Мама включает телевизор и находит тот единственный канал, где показывают новости на северокитайском. Я пытаюсь беззвучно вытащить альбом для рисования и карандаши из тайника в стеллаже. Но мама все слышит.

– Иди, – говорит она, не сводя глаз с телевизора. Сиси уснула у нее на коленях.

– Серьезно?

– Вернись домой к ужину.

Я сую карандаши в карман шорт и пулей вылетаю из дома, пока мама не передумала.

Я отстегиваю велик и еду вниз по Сорок первой авеню в сливочно-желтом потоке солнечного света. Мимо проносятся машины, старушка в кислотно-розовой дутой куртке отшатывается, когда я закладываю поворот вдоль тротуара. Притормаживаю возле Унисферы и устраиваюсь на одной из скамеек, окружающих металлическую скульптуру. Здесь царствуют голуби – они клюют крошки у меня под ногами, а рядом раскатывают скейтеры. Я достаю альбом из корзинки велосипеда и открываю на странице с начатым рисунком Итати Утиха. Это мой любимый персонаж в «Наруто»[18]. Его ухмылка вышла отлично, но вот глубоко посаженные рубиновые глаза и длинная неровная стрижка никак мне не удаются. А я хочу, чтобы получилось идеально. Хочу передать, что он не просто злодей, а что за его паршивыми поступками стоит всего лишь отчаянное желание защитить свою деревню. Набросав контур волос, я перехожу к глазам – в которых сквозит мука, стоицизм.

– Эй!

Я вскидываюсь от неожиданности, плечи подскакивают, альбом падает на гравийную дорожку. Чужие руки поднимают мои рисунки. Я веду взглядом по рукам, по плечам, по телу и наконец вижу лицо. Акил. Смотрит на меня. Протягивает мне альбом.

– Блин, – говорит он. – Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя напугать. Я тут просто, кхм, район исследую.

Я разглаживаю рубашку и стараюсь не пялиться на его шею, по которой градом катится пот.

– Ой, – отвечаю я, – то есть ничего страшного. Ты, э-э, на пробежку вышел?

Акил утирает футболкой лицо.

– Нет, – смеется он, – я занимаюсь так называемым городским пешим туризмом.

– Городским пешим туризмом?

– Да, это типа как обычный пеший туризм, только в городе.

– Ну то есть… просто гуляешь?

Он мотает головой, ворошит свои кудри.

– Идти надо быстрее, чем обычно. Сложно объяснить. Я занимаюсь этим, когда нервничаю. Мама говорит, что эндорфины помогают справиться с тревогой. Нужно просто выпустить это из себя, понимаешь? – У него по шее расползается румянец. – Прости, сам не знаю, зачем тебе это все затираю.

– Да нет, все путем.

Я смотрю на свой альбом у Акила в руках, а он тем временем перешагивает через мой велик и садится рядом на скамейку. Мы как две точки в тени огромной металлической планеты.

Колено у Акила дрожит, ступня отбивает ритм по бетону. Я открываю рот, чтобы что-нибудь сказать, но не нахожу слов. Впрочем, это и неважно, потому что Акил разглядывает мой рисунок, его нос в считаных дюймах от начатых глаз Утихи.

– Вау, вот это кайф. – Он склоняет голову вбок. – У тебя необычный стиль.

Я заливаюсь краской.

– Это из аниме.

– Аниме?

– Да, типа мультяшный персонаж. Но не из детских мультиков, понимаешь? Это персонаж из моего любимого японского мультсериала. Ничего особенного.

– Ну, – заявляет Акил, бережно вручая мне альбом, – выглядит офигенно.

Он широко улыбается, и я невольно улыбаюсь в ответ.

– Итак, – я осторожно подбираю слова, – почему же ты нервничаешь? В смысле, можешь и не рассказывать. Ну, если только сам не хочешь.

Акил пожимает плечами.

– Да знаешь, ничего такого. Новый район. Новая школа. В Чикаго я часто без дела слонялся, и родителям это не нравилось. Они говорят, что здесь я должен вести себя как следует. Ну, не знаю. Они считают, что я странный.

– На мой взгляд, совершенно нормальный.

– О, благодарю покорно, – отвечает он и отвешивает мне глубокий поклон. Забыв, что сидит, а не стоит, он заваливается вперед.

– Окей, – смеюсь я, – может, и не совсем нормальный.

