У подножия лестницы их поджидала большая комната, у ближней стены которой стояло несколько ламп. Ракх зажег их, и во время вынужденной остановки Дэмьен несколько отдышался. По-прежнему ли воздействовало на него зелье или он просто ослаб, простудившись в промокшей одежде и находясь так долго на холоде? Девочка надеялась, что все дело в зелье. А ведь ракх сказал, что его воздействие скоро закончится!

Прямо посреди комнаты, разделяя ее надвое, проходила железная решетка, настолько частая, что даже Йенсени не без труда могла заглянуть сквозь прутья. Внезапно – и с внезапным ужасом – она поняла, что их собираются запереть и оставить здесь. Интересно, надолго ли? Она бы наверняка принялась молить тюремщиков, чтобы они открыли ей это, не понимая на все сто процентов, что они ни за что не скажут. И сейчас ей не оставалось ничего другого, кроме как позволить завести себя сквозь узкую дверцу в темницу. Следом за ней туда же затолкнули Дэмьена. Ручные кандалы с него, правда, сняли. Что ж, хоть это принесло какое-то утешение.

– Его Высочество велели мне извиниться перед вами за характер оказанного приема, – напоследок обратился к Дэмьену ракх. Тяжелая железная дверца захлопнулась, затем ее заперли на замок. Йенсени почувствовала, что ее охватывает паника, надо было только не выказывать этого внешне. – Будучи колдуном, вы понимаете необходимость подобных мер. Мы не можем позволить вам свободный доступ к земной Фэа.

Почти ничего не видящими глазами Дэмьен осмотрелся в темнице. Гладкий пол, грубые каменные стены и практически ничего больше. Он уже собрался было сказать что-нибудь, но дар речи временно оставил его. Наконец Йенсени, разгадав его мысль, обратилась к тюремщикам сама:

– Нам понадобится вода.

Возникла пауза. Долгая пауза. Затем ракх-капитан лениво кивнул:

– Я распоряжусь.

– И еда, – расхрабрилась девочка. – Еда нам понадобится тоже.

Рядовые солдаты, казалось, обомлели от подобной наглости, но капитан остался невозмутим.

– И еда, – согласился он.

– И одеяла. Нам нужны одеяла. И может быть… какая-нибудь одежда. Все равно какая, лишь бы была сухой. Это нужно ему, – умоляюще закончила она.

Зеленые глаза неотрывно смотрели на нее – испытующие, оценивающие, предостерегающие.

– И это все? – холодно спросил ракх.

– Нет. – Умоляющий тон и в то же самое время навязчивость – все это было не по вкусу и самой Йенсени, но, с другой стороны, что еще ей оставалось делать? Сейчас ей надо было действовать за них обоих. – Нам нужно что-нибудь… по нужде, – неуклюже пояснила она. И добавила: – Не хотите же вы, чтобы мы делали это прямо на пол.

Ракх сначала промолчал. Потом на лице у него что-то дрогнуло. Пожалуй, это можно было назвать улыбкой.

– Не хочу, – спокойно подтвердил он. – Мы не хотим, чтобы вы делали это прямо на пол. Я распоряжусь, чтобы что-нибудь принесли.

Он приказал солдатам покинуть помещение. Йенсени показалось, что перспектива выбраться на самый верх, а потом вновь спуститься сюда, не очень их привлекала, однако возразить они не посмели. Когда последний из них вышел, ракх вновь посмотрел на девочку и кивнул на Дэмьена:

– Когда зелье выветрится, можешь сказать ему, что Принц разберется с ним завтра ночью. После того как встретится с другим гостем.

И вот он ушел, оставив их в сыром и холодном подземелье. Дэмьен без сил рухнул на гладкий каменный пол, а девочка присела рядом, отчаянно желая помочь ему и не зная как. Он тяжело и хрипло дышал, лоб у него был на ощупь горячим. Лампы у дальней стены кое-как освещали темницу, и Йенсени могла рассмотреть, как плохо он выглядит.

– Не волнуйся, – прошептала она. Ее маленькая рука, задрожав, погладила священника по волосам – точно так же, как ее саму гладила Хессет. – Мы справимся. Непременно. Обещаю тебе.

