– Да ничего не скажет, – ответил я. – Аня хороший человек, добрый. Она поймет.

– Расскажи о ней, – попросила Лайма.

Я улыбнулся.

– Только если ты ляжешь в кровать.

Лайма тихо рассмеялась.

– Что ты со мной как с маленькой?

– А на полу ты как взрослая сидишь? Давай руку.

– Да не надо, – ответила Лайма и осторожно, но самостоятельно поднялась на ноги.

И даже протянула руку мне. Я взялся за нее и удивился тому, с какой силой Лайма потянула меня наверх.

Она села на кровать и кивнула на место рядом с собой.

Я вздохнул и повиновался.

– Так ты расскажешь? – допытывалась Лайма.

– Что ты хочешь узнать?

Лайма пожала плечами.

– Какая она?

– Аня добрая, – начал перечислять я. – Красивая. Поддерживает меня постоянно. Прекрасно готовит. Никогда со мной не спорит.

– Да ладно? – не поверила Лайма.

– Ага, прикинь.

– И как вы такого взаимопонимания достигли?

– Никак, – хмыкнул я. – Она просто вечно хитрит. Смотрит мне в глаза, говорит то, что я хочу услышать, а делает то, что решила сама.

Лайма засмеялась, негромко, даже почти беззвучно, только все равно очень живо, по-настоящему.

– Мудрая женщина, – оценила она. – Только с тобой, разумеется, такое не прокатывает.

– Разумеется. Я на шаг вперед угадываю мысли того, кто хочет меня обмануть.

– Как же ты будешь с ней жить?

– Надеюсь, однажды из нее выветрится эта дурь.

– И она совсем не танцует?

– Совсем. Даже если это просто медленный танец в ресторане. Ни за что не выйдет из-за стола.

– Тяжело тебе придется, – вздохнула Лайма и хлопнула меня по плечу.

– А ты много понимаешь в шахматах? – спросил я.

Лайма снова пожала плечами.

– Конь ходит буквой «Г».

Я хохотнул, но, вспомнив, что за стенкой спит тетя Вера, прикрыл рот рукой.

– Дались мне эти шахматы, – насупившись, пробурчала Лайма. – Но если вдруг я захочу, он меня научит играть.

– А если Аня захочет танцевать – я ее научу.

– Погоди, – вдруг сказала Лайма. – Она же сестра Кристины Ладо… Получается одна сестра – чемпионка мира по бальным танцам, а другая вообще не умеет танцевать?

– Ага. Все или ничего.

Лайма усмехнулась.

– Забавно.

– Мне кажется, – впервые решился я высказать свою мысль; тут, в комнате Лаймы, можно было делиться чем угодно – всегда, – это у нее такой протест. Ну, мол, раз не могу быть лучше, чем сестра, буду поваром. Хотя они с Кристиной не разлей вода.

– Да уж, чего только между сестрами не происходит, – задумчиво протянула Лайма. – И братьями. Ты, кстати, общался со своими?

– Не-а. Да и что с ними общаться? Я уверен, они готовы повторять за отцом каждое его слово. Только бы завтра все прошло мирно, – тихо, как молитву, произнес я, сам не зная, к кому обращаясь.

Лайма легонько толкнула меня плечом.

– Подбери хвост. Я буду рядом.

Эта фраза всегда действовала на нас, как заклинание. Она была больше простого и бессмысленного «не бойся» и заставляла отпустить страх и взяться за дело.

Я кивнул. Благодарить Лайму еще рано, но я уже сейчас был ей признателен.

– Ложись спать, – сказал я. – И, пожалуйста, будь так добра, отнесись серьезно к тому, что я сказал про Москву, твою ногу и врачей.

Лайма устало выдохнула.

– Давай ты сначала женишься, – сказала она. – Вернешься из Доминиканы, позвонишь. А там что-нибудь решим.

Я знал, что она тоже мне благодарна и что ей тоже еще рано говорить мне «спасибо».

Шесть лет назад

Когда я узнал, что Лайма в больнице, у меня оборвалось дыхание. Как от настоящего удара в грудь – мне даже показалось, что я больше никогда не смогу дышать.

Тетя Вера что-то сбивчиво говорила про аварию. Такси… Грузовик… Столкновение на большой скорости… состояние тяжелое…

Это звучало как сон, как самый настоящий ночной кошмар. Я не мог в него проверить, но и проснуться тоже не мог.

