И все же ему было страшно задать следующий вопрос:

– А какую же цену они назначили?

Первые капли упали уже и на светло-каштановые волосы Тарранта.

– Десять тысяч за вас, преподобный Райс. Пять тысяч за Хессет. Две тысячи за любого другого, кто на момент поимки окажется рядом с вами.

Дэмьен подумал о девочке и оцепенел от страха.

– Живыми или мертвыми?

– Только мертвыми, – спокойно сообщил Охотник. – Допрашивать вас они, знаете ли, не собираются. Просто хотят убрать со сцены. – И вновь бледные глаза остановились на Дэмьене. – Не медлите, священник. Идти вам долго, а вот-вот обрушится ливень.

– А вы?

– О себе-то уж я сумею позаботиться. – И уже умолкнув было, Таррант неожиданно добавил: – Как всегда.

Но Дэмьен не торопился с уходом. Он стоял на месте, вглядываясь в лицо Тарранта и размышляя над тайнами его прошлого.

«Значит, его прямые потомки до сих пор могут быть живы, – понял он. – Целый клан Таррантов, порожденный этой демонической гордостью и окрещенный в ходе ритуального жертвоприношения. О Господи! Жить и умирать в тени такой истории твоего рода… Да и каково пришлось мальчику, вернувшемуся домой – и заставшему плоды истинной бойни? Какую печать наложило это на все последующие поколения? Страшно и подумать о таком».

И тут дождь полил по-настоящему, и Дэмьен поспешил спуститься по скользким камням на более надежную почву. За сплошной стеной дождя Таррант превратился в невидимку. Если он по-прежнему оставался на месте. Если в последнее мгновение не подыскал себе пристанища понадежней.

«Да и мне следовало бы поступить точно так же», – попрекнул себя Дэмьен, под проливным дождем бредя в далекую гостиницу.

Мать города-государства Эсперанова не любила заставлять дожидаться аудиенции своего регента. Остальные люди были ей глубоко безразличны – она бы без тени смущения оставила их просиживать в приемной по многу часов, но только не своего регента. На протяжении многих лет она самым тщательным образом строила взаимоотношения с ним, она превратила его в послушную собачонку, готовую по первому хозяйскому свисту броситься на спину в грязь, лишь бы нашлось сухое место, куда поставить ногу госпоже. Иногда она и впрямь испытывала к нему чувства, отдаленно напоминающие материнские, – как к собственной кошке… как к щенку, мокнущему под дождем. Как к домашнему животному. Да-да, вот именно. Как к домашнему животному.

Заставлять его ждать ей не хотелось, но приливное Фэа было сегодня капризно. Мать уже дважды пыталась войти в мнимо человеческий образ, но потоки не сулили более или менее стабильной фиксации. Она слишком много времени попусту провозилась над этим и уже готова была с досады расцарапать себя когтями, когда энергия наконец заискрилась в комнате. Энергии было немного, но вполне достаточно. Воспользовавшись моментом, она несколькими давным-давно разученными пассами создала маску, заглянуть сквозь которую люди были бессильны. Правда, энергии не хватило на то, чтобы перебить специфический запах представительницы племени ракхов, но это уже не имело значения. Человеческое обоняние недостаточно остро.

Огорченная вынужденной задержкой, она торопливым шагом прошла к регенту, дожидавшемуся в зале для аудиенций. Подобно большинству Матерей, она носила просторные, даже несколько мешковатые одеяния, что сводило возможность разоблачения к минимуму. Тем не менее бывали случаи, когда сила приливной Фэа внезапно покидала ее, и тогда ей приходилось снимать иллюзорную личину раньше положенного срока. Как правило, она успевала к этому времени оказаться где-нибудь в укромном месте, но однажды развоплощение произошло прямо на глазах церковного служки-человека. Его, разумеется, пришлось убить. Придумав какую-то религиозную мотивацию. Ересь? Одержимость? Она и сама не помнит. Человек увидел ее подлинное лицо – и ему пришлось умереть. Точка.

Человеческие религии тоже на что-то годятся.