Закат. Полосы красного света мелькают между хрустальными шпилями, пурпурные облака, подобно порождениям Фэа, скользят вдоль стеклянных стен; и по мере того, как темнеет, звезды тысячекратно загораются на всех зеркальных гранях. Свет Коры, лишь наполовину скрытой за дальними горами, добавляет свою порцию золотого сияния, преломляющегося в стеклах и призмах, как если бы разом зажгли тысячу хрустальных свечей. И все это с каждым новым мгновением меняется. Тьма наступает там, где только что все сверкало. Кроваво-красное сияние вспыхивает там, где только что царила тьма. Небесный свет отражается, преломляется, делится, фильтруется. Симфония огня, постепенно замирающая в раскрывающихся объятиях ночи.

Таррант долгое время любовался этим великолепием, хотя от солнечного блеска у него разболелись глаза. Странно, что даже после заката это оказывает на него такое воздействие. Должно быть, здешний хрусталь обладает какими-то особыми свойствами, позволяющими солнечному Фэа сохраняться в нем еще долго после того, как источник света исчез. Очень интересно. Сам Таррант никогда не экспериментировал с хрусталем, предпочитая использовать в качестве сберегающих емкостей лед, серебро и хорошо закаленную сталь, но знавал он и истинных хрусталепоклонников. Даже первопоселенцы на планете Эрна использовали обломки хрусталя для выработки какой-то энергии… по крайней мере, так рассказывают. Хотя, конечно, кто может сказать наверняка?

Когда последнее золото потускнело и исчезло, когда хрустальным башням нечего стало отражать, кроме звезд и единственной повисшей в небе луны, Владетель Меренты отправился в сторону цитадели. Хотя он не мог ориентироваться ни по каким указателям и не было слуг, способных проводить его, он без малейшего труда прошел сквозь лес ложных стен и мозаичных иллюзий, посреди которых затерялся вход во дворец Принца. Он ориентировался на свет земной Фэа, а эта сила не реагирует на мнимости, поэтому ложные стены казались ему не более чем призраками, что же касается колонн и шпилей, которые могли бы в иной ситуации привлечь к себе его внимание, то он отмахивался от них как от какого-нибудь нелепого демоненка. В какой-то миг он решил было Изгнать их – из чистого любопытства и ради тренировки, – но затем счел подобное нарушение этикета неподобающим для почетного гостя, каковым он здесь и являлся.

Цитадель охраняли стражи, но они без единого звука пропустили Тарранта. Имелись здесь и слуги – и, возможно, они выполнили бы его повеления, буде такие возникли бы, но он предпочел вместо этого выставить вокруг себя Отвлечение, чтобы никто даже не заметил, как он идет. В хрустальных залах звучали голоса, разносясь по устроенным наподобие лабиринта коридорам, время от времени раздавался человеческий смех, но никаких людей он здесь так и не увидел. В соответствии с его собственным пожеланием или с волей Принца (или и то и другое сразу), но иллюзорные стены весьма эффективно изолировали Тарранта ото всех обитателей этой странной цитадели.

Вот так, в полном одиночестве и без объявления о собственном приходе, Таррант в конце концов добрался до помещения, которое согласно его предположению было залом для аудиенций. Огромный, богато убранный, он искрился и сверкал иллюзиями и мнимостями в их вечно изменчивой череде; пока он шел вдоль стен, перед ним то вырастали, то вновь исчезали призрачные колонны. Пол был устлан коврами – и это, пожалуй, было единственной реальностью в мире мнимостей; поглядев на ближайший ковер, Таррант увидел, что он расшит золотом, серебром и десятком других драгоценных металлов, опыленных алмазной крошкой. А может быть, то, что показалось ему алмазной крошкой, было на самом деле хрусталем, структура которого оказалась специально перестроена с таким расчетом, чтобы по нему мог ходить человек. Но когда он поставил ногу на край ковра, все иллюзии разом исчезли и он смог воспринять зал таким, каков он был на самом деле: с мебелью темного дерева, инкрустированной золотыми и слоновой кости медальонами, с обивкой, отороченной золотою же бахромой. Шелковые подушки цвета заката. Златотканая скатерть на столе, кубки полированного серебра на скатерти.