– Не могу думать, – выдохнул он наконец. Было ясно, что и эти слова дались ему с превеликим трудом. – Зелье…
Но тут силы оставили его – или, возможно, даже эти слова оказались для него чрезмерной нагрузкой, потому что он вновь привалился к кожуху мотора и закрыл глаза. В холодной ночи его била дрожь.
– Все будет хорошо, – повторила она. Повторила его собственные слова, понадеявшись тем самым его утешить. – Мы пробьемся и через это.
«У тебя иссякли силы, значит, мне придется быть сильной за нас обоих», – подумала она.
Ее мучили голод и жажда, но приходилось волей-неволей терпеть. Солдаты забрали пожитки Дэмьена, среди которых находились и съестные припасы. Воду можно было зачерпнуть из реки – она вполне могла бы до нее дотянуться, но ей было страшно, что, если она выпьет, ей захочется по малой нужде. А это было бы бесконечно унизительно. До сих пор ей удавалось забежать за кустик или за камень, но в лодке-то ни кустов, ни камней, а солдаты наверняка разозлились бы, справь она нужду прямо в лодке. А как, интересно, с этим справляются они сами?
– Воды, – прошептал священник, и девочка, едва не свалившись при этом за борт, зачерпнула в сложенные ладони воду и поднесла ему к губам. Он отпил немного, затем кивком велел ей выплеснуть остальное. Судя по всему, ему тоже не хотелось перенапрягать мочевой пузырь.
И вот все три лодки развернулись, причем проделали этот маневр чрезвычайно четко. Они вплыли в пещеру по узкому протоку, сама река осталась позади. В свете фонарей Йенсени увидела кристаллические своды на высоте всего в какие-то десять футов у них над головами; любой из мужчин, встав и подняв руку, мог бы дотянуться до потолка. Девочка подумала о том, что произойдет, если в реке поднимется вода. Быть может, после сильного дождя этот проток и вовсе становится несудоходным.
Через какое-то время пещера кончилась. На смену сводам пришла полная тьма, а на смену тьме – звездное небо. Они плыли по озеру, воды которого были настолько черны, что практически сливались со столь же черными берегами. А прямо перед ними…
Они выросли на берегу внезапно, во всем своем великолепии, залитые лунными лучами и отражающие их великим множеством зеркальных поверхностей. Высокие хрустальные башни, достающие, казалось, до небес, шпили которых сияли в свете Домины особенно ослепительно. Некоторые из них были широки и массивны, как городские здания, другие представляли собой стройные вертикальные конструкции, слабо фосфоресцирующие, третьи торчали под самыми разнообразными углами к своим вертикальным и приземистым собратьям. Но везде – россыпи хрустального блеска, напоминающие россыпи алмазов; эти россыпи примыкали к зеркальным поверхностям или же заполняли собой пространство между двумя соседними башнями. Кое-где башни были надломлены каким-нибудь стихийным бедствием, и крошечные кристаллы скапливались в надломах, как кровь – в ранах. Хаос блеска, остроконечности, кромешно-черных граней, то вспыхивающих ярким светом, то вновь погружающихся во мрак, по мере того как лодки приближались к берегу; царство живого хрусталя – столь сложно организованное, столь взаимосвязанное и взаимопереплетенное, что ни на одной отдельно взятой форме сосредоточиться невозможно, ни одну отдельно взятую линию нельзя проследить до конца. При взгляде на все это хаотическое великолепие у Йенсени закружилась голова и перехватило дыхание, потом она почувствовала испуг и наконец отвернулась.
– Страна ракхов, – прошептал священник.
И больше не сказал ничего. Вот оно, значит, как. Страна ракхов. Йенсени пожалела, что он слишком мало рассказывал о плане своего путешествия, так что сейчас она не вполне поняла, в чем тут смысл.
К востоку от них, над самым краем горизонта, уже забрезжило утро. Холодные искры заплясали по уступам остроконечных башен там, куда упали первые лучи зари, а одна зеркальная поверхность, очевидно обустроенная именно с таким расчетом, запламенела в рассветных лучах настолько яркой синевой, что стало больно глазам. Йенсени невольно подумала о том, как же этот город будет выглядеть в свете полуденного солнца. И тут же подумала о том, доживут ли они с Дэмьеном до полудня.