Некоторые Матери заходили в своем стремлении обрести псевдочеловеческую внешность настолько далеко, что стали сбривать с лица щетину. Дело заключалось в том, что, чем больше твой истинный облик соответствует человеческому, тем легче создать иллюзию полной идентичности. Но Мать Эсперановы не могла заставить себя пойти на это. Люди настолько отвратительные существа; порой она с трудом дотерпевала до конца проведенный на людях день, и утешала ее лишь мысль о том, что ночью – в своей секретной комнате, куда не ступала нога человека, она сможет сбросить ненавистный образ вместе с мешковатыми одеяниями и наконец расслабиться, приняв или, вернее, восстановив подлинный образ, которым благословила ее планета Эрна.

«И запах, – думала она, проходя мимо одного из служек. Острый отвратительный запах человека шибанул ей в ноздри, и она поморщилась. – Нельзя забывать об их запахе!»

Зал для аудиенций, строго говоря, был небольшой комнатой, религиозное убранство которой свели к минимуму. Комнатой, в которой можно уединиться для неформального общения – и, соответственно, с близкой тебе персоной. Во всяком случае, регент сам полагал, что является близкой к Матери персоной. Людям такое нравится – и она время от времени именно такими свиданиями подпитывала служебный пыл и без того послушного служаки.

«Глупые животные», – подумала она о людях, открывая дубовую дверь.

Кинси Доннел уже дожидался ее, и, как всегда, встреча с ним не сулила никаких сюрпризов. Знакомые глаза на ничем не примечательном лице, лишь самую чуточку подобострастном. Вялое выражение или, точнее, отсутствие какого бы то ни было выражения. Слабый налет волнения, причину которого она легко могла бы угадать, не раскапризничайся сегодня приливное Фэа. И тем не менее это ее заинтересовало: регент Эсперановы редко приходил в волнение.

– Кинси, – произнесла она вместо приветствия.

Подойдя к Матери, он опустился на одно колено, затем поцеловал ей руку:

– Ваша Святость.

– Какой сюрприз. – Ловя каждое ее слово, он медленно и с известной неуклюжестью поднялся на ноги. – Что вас сюда привело?

Вялые глаза неожиданно загорелись:

– Их нашли. Здесь. В Эсперанове.

– Кого?

– Чужестранцев. Из Мерсии, людей с Запада. – Последнее определение он произнес с особым трепетом.

Мать почувствовала, что сердце у нее в груди забилось сильнее, а когти непроизвольно обнажились; оставалось только порадоваться тому, что иллюзия распространяется не только на лицо, но и на руки.

– Расскажите.

– Их нашел Селкирст. Вы его помните? У него контора частного сыска. Он взял под наблюдение менял и ювелиров, решив, что если люди с Запада каким-то образом доберутся сюда, то им наверняка понадобятся наши деньги. Потому что, пояснил он, они потеряли лошадь в Кирстааде, а с нею, скорее всего, треть припасов. Вот он и расставил своих людей в нужных местах, указав им, кого искать, но не объяснив почему.

«Разумеется, – подумала Мать. – Чтобы не делиться с ними вознаграждением».

– Продолжайте.

– Он обнаружил священника. То есть не он сам, а один из его людей. Человек подпадал под описание – естественно, бородатый и измученный дорогой, но все остальные приметы совпали. Сыщик прошел за ним от ювелира в магазин охотничьих товаров, потом в бакалею. Проверил насчет его покупок – и тоже все совпало. Солонина, высококалорийные продукты, витамины.

– Оружие?

Регент покачал головой:

– Одежда и всякие мелочи в дорогу. Бритва, кружка.

Мать с трудом втянула когти в подушечки.

– Ясно, – прошептала она. – Значит, у нас. Что ж, тем лучше. Мы готовы к приему.

– Хотите, чтобы я их арестовал?

– А женщина с ним?

Регент задумался, не без усилия:

– По-моему, нет.

– А что насчет лошадей?

Тут он окончательно впал в замешательство. Ни он сам, ни его информатор явно не представляли себе, что такое лошадь.

– Не думаю, Ваша Святость.

Мать с трудом сдерживала нарастающее раздражение.

– Ну, и где он сейчас.