– Мам, а расскажи про папу, – иногда просила я, оставшись с ней наедине.
– Твой папа, – на глубоком блаженном выдохе повторяла мама, и мы обе принимались мечтать, – был самым лучшим мужчиной из всех, кого я знала. Галантный, чуткий, заботливый… Читал мне стихи, рассказывал о писателях, художниках. Боже, как я любила его слушать! Его голос пробирал до дрожи. Если бы не та авария… – Мама заметно грустнела, ее глаза каждый раз наполнялись слезами, когда она говорила о нем. – Я даже не успела сказать ему, что у нас будешь ты. Думала, как вернется, так и расскажу. А вышло…
Я теснее жалась к матери.
К тому возрасту я уже знала историю целиком. Папа был известным архитектором, они с мамой познакомились, когда учились в институте. Как и положено для первой любви, они почти сразу влюбились и были без ума друг от друга, но с семьей не торопились. Ждали, когда оба встанут на ноги, начнут зарабатывать – хотели все сделать правильно, чтобы потом до самой старости жить счастливо.
Однажды папу пригласили на конференцию в другую страну. Накануне его отъезда мама узнала, что беременна, но побоялась говорить, решила, пусть лучше думает о выступлении, о докладе, который он усердно готовил полгода. А через три дня вернется – ну что такое три дня для их долгой совместной жизни с ребенком? – тогда она ему все и расскажет. И они смогут наслаждаться радостью вместе, вдвоем.
Но через три дня, когда папа ехал в Улинск из московского аэропорта, а мама перед зеркалом думала, какими словами лучше передать радостную новость, машину, которую вел его приятель, занесло. Они выехали на встречную полосу. Ни папа с приятелем, ни водитель второй машины – никто не пережил лобового столкновения.
Мама часто говорила, что если бы не я, она бы не смогла справиться с этой трагедией. Только осознание того, что надо заботиться о ребенке, заставляло ее двигаться дальше.
– Мам, – позвала я, – как думаешь, если бы папа увидел, как я танцую, что бы он сказал?
Мама улыбнулась с тоской и одновременно как-то болезненно счастливо и погладила меня по голове.
– Он бы сказал, что ты самая талантливая, самая красивая и самая замечательная девочка на планете. И что однажды весь мир узнает твое имя.
Глава 4
Наши дни
Лайма
Даня напрочь отказывался идти к нам в гости без цветов для мамы, поэтому у самой двери, шепнув мне «Погоди», принялся рвать бумагу, в которую были спрятаны от мороза красные розы.
– Надо было еще что-нибудь взять, – бормотал он. – К чаю хотя бы, а то я с одними розами – как идиот.
Я засмеялась. Непривычно было видеть Даню волнующимся, но очень забавно.
– Не говори глупости! Мама будет тебе рада, даже если ты придешь растрепанный, голый и босой.
– Только этого не хватало, – ответил Даня и, поправив розы и выпрямив спину, подал сигнал «Открывай!».
Я открыла дверь и, войдя в прихожую, сразу крикнула:
– Мама, иди сюда! Ни за что не поверишь, кто сегодня пожаловал к нам в гости!
– Скорее уж напросился, – пробормотал Даня, и мне снова стало смешно.
В прихожую вышла мама. Она, поправляя теплую кофту – зимой у нас в квартире было прохладно, – застыла, как и взгляд широко распахнутых карих глаз.
– Данечка, – прошептала она.
– Здравствуйте, теть Вер, – произнес Даня, смутившись, как мальчишка, но, опомнившись, протянул букет. – Это вам.
Он как-то скомкано произносил ее имя, оно слышалось в одно слово, примерно как «Тетьвер».
Мама, приняв цветы и не выпуская их, потянулась обнять нежданного гостя.
– Какой ты стал! – восхищенно шептала она, то отклоняясь, чтобы насмотреться, то прижимаясь вновь. – Какой же красавец! Лаймочка, взгляни на него!
– Да я уже видела, – отозвалась я, опираясь на шкаф, чтобы снять обувь.
Иногда было страшно наступать на больную ногу и поднимать здоровую – я не могла довериться ей даже на несколько секунд. Бывало, я заранее чувствовала, когда она снова меня подведет, и успевала сесть, чтобы не упасть. Но чаще всего она устраивала подлянки неожиданно, если я, задумавшись, напрочь о ней забывала.
