«Неужели он во все это верит? Или постоянно убеждает самого себя?»

— Успокойтесь, Валентин Викентьевич. Я знаю, как относились к христианам в Риме.

— Рим нес цивилизацию, а христиане догму. Догма побеждает, потому что человек слишком слаб, чтобы вынести бремя свободы. И меня раздавила догма. Мою жизнь, но не мои принципы. Я не взял эти ценности, потому что всегда предпочитал деньги заработанные деньгам украденным. Вы прекрасно знаете, я никогда не был аскетом. Мне ближе эллинское восприятие мира, язычество. Если хотите, я эпикуреец, но не современный наживала, я всегда довольствовался тем, что имел. И сейчас меня не тяготит бедность…

— Не слишком ли далеко мы удалились от современности, Валентин Викентьевич?

— Неужели современность вам не осточертела? Ведь она имеет постоянную тенденцию ухудшаться. Даже в криминальном мире. Вспомните хотя бы наш поединок. Это была борьба достойных противников, а сейчас? Мне страшно подумать, что вы можете заниматься фальшивыми талонами на стиральный порошок! Кстати, как насчет мыльных пузырей? Их еще не распространяют по карточкам среди несовершеннолетних граждан? Нет-нет, не убеждайте меня, что история движется по восходящей. Сколько бы ни ругали Сталина или Гитлера, они были хороши хотя бы тем, что при них стоило бороться. Люди отдавали жизни. И за, и против. А кто отдал жизнь за Брежнева? Болото, болото, Игорь Николаевич! Один фарс разоблачений чего стоит! Кого разоблачаем? Только себя! Но я, Игорь, выше такой современности. Подобно Канту, я поражаюсь мирозданию и человеку. Кстати, кто направил вас в мой замок?

Мазину не хотелось хитрить, хотя он понимал, что старик немедленно использует его незнание, чтобы лишний раз уязвить, продемонстрировать мнимое превосходство. «Игра» вошла в его плоть и кровь, жила в нем изначально, в генах. Но Мазин, прожив жизнь и опасных играх, в душе не любил их. И потому, отбросив соблазн использовать профессиональный опыт, сказал просто:

— Валентин Викентьевич! Расскажите все сами.

Но тот не принял откровенности.

— Ага! Не верите.

— Кому?

— Источнику информации. Надеетесь выжать побольше из меня? Клянусь, я жалею, что выпустил этот пробный шар. Боюсь, это мыльный пузырь. Плоды стариковской бессонницы.

— Что же все-таки вам приснилось?

— Да ведь вы должны знать, раз вы здесь.

— Я не все понимаю.

— А я? Тем более. Но этот клад, если хотите, боль моего сердца. Да, представьте себе! Мне вовсе не жалко немцев, о которых вы так пеклись, разоблачая меня. Но клад… Это серьезно. Это частица вечности. Я всегда сожалел, что в исчезновении клада есть и моя вина. Доля вины.

— Доля?

— Разумеется. Что же выдумаете, я мечтал передать его фашистам? Я был уверен: после войны клад вернется в музей.

«Что за мешанина! Как могут настолько перепутаться наглость с наивностью?»

— Клад не вернулся.

— Да! Так думали много лет. И смирились. Немцы вывезли, и концы в воду. В самом буквальном смысле. Вагон с кладом рухнул в самую настоящую воду, и несмотря на то, что наша река отнюдь не Марианская впадина, найти клад на этой скромной глубине немцам не удалось.

— Они утверждали другое.

Филин улыбнулся хитровато. Он не скрывал, что не верит Мазину.

— А монетка, что вас ко мне привела?

— Монету вы нашли?

— Ну, зачем так, Игорь? Зачем милицейские приемы? Монету сразу после войны нашла моя соседка, честнейший и бескорыстный человек, нашла в огороде своего брата, возле старого моста. Когда мост взорвали, вагон в реку и свалился. И я там был, ни меда, ни пива не пил, а латал раненых, о кладе не подозревая. Ну, поле боя за противником осталось, мы, так сказать, планомерно отошли бегом. Потом немцы речку по песчинке перебрали, по капле процедили. Если бы они нашли клад, зачем им монеты по грядкам разбрасывать, а?

— Вам соседка сказала про монету?

