— Клад существовал когда-то, но не думаю, что сейчас его легко разыскать. Хотя мне как человеку, что писал о войне, об оккупации, все это любопытно.

— А Дашка верит.

— Дом теперь ваш. Вам и карты в руки. Испытайте счастье.

— Вы это серьезно? Один уже испытал.

Говорилось определенно о Федоре, но Александр Дмитриевич уточнил:

— Вы о погибшем бомже? Он о кладе не подозревал.

Сергей набычился в своей манере и перешел в атаку:

— Лапшу на уши вешаете?

Пашков терпеть не мог жаргона, особенно модных словосочетаний.

— Не понимаю вашей лексики, Сергей. Чем вы взволнованы?

— Милицию не терплю.

— Милиция приехала и уехала.

— А кто к бабкиному соседу приходил? Чувствуете, как глубоко копают? В обход идут.

— Кто приходил к Доктору?

— Не участковый, будьте уверены. Берите выше.

«Мазин? Неужели он ходил к Пуховичу только потому, что Доктор направил Денисенко покупать дом?»

— Им ясно было сказано, что ни старуха, ни Дашка убитого в глаза не видели, зачем же этот шеф появился?

— Он приходил по другому делу.

— Послушайте, вы все время говорите такое, что знать не должны. А знаете. Бомж о кладе не подозревал. Шеф по другому делу… Откуда вы знаете? Вы убитого опознали? Откуда вам известно, что его не убили?

— Милиция сама несчастный случай предполагала.

— Так они вам правду и скажут.

Пашков смотрел на этого взрывного парня и пытался представить то, что представить не мог, потому что не только в Афганистане, но и в Ташкенте никогда не был. Однако попытался. Жара, сушь, скалы, песок, соль на спине, дым над кишлаком, кровь в сапоге и пули, пули… И каждая в него нацелена, чтобы добить, не выпустить с планеты, куда занесло, потому что кто-то где-то проложил ошибочный курс. Получалось стандартно и невыразительно, будто плохо переснятые фотографии из популярного журнала. Но парень-то существует и был на планете, а сейчас сидит в комнате, и он перед ним виноват.

«Не понимаю, что его так завинтило. В самом деле синдром, что ли? Врать ему нельзя. Да и зачем?»

— То, что они говорили, неправда. Но они не врали. Они ошиблись. Он покончил с собой.

— Собственная версия? — не поверил Сергей.

— Я этого человека знал.

— Ну!

— И разрешил ему заночевать в сарае.

Сергей переваривал услышанное.

— Зачем?

— Бомж — человек без определенном места жительства. Ему негде было жить, и он не хотел жить. Он решился покончить с собой, у него были причины. Я оставлял его у себя, он отказался. Тогда я понадеялся, что у реки, на воздухе у него станет легче на душе и он переменит решение, но, как видите, не переменил.

— Серьезные причины были?

— Да, поверьте на слово.

— А милиция…

— Милиции я не сказал. У него нет родных, он нездешний. Хотел уйти без огласки. Но я надеялся…

— Судьбу отвести? Так не бывает. Я там убедился. Но смерть больно волевая. Я бы не смог. Разве что сзади кто за руки держал.

— Кто его мог держать?

— Тот, кому выгодно.

Пашков пожал плечами.

— Я вижу, вы мне не совсем верите. Думаете об убийстве. Но зачем, скажите, пожалуйста?

— Не знаю.

— По-моему, вы не можете забыть насильственные смерти. Вас они и тут преследуют.

— А тут людей не убивают? Это у человечества в генах записано. Крови не избежать. Важно только, кого и за что.

Пашкова поразило, как столкнулись слова Сергея с мыслями Лаврентьева.

— Ваш дядя думал иначе.

— Листал я его исповедь. Там мало что поймешь. Не то изливал душу, не то очень о ней беспокоился. Натворил что-то не по своей вине, выхода не было, а потом мучился, в баптиста превратился.

— Он считал, что убивать людей нельзя.

— Хм! Сейчас многие в эту «индию» подались. Какой-то роман был американский. Там один ногу занес, чтобы таракана раздавить, а другой ему: «Что ты делаешь! А если это твой дедушка?» И вы так думаете?

— Как я понял, если дедушка жив, тараканов давить можно.

Сергей снова хмыкнул, на этот раз мягче.

— Вижу, дядькины бумаги по адресу попали. Я не в него пошел.