– Какой у тебя взрослый взгляд теперь, – продолжала перечислять мама, разглядывая Даню.
Какие глаза, какие уши, какой нос… Как будто он должен был остаться ребенком на всю жизнь.
– Да все так же, теть Вер, – уверял Даня, словно поймав мои мысли. – Вы меня прямо смущаете.
Справившись с сапогами, я все же незаметно взглянула на него.
Может, мама и права. Что-то в нем изменилось. Волосы уже не лохматились, как в детстве. Черты лица стали резче, заметнее, жестче, отчего сам Даня выглядел взрослее, мужественнее. И глаза смотрели как-то иначе, с достоинством и спокойствием уверенного в себе мужчины.
– Да ладно, мам, – произнесла я, чувствуя, как неестественно звучит голос. – Он все такой же.
И, встретившись с Даней взглядами, почему-то тут же отвела глаза.
– Да что мы все на пороге, – спохватилась мама. – Данечка, давай снимай куртку, идем чай пить.
И упорхнула на кухню.
– Зачем ты отговорила меня покупать торт? – шепнул Даня, когда мы вместе, как в детстве, шли мыть руки в ванную.
– Расслабься, мама не ест сладкое. Тем более на ночь.
Мы по очереди вымыли руки, вытерли их теплым полотенцем с батареи и пошли на кухню, где мама уже заставляла стол всем, что нашлось в холодильнике.
– Даня, может, покушаешь? – спросила она, как спрашивала всегда, много лет подряд. – Есть суп, картошка с тефтелями. Салатик могу нарезать…
– Я не голоден, теть Вер, – как-то даже виновато отозвался Даня.
– Точно? Я только сегодня все приготовила, может, поешь?
– А мне что, ужин предлагать не надо? – спросила я.
– И тебя покормлю, не переживай, – заверила мама.
Накормить Даню ей всегда было важнее. Наверное, потому что меня она могла накормить в любой момент, а за Даней дома бегать с ложкой никто не собирался.
– Да не надо ничего, – улыбнулся он. – Мы только что из кафе. Вот завтра приду к вам голодный, тогда и покормите.
– А ты и завтра собрался прийти? – спросила я с удивленным видом и тут же получила от мамы легкий шлепок полотенцем по плечу.
– Ты надолго приехал? – спросила она Даню.
– До тридцатого, – ответил он.
Мама чуть погрустнела.
– Ого… Даже на Новый год не останешься?
– Уверена, – вклинилась я, – у Дани уже есть планы на Новый год.
Но он тихонько мотнул головой, прося не выдавать его новость сейчас. Я боролась с искушением все же ляпнуть, но промолчала. Как-никак мы друзья.
– Конечно, – отозвалась мама. – В Москве развлечения каждый день, а уж на Новый год, наверное, весь город на ушах стоит.
– В какой-то степени, – согласился Даня. – Вы мне лучше расскажите, как у вас дела, как живете?
– Да живем, как и жили, – сказала мама, присаживаясь за стол. – Лаймик, сделай, пожалуйста, чай. Что у нас может измениться? – снова обратилась она к Дане, который сел напротив и не спускал с нее искрящихся восторженных глаз. – Лаймочка ведет танцевальную группу. Очень одаренные ребята. Планирует расширяться, ее даже в вашу спортшколу звали, но она не идет. Хочет через несколько лет открыть свою школу танцев…
Мне вдруг стало нестерпимо жарко. Я стояла к ним спиной, и хорошо, что в этот момент Даня, чемпион мира по бальным танцам, не видел мое обожженное стыдом лицо.
Лицо человека, который никогда не получит золото ни на одном турнире, да и попросту не будет до него допущен. Который тренирует несколько групп детей разных возрастов, потому что ничем другим заниматься не умеет. Которому надо перевернуть этот город вверх ногами, а жителей научить ходить на руках, чтобы открыть свою танцевальную школу.
– Мам! Ну что ты в самом деле о всякой ерунде? Давай еще мое письмо Деду Морозу почитаем.
– Но ведь открыть школу – такая достойная цель, – возразила мама. – Почему бы не рассказать?