Ловитин считал кабинет просторным. Он перебрался в него из комнатки, расположенной у входа, в ней едва умещалась мебель. Ловитин протискивался к рабочему месту между столом и белёной стеной − много штанов пострадало. Но не это послужило хорошим впечатлениям: новое место теснилось в глубине отдела, и в нём не отвлекали нескончаемый поток людей и болтливый охранник.

В центре кабинета Ловитин поставил стол с компьютером и кожаное кресло. Сейчас он находился в нём. Кресло откидывалось и позволяло расслабить поясницу. Вдоль стен Ловитин расположил шесть офисных стульев, все они засалились, а у входа справа поставил жёлтый платяной шкаф. За креслом в углу уместил два металлических сейфа, набитых томами проверок и уголовных дел. Один сейф советский, тяжёлый, громоздкий, другой современный.

Ловитин сидел лицом к входу и спиной к единственному окну, прикрытому пластиковыми жалюзи. Он их не расправлял.

В левом углу у входа лежали коробки и пакеты с вещественными доказательствами, ещё не убранные в комнату хранения или не отправленные на экспертизу: отбойный молоток, окровавленная одежда, использованный презерватив, пустые банки пива.

Ловитин ослабил чёрный тонкий галстук, повесил пиджак на спинку кресла и подвернул рукава белой рубашки. Настроился на работу. Он посмотрел на настольный календарь: десять дней истекают в канун Нового года. «Опять без праздника?» «Плохо». Рука машинально послала прозрачный стакан, некогда с кофе, ко рту. Пусто. Ловитин подумал о пустоте, не о пустом стакане, о настоящей пустоте. Пустота ‒ верная спутница тлена, и если пустота селится в душе человека, всё теряет смысл. Эти мысли навеяли на Ловитина печаль, он тяжело вздохнул. Он вышел из кабинета, прошёл влево по коридору и оказался в комнате отдыха. Включил электрический чайник, высыпал в стакан ложку кофе. «Интересно, ‒ подумал Ловитин, ‒ можно ли также легко побороть душевную пустоту? Наверняка можно, если найти нужный ингредиент. Кто-то заливает пустоту алкоголем, кто-то засыпает её наркотиками, кто-то находит любовь, а кто-то заполняет её мечтой».

Интерьер комнаты составляли стол со рваной скатертью, гудящий холодильник, пыльный телевизор и диван, старый диван с узорчатым пледом, прожжённым в нескольких местах золой. В помещении пахло куревом. Сигаретный дым переливался в воздухе, то закручиваясь в спираль, то выпрямляясь, то сбиваясь в маленькие облака.

Ловитин подошёл к зеркалу. Кожа лица побледнела, мешки под глазами взбухли и посинели. «Права Ева. Неважный вид у тебя Ловитин», ‒ подумал следователь.

Чайник щёлкнул. Ловитин залил кофе кипятком. Стенка стакана затуманилась и треснула. Вода вылилась на стол. «Чтоб тебя!» Зазвонил телефон в кабинете. «Как всегда!» Ловитин вернулся к рабочему столу и снял трубку. Руководитель: «Зайди». Ловитин посмотрел на настенные часы: девять вечера. «Плохо», ‒ поразмышлял он.

У Руководителя на кожаном диване сидела Соня Краевская. Она скрывала улыбку за пышными волосами, но выходило неважно. Соня любовалась красными туфлями на шпильке, скрестив ноги в коленях и описывая свободной стопой круги в воздухе. Элегантно. Ловитин заметил шмат пережёванной жвачки на подошве туфли и ухмыльнулся: «Совсем неэлегантно».

Руководитель рассказал Ловитину о задержании полицейского наркоторговца. Дежурный следователь Федосов на выезде. Ловитин остаток монолога не слушал, поняв, к чему ведёт Руководитель. Он наблюдал за Краевской − она заменяет Федосова при его занятости. Это её дело. Девичье лицо всё расползалось в ухмылке, а Руководитель всё активнее открывал рот и щедро жестикулировал. Описанный этюд пробудил воспоминания из глубокого детства, когда следователя Ловитина ‒ светловолосого мальчугана, самого низкого в классе ‒ звали просто Гришка. Воспоминания относились к тому возрасту, когда маскулинность и феминность ‒ очередные незнакомые слова, а девочки соревнуются в силе с мальчиками. Одна из одноклассниц допекала Гришку: то толкнёт, то заберёт ранец, то кинет в него что-нибудь. Однажды Гришка не сдержался и ответил обидчице кулаком по носу. Девочка чуть не погибла от потери крови ‒ так судачила ребятня. В тот вечер отец отхлестал Гришку ремнём; он всю неделю не мог нормально сидеть и навсегда потерял желание конфликтовать с женщинами.