Акил садится на место и нарочито отряхивает футболку. Вечерний свет солнца становится дымчатым, приглушенно-янтарным. Обычно я с парнями не общаюсь. Но здесь, под Унисферой, в компании Акила и голубей, разговор течет сам собой, легко.

– В какую школу идешь?

Акил морщит нос.

– В местечко под названием «Академия Фэрроу». Слышала о такой?

У меня внутри все сжимается. Конечно, слышала. В памяти тут же всплывает постыдный момент из прошлого октября: девчонки с акриловыми ногтями кривят губы, накрашенные блеском, моя лучшая подруга выталкивает их из ресторана.

– Да, – говорю я, – Эверет там учится.

Голос меня подводит, и Акил это замечает.

– Так себе школа? Ужасная? Там все противные? Потому что, знаешь, у меня возникло нехорошее предчувствие, когда родители увидели ее место в рейтинге и настояли… – Он замолкает. – Прости, опять меня занесло.

– Нет. – Я растягиваю рот в ободряющей улыбке. – Там классно. И Эверет там будет, так что ты придешь туда уже с подружкой в обойме.

Акил прищуривается, но в расспросы не вдается.

– Ладно, – говорит он, – как скажешь.

Мне не терпится сменить тему. Поэтому мы обсуждаем его друзей из Чикаго и как они прикалывались над тамошними учителями. Я рассказываю Акилу обо всех тайных произведениях искусства, что прячутся в переулках и закоулочках Нью-Йорка: о манге на перекрестках, о граффити под мостами, даже о каракулях, которые некоторые рисуют на вагонах метро. Он рассказывает мне, что его семья перебралась сюда, потому что его мама теперь заведует хирургическим отделением в Нью-Йоркском Пресвитерианском госпитале в Квинс. Я представляю ее лицо на одном из тех плакатов, которыми увешаны стены больницы: ослепительная улыбка, дорогой белый халат, металлический скальпель в руке. Когда Акил спрашивает, чем занимаются мои родители, я отвечаю, что у них свое дело, и стараюсь не думать о тех девчонках из Фэрроу в шифоновых блузах с рюкзаками «Гуччи».

Акил рассказывает, кем хочет стать, когда вырастет. Учителем английского, историком или политиком – но только не скользким типом, а нормальным. Когда он спрашивает, кем хочу стать я, в ответ я говорю лишь «пока не решила», хотя перед глазами, конечно, плещутся моря соевого соуса и масла для фритюрницы.

Вскоре небо окрашивается в рыжевато-розовый цвет, и голуби разлетаются, отправляясь на поиски ночлега.

– Мне, кажется, пора домой, – говорю я, встаю и складываю носком подножку велосипеда.

– Ага, мне тоже. Опаздывать нельзя, иначе босс меня прибьет.

– Родители?

– Нет, – отвечает Акил, – Масуд.

Я улыбаюсь.

– Ах да, конечно.

Убираю альбом в корзинку велосипеда и ставлю ногу на педаль. Ребра ноют от смеха и продолжительной болтовни.

Акил берется за руль моего велика.

– Погоди. Давай номерами обменяемся. На случай… Ну, знаешь, если вдруг тебе захочется заняться городским пешим туризмом.

Он закусывает губу, глаза сверкают. У меня в голове Эверет отплясывает победный танец – она всегда так делает, когда оказывается права. Может, и твое лето будет не таким уж отстойным. Может. А может, это просто случайность и весь оставшийся июнь пройдет совершенно уныло.

И все же я достаю телефон и протягиваю его Акилу. Тот вбивает цифры и возвращает девайс.

– Супер. До скорого, Джиа.

– До скорого.

Я уезжаю восвояси, а мир, кажется, вертится все быстрее и быстрее. Я знаю, что путь Акила лежит в противоположную сторону, к затянутому плющом дому, родителям-хирургам и девчонкам с безупречным маникюром и подобающими дизайнерскими сумками. Как знаю и то, куда лежит мой путь.

Я сую телефон в карман и не отваживаюсь оглянуться.

Ариэль:

Привет

Эверет:

О господи боже. Она жива!!!

Ариэль:

Да всего-то три дня прошло

Эверет:

Ага но ты видела, что я познакомилась с САМЫМ ЗНОЙНЫМ ПАРНЕМ НА СВЕТЕ