— Зачем тебе впутываться? Придется рассказать о Федоре, о монете.

— Я не стану писать о монете, — сказала Вера твердо…

— До сих пор не понимаю, как она решилась умолчать о монете. Это на нее так непохоже, — поделился Александр Дмитриевич с Мазиным.

Но тот возразил:

— Похоже. Вера советовалась со мной.

Пашков подумал, осознал услышанное и шлепнул себя по коленям.

— Вот оно что! Хотя я мог бы и догадаться… Ну и поведали мы друг другу!

Мазин снова вспомнил Филина.

— Не все. Кое-что недоговорили. Но вы правы, наверно. Человек должен иметь право на тайну. Быть в ответе перед собой иногда труднее, чем перед судом. Однако вам не кажется, что народу прибывать стало?

Пашков поглядел вокруг. Скверик заметно пополнился. Люди подходили, заняли уже все скамейки вокруг, а те, что помоложе, и на скамейки не стремились, стояли кучками. У молодых преобладала военная подтянутость. Собрались и волосатые, и с выстриженными затылками. Подошла женщина средних лет и спросила:

— Митинг здесь собирается?

Ни Мазин, ни Пашков ни о каком митинге ничего не слышали.

Напротив остановился автобус, из него высыпала еще группа людей, а следом затормозило такси, и выпрыгнула Дарья…

За прошедшие дни Александр Дмитриевич и Дарья виделись всего один раз. Она пришла к нему домой после возвращения Пашкова из больницы.

Вошла, улыбнулась какой-то не своей, без вызова улыбкой.

— Жив?

— Твоими молитвами.

— Покажи, как тебя поджаривали.

И сама расстегнула пуговицы.

Пашкову вспомнилось, как она в первый раз расстегивала ему рубашку. Ведь совсем недавно было, а сейчас кажется, сто лет назад. Теперь пальцы двигались четко, деловито, как у больничных сестер. Тогда, будто не подчиняясь себе, тянулись и приникали к телу.

— Помнишь?

Дарья поняла, кивнула.

— Помню.

— Было это?

— Было, но больше не будет.

Сказала ни его не виня, ни в своей вине не каясь, просто оповестила — больше не будет.

«Никогда! Уж у меня-то ни с кем такого шального, счастливо-глупого больше не будет. Бог послал последнюю радость, он и пресек!» Захотелось, чтобы пальцы вздрогнули, затрепетали, но они были по-прежнему расчетливы и деловиты.

— Ого! — сказала Дарья, оглядывая шрам. — Как он тебя расписал!

— Да, выглядит неприятно.

Пальцы смягчились, Дарья провела рукой по ране, но это была ласка сочувствия, не больше.

— Посмотрела?

Александр Дмитриевич отстранился и стал застегиваться.

Дарья села, перекинула ногу на ногу и поправила юбку на колене.

— Сережку надо спасать.

— Думаю, минимума добьемся.

Она повела головой.

— Нужно, чтобы оправдали. За что ему уголовное клеймо?

— Во мне не сомневайся. А что адвокат?

— Адвокат будет сто пятую по минимуму добиваться. Может, и добьется, но несправедливо это. Тут принцип. Если в Афганистане врага убил — медаль, а здесь — за решетку. Что, я неправильно говорю? Валера-то этот десяти душманов стоит. Ну, ничего, мы им мозги промоем.

Тогда Саша не совсем понял, что значило «мы».

— Кто?

— Это дело не твое. Я зашла проведать тебя. Да! Забыла…

Дарья вышла в прихожую, где оставила сумку, и принесла пакет.

— Фрукты-соки. Коньячок маленький. Поправляйся.

— По всем правилам проведываешь.

— Как положено. Ну, побегу.

«Вот и уходит. Сама жизнь уходит».

— Погоди.

Стыдясь, он привлек ее на колени.

— Не нужно, Саша. Нехорошо. Сережка в тюрьме. Я виновата перед ним.

— Мы оба.

— Нет, я не об этих делах. — Дарья повела рукой в сторону дивана. — Ты сказал, моими молитвами, шутя, конечно. А ведь это я Сережку послала.

— Ты? В самом деле?

— Я. Я же видела, Мазин не сомневался, что Валера Доктора прикончил. А у вас с Доктором разговоры были. Побоялась я за тебя, Сережка со мной согласился. Вот и пришел сюда вовремя. Я рада, что он тебя спас.