Ловитин не возмущался такого рода несправедливости и подобные случаи учащались.

И в этот раз он не отреагировал.

В ожидании оперативников с задержанным полицейским Ловитин вернулся к изучению дела Галонской.

Выдержки из протокола допроса свидетеля Лагшмивары Фин-Фейербах:

«Я проживаю в доме 2Б по улице Северной. Живу с мужем около пяти лет и знакома со многими соседями. Работаю парикмахером в городе. Смена с 8:00 по 17:00, обед с 12:00 по 13:00. Суббота и воскресенье выходные…

Вопрос следователя: Вы знакомы с Гертрудой Галонской?

Ответ: Нет, с Гертрудой я не общалась. Она любила уединение, разговорам предпочитала телевизор. Я редко её встречала вне дома.

Вопрос следователя: Опишите, как у вас прошли 19 и 20 декабря?  

Ответ: Работала. Ночью спала»…

Ловитин задумался. Он достал из верхнего ящика стола альбом в красном твёрдом переплёте. Пролистал исписанные страницы, примерно в середине сделал следующие записи:

Убийство Галонской Г.

Допросить Фин-Фейербах. (Лжёт?)

Зазвонил мобильник. Ловитин посмотрел на дисплей: «Ева». Принял вызов.

− Алло.

− Ты едешь?

− Нет.

− Почему?

− Работаю.

− Поужинаем вместе?

− Не знаю.

− Постарайся скорее.

− Попробую.

Вздох.

Гудки.

…

Ловитин взглянул на часы: десять ночи. Оперативников нет. Он позвонил в уголовный розыск. «Едем», ‒ ответили в трубку.

Ловитин отложил записную книжку. Он задержал взгляд на кипе бумаги на краю стола. Ворох из разных документов покрывала фототаблица ‒ электронные фотографии на офисной бумаге с места происшествия. На снимках улица и дома района, где обнаружен труп в костюме Деда Мороза. Ничего особенного. Ловитин одёрнул себя и вернулся к делу Галонской.

Выдержки из протокола допроса свидетеля Соболенской Наты Адиевной:

«… Проживаю я в доме 4А по улице Северной. Я пенсионерка, не работаю. Мне известно, что в доме 2А нашли труп девушки. Я не знаю, что произошло, и кто проживал в том доме. В те дни всё было тихо».

Раздался стук. В кабинет вошли Юрасов, Симонов и сутулый худой мужчина с гематомой на глазу. Руки Юрасова и задержанного сковывали наручники.

Пошла работа. Пальцы на клавиатуре. Допросы. Споры. Кофе. Зевки. Пальцы на глазах. Шумный адвокат. Вдох. Выдох. Пальцы на висках.

В час ночи кабинет следователя опустел, а местный изолятор пополнился горе-полицейским. Ловитин скрепил испечённые документы и послал их в горнило сейфа. Надел пальто.

Ловитин выключил монитор, наклонился, протянул руку под стол к сетевому фильтру. Вновь глаза остановились на том же месте, на стопке бумаги. Ловитин взял фототаблицу. Он посмотрел внимательнее, не понимая привлекательность снимка. На фотографии улочка, та, на которую пристально смотрели труповозщики и на которой полицейский видел подозрительного мужчину. В кадр попали уличные фонари и дома, всё покрыто белой, снежной дымкой. Вдруг следователь остолбенел. Кровь прильнула к голове. На заднем плане фотографии у фонаря застыл человеческий силуэт. За ними кто-то наблюдал. Человек затенён, невозможно составить даже примерные представления о его телосложении. Кто ты?

Ловитин не меньше пяти минут провёл в оцепенении. Опомнившись, он кинул фототаблицу в сейф и направился домой. Долго Ловитин думал о чёрном человеке. Образ незнакомца не покидал его всю дорогу, и в ду́ше, и в туалете, и когда он чистил зубы, и за одиноким ужином.

Мысли о работе рассеялись в комнате. На двуспальной кровати, застеленной белой хлопковой простынёю с пуховым одеялом, спала Ева. Под рукой лежали нитки и пяльцы. Ловитин убрал набор для шитья и лёг рядом. Улыбнулся, вспомнив, как в детстве его кулак угодил в лицо девочке, которая, став взрослой красивой девушкой, приняла предложение и стала его ингредиентом от пустоты. Испытав чувство вины, он поцеловал её в плечо и позволил векам опуститься.