Потом фильм вышел на экраны. Один из многих, не худший по тем временам, но Игорь Николаевич воспринял его скептически, может быть, потому, что, когда на экране герой с пистолетом отважно отрывался от крыши, Мазину вспомнился подвыпивший зевака и его — «только ящики губють…».
Лично с Пашковым Мазина в самом деле свел «беспринципный работник печати» Брусков.
Когда-то очень давно Мазин занимался муторным делом пропавшего старика Укладникова, которого поначалу сочли потерпевшим и даже жертвой, а «убийцей» оказался он сам, да еще и военным преступником в придачу. «Делом» заинтересовался начинающий журналист из областной молодежной газеты. Проявив завидную прыть, он «захватил» Мазина прямо на дому, в собственной квартире. Звали его Валерий Брусков. Игорь Николаевич подумал тогда: «Парень воображает себя репортером, пробравшимся на виллу Брижит Бардо». Но ирония оказалась поверхностной и недальновидной. Брусков вскоре преуспел и из газеты местной и молодежной с ходу вскочил в центральную, широко известную, интеллектуальную и проблемную.
Вторично Брусков обрушился на Мазина с оригинальным редакционным заданием — описать не самый интересный, но нераскрытый случай. Так и сказал, расположившись вполне раскованно в служебном кабинете Мазина, модный, бородатый, в замше на молниях и с какой-то необычной заграничной ручкой, которой постукивал по фирменному газетному блокноту.
— Мы стараемся уйти от стереотипов. Нераскрытый случай! Ведь есть и такие?
— К сожалению, в Греции все есть, — ответил Мазин, не разделяя брусковского энтузиазма и будто предвидя их очередную встречу.
В третий раз Брусков разыскал Мазина не в поисках «случая», напротив, явился с собственным «материалом», который взволновал Игоря Николаевича похлеще, чем иное убийство.
Пришел он не один, а с моложавым и заметно растерянным человеком, внешность которого показалась Мазину знакомой.
— Игорь Николаевич, это мой школьный друг Саша Пашков. Вы, я уверен, слышали о нем. По его сценарию…
— Как же! — вспомнил гостя Мазин. — Даже на съемки заезжал. Вы, по-моему, себя там неуютно чувствовали?
— Поверьте, Игорь Николаевич, сейчас он себя чувствует намного неуютнее, — сказал Брусков убежденно, без всякого налета снобизма, которым грешил, представляя высокоавторитетную газету.
— Что случилось? — повернулся Мазин к Пашкову.
Тот хрустнул пальцами.
— Сам не верю. Был ли мальчик?
— Увы, мальчик был…
Вот что произошло.
В один прекрасный день, а точнее, ранний вечер, который вскоре оказался вовсе не прекрасным, в час, когда начала спадать жара, Саша сидел на веранде дачи своего преуспевшего одноклассника Брускова и болтал с ним в ожидании ужина и какого-то особо вкусного пирога, обещанного к чаю женой Валерия Мариной.
Дача, собственно, была обычным оставленным владельцами крестьянским домом, который Брусков, уже москвич, приобрел за сходную цену в родных местах с целью, как он солидно пояснял, «не отрываться от корней», а на самом деле сбегать время от времени от столичной суеты и чтобы порыбачить в местной, еще не умерщвленной «во имя человека» тихой речке.
Так они и прохлаждались, как вдруг Марина обнаружила, что на чудо-пирог не хватает сахара, пришла в легкую панику и выскочила на веранду с призывом:
— Спасайте, мальчики!
Призыв означал, что нужно немедленно отправиться в сельмаг и докупить недостающий продукт.
Сибаритствующий Брусков, вынув изо рта трубку, которую не столько курил, сколько картинно посасывал, произнес, лениво растягивая слова:
— Мариночка! Ну что за пожар? Может быть, перебьемся?
— С ума сошел! У меня тесто…
— Мучное, сладкое… Не знаем меры…
Идти ему, очевидно, не хотелось, и Саша решил прийти хозяйке на помощь самостоятельно.
— Дайте сумку, Марина. Я сбегаю.
— Сбегай, старик, сбегай, это недалеко, — великодушно разрешил Брусков, устраиваясь поудобнее в плетеном кресле. Вообще, хотя он и признал Сашу с новой московской высоты — все-таки кино важнейшее из… — на равную ногу приятеля, однако, не поставил и потому проявил некоторое хамство по отношению к гостю без угрызений.