— Ну вот! Опять… Она ее в музей сдала. Через Сашу Пашкова, очень интеллигентного человека, а я узнал, заинтересовался, попросил другого молодого человека фото сделать с монеты, чтобы сверить, уточнить. И подтвердилось — она самая, из клада, а как в огород попала, убей Бог, понятия не имею. Хотя и подумалось: а вдруг! Чего не бывает… Размечтался возвратить сокровища цивилизованному миру, а? Ха-ха!

— Собирались лично клад разыскивать?

Филин замахал руками:

— Игорек! Вспомните мой возраст!

— Почему же официально не заявили, хотя бы в музей?

— О чем?

— О предположениях.

— Ну, из мыльного пузыря кусок мыла не сделаешь. Факты важны, факты, которые вещь упрямая. Помните? Умел вождь мысль выразить. «У нас не было авиации, теперь она у нас есть». Есть авиация — факт. А от клада одна монетка в огороде. Улавливаете разницу?

— Но кое с кем вы делились?

— А как же! Что я сам могу? Кто же из них до вас раньше добрался? Саша?

— Почему именно он?

— Он монету в музей сдавал, он знал, откуда она, наконец, в Захаровом дворе Саша чуть ли не сторож. Ему и карты в руки.

Но Пашков не сказал Мазину ни слова. И Мазин не стал вводить Филина в заблуждение.

— Саша мне ничего не сказал.

— Позвольте, — удивился Филин. — Что значит, не сказал? У вас был с ним разговор?

— Разговор был, но по другому поводу.

— Совсем вас, Игорь, не понимаю. О чем же вы с ним говорили? Зачем ко мне пришли? Или вы меня подозреваете, что очень забавно и даже смешно. От кого же узнали? О времена, о нравы! Как только запахнет деньгами, запах распространяется молниеносно.

— Клад — это деньги?

— Увы, для большинства ваших современников прежде всего деньги. Да еще настоящие, валютные, не наши, неполноценные.

— Нравы поносили всегда. Правда, раньше уверяли, что деньги не пахнут.

— Раньше, Игорь, раньше. Люди стыдились. Старались не замечать дурных запахов.

— Профессор, я давно понял, что вы моралист, — прервал Мазин не без насмешки. — Но какова ваша версия клада?

Филин развел руками:

— Сожалею, сожалею и сожалею. Особенно когда вижу, что такой человек, как вы, вынужден тратить драгоценное время… Простите великодушно, по зрелом размышлении понял, что увлекся.

— Где же, по-вашему, клад?

— У меня есть предположение. Однако опять придется касаться людских слабостей и пороков, а вам тема эта не по душе.

— Ничего. Я привык. Насмотрелся и того и другого.

— И тем не менее вас до сих пор шокирует природа человека. Странно. Но взгляните на факт трезво. Два человека остаются прикрыть отход отряда и на какое-то время выпадают из нашего поля зрения. Один — Захар, брат моей соседки, недавно скончавшийся, был ранен и лично мною прооперирован. Второй — некий Малиновский. Считается погибшим. Но никто не видел его трупа.

— А Захар?

— Захар сражался, как говорили, до первой крови. И счел себя вправе уйти. Почему же его напарник должен был сражаться до последней? Была ночь. Он мог отползти к берегу, прийти в себя. Немцы тоже притихли в темноте. Откуда мы знаем, где валялась коробка или ящик с кладом? Вагон разворотило. Могло расшвырять содержимое взрывом…

— Прямо в руки Малиновскому?

— Почему бы и нет? Возможно, он принял решение, которое отверг я, и благополучно обитает по сей день в одной из экзотических стран.

— И клад там?

— Увы.

— Мне кажется, Валентин Викентьевич, что вы и сами не вериге в свою экзотическую версию. Да и полное противоречие в ваших словах — с одной стороны, вы мечтаете клад найти, чтобы грех замолить, а с другой — убеждаете, что клад в Парагвае находится. Какую же версию вы мне предлагаете? Дон Фелино или сеньор Малино?

— Вам выбирать. Посоветуйтесь с тем, кто сказал вам о кладе.

— Вы сами, Валентин Викентьевич, сказали, только вы. Поджидая вас под магазином, я о ваших розысках и понятия не имел.

— Все это правда… или снова прием?

— Чистая правда. Сами проговорились.

Филин приоткрыл рот и молчал долго, не контролируя выражение помертвевшего лица.

— Проговорился… Значит, глупый старик и только. Значит, не только тело одряхлело, и мозг… А я гордился. Вот оно как приходит. Был хомо сапиенс, стал…