хиросэ шарили по ее одежде. Они искали пуговицы, шнурки, завязки. Иоко не сопротивлялась. Ее сердце покорилось раньше, чем тело. Воля ее надломилась. «Тайскэ, Тайскэ, Тайскэ!» — мысленно звала она мужа и просила у него прощения за то, что, любя его так беспредельно, она все-таки не нашла в себе силы к сопротивлению.

Когда Хиросэ отпустил ее, она не раскаивалась. Образ мужа исчез из сердца. На свет появилась совсем другая, новая женщина, которая уже не была больше женой Тайскэ Асидзава.

Грудь наполнилась холодом, страсть, кипевшая минуту назад, бесследно исчезла. Она сидела- неподвижно, с застывшим лицом, в том состоянии бездумного отупения, которое наступает вслед за порывом страсти, отупения, похожего на оцепенение, наступающее в природе после того, как пронесется тайфун.

Хиросэ почудился новый протест в этой безмолвной, неподвижной фигуре. «Она раскаивается»,— подумал он. Но в сердце Иоко не было ни следа раскаяния. Да, она не раскаивалась, но сердце сжималось от смутного сожаления, как будто она обманулась в чем-то. Она ожидала чего-то неизмеримо более трагического, более мучительного и скорбного.

Некоторое время она молча боролась с неудержимо нараставшим волнением. Хиросэ с невозмутимым видом курил сигарету. Маленький красный огонек вспыхивал в темноте при каждой затяжке и снова угасал. И вдруг, не в силах больше владеть собой, Иоко уронила голову па колени Хиросэ. Отныне кончилась ее былая связь с мужем. Спасти от одиночества мог только этот человек, которому она только что отдалась. Но ей необходимо убедиться, что Хиросэ действительно любит ее, любит по-настоящему, глубоко и искренне, иначе она сойдет с ума от отчаяния. Побежденная, она жадно искала его любви.

Обхватив рукой плечи женщины, спрятавшей лицо у него в коленях, Хиросэ продолжал курить. Плечи были влажны от испарины и время от времени судорожно вздрагивали. Обняв женщину, он вдруг вспомнил сцену недавней ссоры и рассердился. Сейчас его возмущало, как она осмелилась ударить его. Но вместе с тем она ему правилась. Он думал о ней с чувством некоторого снисходительного превосходства. Артачилась, капризничала па все лады, а в конце концов оказалась такой же, как и все остальные. Его забавляла эта женская непоследовательность — сперва сопротивлялась, а потом вдруг сама бросается к нему на колени. «Чем капризнее женщина, тем она интереснее»,— сказал Иосидзо Кусуми. Хиросэ показалось, что он начинает понимать смысл этих слов.

Но все-таки кто она такая, эта женщина? По правде сказать, ведь он почти ничего о ней не знает. Очевидно, она была женой этого солдата, этого — как бишь его — Нисидзава... Удивительное предопределение, судьбы! При этой мысли он насмешливо улыбнулся. Он отчетливо вспомнил глубокую ночь у подножья Фудзи, темный холм, по гребню которого ползли волны густого тумана, и солдата, которого он повалил на землю пинком ноги, как собаку. И вот жена этого солдата, вволю покапризничав и поломавшись, только что отдалась ему! При мысли об этом удивительном совпадении у него на сердце стало еще веселее. Да, ему повезло — она действительно хороша! И он вспомнил тело этой женщины, которое только что впервые узнал. Он пол ностью подчинил ее своей воле — это сознание рождало ощущение спокойного удовлетворения. Теперь она сама ни за что его не покинет.

По дороге домой Иоко не произнесла почти ни слова. Прохожие на улице, пассажиры в электричке, чудилось ей, все знали о том, что с ней сегодня случилось, и смотрели на нее сурово и укоризненно. Она не в состоянии была поднять головы, .как человек, совершивший тяжелое преступление. И ее неотступно мучило ощущение какой-то неудовлетворенности. С Хиросэ она рассталась на станции Синагава. Прощаясь, он передал ей корзинку с рыбой и сказал, нагнувшись к самому уху:

— Постарайся выкроить время и на днях приходи ко мне домой, хорошо?

Иоко молча отвернулась. Вид Хиросэ вызывал в ней непонятное раздражение. Тем не менее она знала, что непременно пойдет.

Расставшись с Хиросэ, она пересела на другую линию электрички... и вдруг почувствовала себя смертельно усталой. Так вот зачем она потратила сегодня целый день! Ее мучила какая-то неудовлетворенность, ощущение пустоты и тоски, подступавшее к горлу. Сейчас ей необходим был Хиросэ, он должен был принадлежать ей весь целиком. И совершенно независимо от этого чувства где-то в глубине души рождалось сознание чудовищной, непоправимой ошибки, которую она совершила. Но упрекать себя не хотелось.

В окне палаты, где лежал Юхэй Асидзава, еще светился тусклый огонек. Очевидно, госпожа Сигэко бодрствует у постели больного мужа. Стараясь ступать неслышно, Иоко прошла мимо окна.

Мать еще не ложилась. Разложив на столе десяток фотографий погибшего сына, на которых он был изображен начиная с детского возраста, она о чем-то глубоко задумалась. Часы пробили одиннадцать.

Когда Иоко вошла к себе, ей показалось, словно знакомая, обжитая комната дышит затаенной враждебностью. Вся комната, или, вернее, она сама, та Иоко, которая жила здесь до вчерашнего дня, враждебно противостояла женщине, которой она стала сегодня. Платье, висевшее на стенке, стол, комод — все вещи как будто и и.шали к ней с немым укором. На столе лежало письмо. Конверт был повернут обратной стороной. Иоко бросилось в глаза имя отправителя — «Такэо Уруки».

Что-то словно толкнуло ее в грудь. Странно, почему Уруки вздумал писать ей? Она нахмурила тонкие брови, содержимое туго набитого конверта почему-то пугало ее. На мгновенье ей представилось, будто Уруки известно о ее падении. И она снова вспомнила то, что произошло сегодня между ней и Хиросэ.

Иоко переоделась в домашнее кимоно и, сев на постель, резким движением, словно она спешила поскорее покончить с докучной обязанностью, вскрыла конверт. Сама не зная почему, она рассердилась на Уруки. Сейчас ей не хотелось выслушивать наставления. Но пальцы у нее дрожали. Необъяснимая женская интуиция помогла ей догадаться о содержании письма.

«Я долго колебался, прежде чем написать Вам. В больнице, когда Вы ухаживали за мной, я все время думал только об этом. Но тогда я еще не решился откровенно поговорить с Вами. Я только смотрел на Вас, на каждый Ваш жест, на каждое движение Ваших прекрасных губ и старался понять Вас глубже и лучше, чем те, кто Вас окружает.

Сейчас я наконец решился просить Вас стать моей женой. Если мне потребовался столь долгий срок для того, чтобы решиться на это, то объясняется это тем, что я никак не мог по-настоящему разобраться в собственных чувствах. На фронте я думал о Вас только как о жене моего товарища Асидзава. Когда я впервые увидел Вас, да и после, когда по совету профессора Кодама я лечился у него в больнице, я продолжал относиться к Вам только как к жене товарища, как к вдове Асидзава. Нас разделяла нерушимая преграда. Даже когда я заметил, что люблю Вас и эта любовь с каждым днем становится все сильнее, даже тогда Ваш образ как бы раздваивался и моем сознании — я всегда мысленно видел перед собой Асидзава. И меня постоянно терзало сомнение — не является ли мое чувство к Вам преступлением по отношению к моему умершему другу?