— Ты Меня спасла. Неужели… привязалась?

— А что я, по-твоему, шлюха? Нужно было о тебе позаботиться. Ты беспомощный.

Дарья высвободилась, поднялась, поправляя волосы.

— Теперь о Сергее заботишься?

— Теперь о нем. Кто ж вас, мужиков, выручать будет, если не мы? Тем более виновата. Одно дело муженьку рога наставить, чтобы не задавался, а другое — тюрьма, это нехорошо. Ну, бегу, бегу! Веди себя благоразумно.

— Что еще остается? Вино, кино и домино.

— Не раскисай. Музейщица приголубит. Между прочим, она с твоего согласия клад государству преподнесла?

Саша прикусил губу.

— Тебе обидно?

— Не понимаю лопухов.

— Сергей сказал, пропади он пропадом.

— Ну и черт с ним. Мне что, больше всех надо? У меня характер легкий, переживу. Дед тут дурака свалял.

«Господи! Как хорошо, что я сжег письмо Захара».

Пашков молча проводил ее до двери.

— Спасибо тебе, Даша. Не поминай лихом…

Дарья подошла решительным шагом, кивнула обоим, поприветствовала.

— Сейчас устроим шорох.

И двинулась в глубину сквера.

— Ребята, сюда. Кончился перерыв?

Ее быстро окружили молодые.

Мазин с Пашковым переглянулись.

Дарья говорила что-то, жестикулировала, к собравшимся в скверике подтягивались от дальних углов, собирались у входа в суд. Все происходило быстро и почти организованно.

На ступеньках у входа возник крепыш в финской куртке и громким, надрывным голосом обратился к собравшимся.

— Друзья! Вы знаете, что наш митинг не санкционирован, но мы свое слово скажем. Мы успеем, пока они начнут нас разгонять. Митинг в защиту Сергея Лаврентьева считаю открытым и даю слово его супруге.

В толпе захлопали.

Дарья взлетела на ступеньки.

— Спасибо всем, что пришли. Мы собрались, чтобы защитить Сергея. Вы знаете, он из Афганистана вернулся, выполнил свой солдатский долг, его ракеты и пули обошли, а здесь посадили. За что? Зато, что он бандиту не дал ходить по земле. Вас от него защитил. Правильно я говорю, ребята? Я к вам, солдаты, обращаюсь.

— Правильно! Давай!

— Он уничтожил изверга, который пытал человека, чтобы захватить народное достояние, памятник нашей культуры. До каких пор нашу историю, наш народ грабить будут? А честных людей по тюрьмам сажать? До каких пор? Хватит! Пора по правде жить. Пора самим себя защитить, если милиция, власти нас от мафии спасти не могут…

— Верно! До каких…

С улицы сворачивали прохожие, привлеченные неожиданным зрелищем. Из помещения суда выглянул дежурный милиционер и скрылся — видно, поспешил за подкреплением к телефону.

— Вот у меня требования! — Дарья взмахнула над головой бумагой. — Нам не нужно судейских крючкотворств. Несправедливо, чтобы Сергея считали преступником. Его наградить, а не судить нужно. Не он виноват, а те, что преступников распустили.

Подходящие с улицы люди толпились уже перед самой скамейкой, где сидели Мазин с Пашковым. Не все понимали, что происходит.

— А что тут? Кого защищают? — спрашивали.

— Разве не слыхали? Интернационалист бандита убил, а его судят.

— Ну, подлецы. Одна потачка бандитам. Я третий замок навесила, а соседей позавчера обворовали среди бела дня.

— А про людоедов читали? Да вы что! В «Смене».

Тем временем на ступеньках уже ораторствовал бородатый неформал.

— Я представитель организации «Демократическая справедливость». Нас не признают, не регистрируют, запрещают, преследуют. Мы исповедуем принципы ненасильственной борьбы, но мы пришли сказать, что поступок Лаврентьева мы поддерживаем. Почему его судят? Потому что он встал на пути Преступности с большой буквы, коррупции, мафиозности, разъедающей общество. Мафия или демократия — другого выбора нет. Нам нужен справедливый суд. Мы не доверяем суду с заседателями-марионетками, покорной копии сталинских троек. Суд присяжных — вот что нужно для защиты демократии. Присяжные оправдали Веру Засулич, стрелявшую в царского палача…

— Царя не трогай! Царь — святой человек! — рявкнул кто-то в радах.