— Вначале и он «не в себя» был.

— Значит, у меня все впереди. Но вы меня, между прочим, не убедили.

— В отношении человекоубийства?

— Просто убийства. Бомжа вашего.

— Да на чем вы основываетесь?

— Не знаю. Если бы основывался, к вам бы не пошел. Но есть солдатское чувство опасности. Вам этого не понять. Вы сейчас с иронией… Вспомнили что-нибудь литературное. Вроде мужик что бык, втемяшится ему какая блажь… Верно? Вам бы за машинкой сидеть, а я творческий процесс нарушил. Вы даже на звонки не отвечали.

— Я выключил телефон.

— Вот видите!

Пашков улыбнулся.

— Сережа! Машинка эта хуже клада. Ищешь, ищешь золото, а находишь медяки.

— У вас, писателей, скромность в ритуал входит?

— В чем я еще вам могу пригодиться? — спросил Александр Дмитриевич, оставляя вопрос без ответа.

— Еще? Вы мне пока совсем не пригодились. Только запутываете.

Пашков наконец обиделся.

— Я сказал, что знал.

— Слышал. Но согласиться не могу. Вот вы мне уверенно очень говорили, что милицейский шеф приходил к соседу по другому делу, с кладом не связанному. Так?

— Заверяю.

— Каким образом?

— Ну, Сергей, вы в самом деле как тот мужик. Знаю я шефа лично!

— Тю-тю! Это уже другой разговор.

— А вот этот разговор вас совсем не касается.

— О! Но вас-то касается?

— Дело прошлое. Вы тогда еще школьную стенгазету выпускали.

— Я стенгазету не выпускал, в учком не входил. Так что не крутите!

— Хорошо. Вы пришли, вы взволнованы, настаиваете, что-то вас беспокоит, я скажу.

— Внимание гарантирую.

— Спасибо. Несколько лет назад, довольно давно, нынешний покупатель вашего дома…

— Стоп! Неужели Валера?

— Валера, Валера… А что значит стоп? Больше не говорить?

— Наоборот! Каждое слово на вес золота.

— Не переплатите! Короче, Валера служил в милиции, и у меня был с ним конфликт. А шеф, как вы его называете, помог мне выйти из унизительного положения, в результате чего Валера потерял службу. Однако сохранил обиду, хотя на злопамятство у меня прав больше. Но я забыл зло и даже его физиономию забыл. Поверьте, в тот вечер, когда он появился в вашем дворе, его внешность только напомнила мне нечто прежде знакомое, и не больше. Хотя он меня узнал и замыслил какую-то каверзу, как предположил шеф. Вот по этому делу он и заходил к Доктору, который Валере или симпатизирует, или протежирует, не знаю почему, но сами видите, про дом он ему сообщил…

— И ни слова о кладе?

— Кто кому? Доктор Валере или шеф — его, кстати, Игорь Николаевич зовут, — Доктору? Второе исключено. Игорь Николаевич о кладе ничего не знал.

— Сами-то вы ничего не знаете!

Произнес эти слова Сергей не грубо, а скорее устало, будто намучившись с Пашковым и его бестолковостью. Не обидел, а удостоверил факт.

— Сергей! Это уже наглостью попахивает.

— Не нюхали вы наглости. Ведь чепуху говорите! Сам этот старик, Доктор ваш, слышите, сам и рассказал, что Игорь, или как там его, приходил поговорить по поводу клада. Андестенд?

Пашков повел головой удивленно.

— Нет, не андестенд. Кому говорил? Вы не путаете?

— Путаю? Он мне лично говорил. Какого б… я к вам и пришел? Пашков развел руками.

— Ничего не понимаю. Что он ему мог говорить? Давайте обсудим последовательно.

— Обсуждать нечего. Мне все понятно.

— Что именно?

— Первое: вы лопух. Обижаться позволяю. Второе. Валера — вошь более опасная, чем мне сначала показалось. За эту информацию спасибо.

— Я же вам не сказал, в чем конфликт заключался.

— Это мне без разницы. Я суть усек. А вам советую пошевелить мозгами. Чао!

— Уходите?

— Вы что, по-итальянски не понимаете?

— Я вас не совсем понял.

— Что о кладе знаете?

— Новое? Откуда?

— А если не знаете, зачем Дашке голову задурили? В уголовщину втягиваете?