Магазин, крепкий, но запущенный дом дореволюционной постройки из потемневшего кирпича, в этот час почти пустовал — к прилавку тянулось всего человек десять. Саша встал за тщедушным мужичком в штанах с бахромой и терпеливо ждал, пока тот отоварится нужным продуктом. Продавщица, под стать дому, крепко сбитая женщина в грязном халате, работала сноровисто, не давая простаивать стрелке весов, и мужичок перед Сашей вскоре уже протянул ей белую сумку, а вернее, наволочку, произнеся искательно:
— Сделай, Дуся, сахарку пять килограммчиков.
— Самогонку небось гонишь? — спросила Дуся неодобрительно.
— Ты что! Баба моя канпоты закатывает.
— Знаю я ваши канпоты! — буркнула Дуся, орудуя совком и гирями.
Саша поглядывал на весы, дожидаясь своей очереди.
— Держи! Канпот!
Мужичок с крестьянской дотошностью перебирал рубли и гривенники с медью, оставшиеся от «разбитой» десятки.
— Ты вроде ошиблась, Дусь…
— Чиво?
— Да ты ж за шесть взяла.
— А тебе сколько надо?
— Я пять просил.
— Бери! Килограмм не заважит.
— Дусь! Ты ж пять мне свесила.
— Еще чего! Протри глаза. С утра залил небось!
Мужичок и в самом деле потянулся пальцами к глазу, а Александр Дмитриевич, только что хорошо видевший, что взвешено было не шесть, а именно пять килограммов и желая сократить грозившие затянуться пререкания, решил вмешаться.
— Простите, вы в самом деле ошиблись.
У Дуси дыхание перехватило.
— Этот еще чего выступает?
— Не злитесь. Перевесьте и увидите сами.
— Буду я каждой пьяни перевешивать! У меня очередь ждет.
— Дуся! Народу-то немного, а ты, ей-богу, пять свешала, а у меня вот сдача с десятки. Сама посмотри! За шесть…
— Свешай ему, Дуся, свешай! А то его баба вместе с банками простерилизует! — хохотнул кто-то сзади.
Дуся прошлась недобрым взглядом по очереди.
— Вам лишь бы за алкаша вступиться. Ложи свою наволоку! Смотрите, ироды!
Сахар снова оказался на весах, и те снова показали пять.
— Я же говорил! — обрадовался Саша. — Я сразу заметил.
— Заметил! Постояли бы вы тут с мое! Заморочили голову, пьяницы проклятые… Забирай свою мелочь и вали, не держи людей!
Довольный мужичок сгреб с весов возвращенные монеты и торопливо слинял из магазина, а Дуся в упор уставилась на Пашкова.
— Вам чего?
— Мне кило. Сахару.
Продавщица насыпала сахар в кулек и подчеркнуто дождалась, пока не определился точный вес, глядя тем временем на Сашу не злобно, но внимательно, будто желая запомнить его на всю оставшуюся жизнь.
— Спасибо, — сказал Саша миролюбиво и примирительно и вышел, с известным удовольствием переживая маленькую победу справедливости.
На даче Брусковы послушали его рассказ и посмеялись.
Уже вкусно пахло чудо-пирогом, когда к веранде неожиданно приблизилась довольно унылая фигура в милицейской форме. Милиционер в помятой летней куртке, глядя поверх голов, приблизил пальцы к козырьку фуражки.
— Прошу извинения.
— Пожалуйста.
— Вот вы, гражданин в клетчатом пиджаке, случайно в магазин сегодня не заходили?
— Заходил, но не случайно. Сахар покупал.
Милиционер кивнул удовлетворенно.
— Понятно. Значит, при вас конфликт произошел?
— Какой конфликт?
— С обвесом.
— Ну, ерунда…
— Не могу знать. Прошу, пройдемте.
— Куда?
— В магазин.
— Зачем?
— Не могу знать. Приказано пригласить.
Саша вдохнул вкусный запах пирога.
— Это обязательно?
— Приказано доставить.
Приказ доставить прозвучал жестче, чем слово «пригласить».
— Я схожу, Валерий. Какая-то формальность, видно.
Брусков поморщился.
— Вечно у нас…
— Прошу, — повторил посланец закона, и Саша подчинился, сказав: «Извините, ребята, это, наверно, быстро», — а Брусков снова поморщился, будто зуб заныл, выбил трубку о перила и поднялся следом.