Лодки причалили к берегу. Было совершенно ясно, что и берег – или, вернее, пляж, – и само озеро были подвергнуты основательному рукотворному вмешательству; дикое сочетание застывшей лавы и кристаллических пород, характерное для здешних мест, едва ли обеспечило бы надежную природную гавань. Рядом, обратила внимание Йенсени, были причалены и другие лодки – как точно такие же каноэ, как те, на которых они прибыли, так и суда куда больших размеров и заметно более сложной конструкции. Хотя все они были очень низкими – потому, решила Йенсени, что сюда можно попасть только через заполненную водой пещеру.
Прибыв домой, солдаты быстро вышли на берег и заняли позиции, необходимые для того, чтобы конвоировать пленников. Хотя это и было явно лишней предосторожностью. Дэмьен и без того едва держался на ногах, и когда двое солдат подняли его, чтобы он вышел на берег, священник сразу же осел на колени, больно стукнувшись; было совершенно очевидно, что, если бы они не поддерживали его за плечи, он мешком повалился бы на дно лодки.
Девочка оставалась рядом со священником и все время старалась хоть как-то помочь. Один из воинов хотел было отшвырнуть ее, но она вцепилась священнику в рубаху, не желая расстаться с ним ни на мгновение. Стоявший на берегу ракх-капитан отдал отрывистую команду, и солдат отстал от Йенсени. С большим трудом Дэмьена вытащили на берег, с большим трудом удержали на коленях, не дав повалиться наземь.
– Эффект снадобья скоро кончится, – пообещал ему ракх.
Йенсени услышала, как у нее за спиной звякнула цепь, и обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как священника заковывают в ножные кандалы. Цепь была такой длины, что идти он вполне сможет, а вот пуститься бегом – нет. Неужели они настолько боятся его? Девочка посмотрела на ракха в боевой раскраске и обнаружила, что его поблескивающие зеленые глаза внимательно разглядывают ее саму. Они не боятся священника, сообразила девочка. Совсем не боятся. Просто проявляют осторожность.
– Пошли, – скомандовал ракх, и солдаты поставили Дэмьена на ноги.
Они зашагали по своеобразной дороге – выровненному базальту, покрытому толченым хрусталем, в результате чего получилась черная дорожка, похожая на гаревую и подобно ей поскрипывающая под ногами. По мере того, как они приближались к башням, те, казалось, становились все выше и выше, а самая высокая из них и впрямь уходила под самое небо. Попадут ли они в какую-нибудь из башен, подумала Йенсени. Или их поджидает заточение где-нибудь между башнями? Когда они очутились в тени первой из высоких колонн, Йенсени увидела, что Дэмьен тоже посмотрел вверх – однако не на верхушку башни, а прямо в небо, – и, задрожав, девочка поняла, что он на всякий случай прощается с небом, с луной и со звездами.
Они прошли между двумя хрустальными шпилями и очутились во дворе, пластинчатые стены которого литым золотом засияли в свете фонарей, которые захватили с собой солдаты. Йенсени трудно было рассмотреть, где именно они идут, а Дэмьен то и дело спотыкался; многократно отраженный свет воздвигал наряду с подлинными стенами множество ложных, а пару раз настоящая стена оказывалась в такой глубокой тени, что девочка лишь чудом не натыкалась на нее. Солдаты вроде бы ориентировались здесь хорошо, но, разумеется, они попали сюда не впервые; Йенсени не сомневалась в том, что любой чужак, попав сюда в одиночестве, непременно заблудится и запутается, как муха, увязшая в паутине, и будет не способен пройти и десяти футов, ни обо что не ударившись.
Тем временем они пошли куда-то вниз. Вниз из хрустального мира, вниз под землю, по лестнице, грубые ступени которой были высечены в черной скале. Девочке и самой было трудно спускаться по такой лестнице, и она представляла себе, каково приходится Дэмьену, – в его нынешнем состоянии и в ножных кандалах. Казалось, этот спуск затянулся на целую вечность, и лишь потому, что Йенсени считала настенные фонари, которые зажигал, проходя мимо них, ракх-капитан, она представляла себе, на какую глубину они уже спустились. Она насчитала десять фонарей. Что было равнозначно десяти маршам чудовищной лестницы. Достаточно глубоко, чтобы она и думать забыла о том, чтобы отсюда выбраться.