Мы ведь должны были встретиться. Я ждал ее на тренировке с младшей группой, в которой уже год подрабатывал помощником тренера.

– Приезжай, Данечка, – попросила тетя Вера в трубку.

По голосу я понимал, что она еще не плачет, но уже на грани, уже вот-вот…

Я всегда восхищался тетей Верой, ее силой, выдержкой, стойкостью. По виду не скажешь – хрупкая, изящная, очаровательная хохотушка. С самого детства мне было невыносимо смотреть, как она тащит из магазина здоровые пакеты или пытается сама сделать в квартире ремонт. И тем не менее я ни разу не видел, чтобы она срывалась.

– Скоро буду, теть Вер.

– Спасибо, мой хороший, – прошептала она на выдохе и отключилась.

Я старался не впадать в панику, заставляя свой разум соображать.

Господи, Лайма в больнице… как такое могло случиться? С ней… почему именно с ней? Почему сегодня?

Я подошел к Слонихе, сбивчиво объяснил, что Лайма попала в аварию и что я сам еще не знаю подробностей. Слониха отпустила меня и попросила держать в курсе.

Такси ехало бесконечно долго, хотя телефон уверял, что машина оказалась у спортшколы через семь минут после вызова. Потом вечность в еще пятнадцать минут, пока ехал до больницы. Я столько раз повторял водителю: «Простите, а можно быстрее?», что почти физически ощущал, как начинает лопаться его терпение.

Тетя Вера встретила меня у входа в операционный блок – дальше никого не пускали.

– Что произошло? – спросил я, сжав ее руки и опускаясь рядом с ней на скамейку.

– Толком пока ничего неизвестно, – прошептала она, и я заметил, как хрипит ее голос. – Она возвращалась из института, позвонила мне, сказала, что села в такси и едет к тебе, что вы собрались вместе провести занятие. Но где-то через час мне позвонили из больницы. Сказали, что произошла авария, и попросили приехать.

– Что с Лаймой? – не выдержал я. – Что говорят?

– Перелом позвоночника, – ответила тетя Вера и посмотрела на меня пустыми глазами.

Казалось, она не здесь, не со мной. Все это тот же чертов сон, потому что в жизни у тети Веры никогда не было таких опустошенных глаз.

Я старался держаться хотя бы внешне, но изнутри всего меня ломало.

Позвоночник… Господи…

Она же может на всю жизнь остаться лежачей. На всю жизнь, которая только-только началась.

«Лайма, – мысленно звал я, – Лайма, милая, все будет хорошо. Мы ждем тебя, мы без тебя не сможем. Пожалуйста, Лайма, ты должна выкарабкаться!»

Я жалел, что не знал ни одной молитвы. Мне хотелось хоть чем-то помочь, хоть что-нибудь сделать, но сейчас ей помогали врачи за плотно закрытыми белыми дверями.

– Ты забрал у меня его, – услышал я шепот тети Веры и похолодел, – оставь хотя бы ее.

Повернулся к ней. Глаза ее были закрыты.

Я осторожно обнял ее за плечи, боясь, как бы она не испугалась. Но она не испугалась и не отстранилась. Тогда я обнял ее крепче и прижал к себе. И она разрыдалась.

– Все будет хорошо, – шептал я раз за разом пустую, ничем не способную помочь фразу. – Все будет хорошо.

Шесть лет назад

Я открыла глаза. Белая стена, белый больничный потолок с длинной лампой посередине. Она была выключена. Я вновь закрыла глаза. Тянуло в сон. Хотелось верить, что это от лекарств. Врачи здесь не жалели успокоительных, как их и просила моя мама. Думала, я не слышу.

Впрочем, у меня не было никакого желания с ней спорить. В памяти, в ощущениях еще осталось это ужасное чувство: ты хочешь пошевелиться – и не можешь. Даже сквозь уютный покой обезболивающих ко мне пробирался леденящий страх. Вдруг я снова подвигаюсь, а мое тело не отзовется?

Врач, выбирая самые обтекаемые формы, дал понять, что ходить я, скорее всего, смогу. Мне повезло. Но вот бегать или танцевать…

– Нет, дома – пожалуйста! – улыбнулся он, решив, что этим сможет меня успокоить. – Но большой спорт придется оставить.