— Дарья, у тебя есть красные подвязки?

— Что за глупость? Я же мини ношу. Только с колготками.

— А подвязки сейчас носят?

— Ну, ты настоящий старик. Рубай окрошку, пока не нагрелась. Окрошка — мое фирменное блюдо. Грандиозно готовлю, правда?

— Хорошая окрошка.

— Спасибо. Удостоил…

— Когда же он приезжает?

— Сегодня вечером. Слушай! У меня идея. Устроим завтра пьянку у Захара? Встряхнемся немного в честь приезда Сережки.

— Я бы не хотел с ним встречаться.

— Что значит — встречаться! Встречаешься ты, милый, со мной. А я люблю, чтобы близкие мне люди друг друга любили и уважали. Я уверена, вы понравитесь друг другу. Только не слушай про меня разные глупости. Пресекай! Говори: а мне Даша очень нравится. Он ведь меня любит. Ему приятно будет, что я почтенному человеку понравилась. Значит, не легкомысленная. Правильно я говорю?

— Правильно, — кивнул Александр Дмитриевич.

Он быстро усвоил, что Дарья говорит только правильно, однако она и не подозревала, почему он согласился на эту встречу, думала, что из мужского тщеславия — все они индюки! — а Пашков стыдился больше, чем тщеславился, но прятаться было и вовсе стыдно, а главное, он хотел видеть племянника Лаврентьева.

И увидел его…

Сергей Лаврентьев стоял посреди двора, широко расставив ноги, будто готовился к трудному физическому упражнению, или, наоборот, будучи смертельно пьяным, старался удержать равновесие.

Дарья первая увидела Александра Дмитриевича из окна и крикнула мужу:

— Сережа! Гость идет!

Сережа повернулся всем корпусом, и Пашкову пришло в голову, что он готов прыгнуть стремительно в сторону, упасть, все так же раскинув ноги, и выбросить вперед руки с автоматом Калашникова, встретить гостя длинной очередью, будто не пожилого «с животиком» и бутылкой в кармане Александра Дмитриевича перед собой увидел, но возник здесь на мирной уже сорок пять лет земле живой «дух» с американской ракетой «стингер» или другим, не менее угрожающим оружием, что требует немедленного встречного боя.

Однако была это, конечно, очередная игра воображения. Сергей развернулся, но не залег, а пошел навстречу Александру Дмитриевичу вполне доброжелательно, не подозревая, что мирный гость причинил лично ему больше зла, чем все афганские моджахеды. Дарья, с ее глубоким знанием мужской ограниченности, оказалась права, Сережа в пришедшем соперника не угадал.

— Сергей, — сказал он, протягивая руку, и Александр Дмитриевич ощутил крепкое, но естественное, без хвастовства силой, рукопожатие. Он помедлил с ответом. Назваться Сашей было смешно, по имени и отчеству показалось высокопарным.

— Пашков, — сказал он.

Пронаблюдав состоявшееся знакомство, Дарья, необычайно довольная тем, что может одновременно и потешаться, и быть полезной обоим, вышла во двор.

— Сережа! Это Александр Дмитриевич. Тот самый. Мы ему многим обязаны.

Муж слегка набычился, видимо, состояние обязанности не входило в его жизненное кредо.

Пашков заметил это.

— Что вы, Даша! О чем вы говорите…

— Она сказала, вы тут в роли миротворца выступали… Между бабусей и Дарьей.

— Ну, это давно было. Да и как я мог их мирить? Они всегда были родными.

— Родные-то и грызутся больше всех. А вы правда старухе помогали?

— Больше сочувствовал.

— Выходит, мы хамы?

Похоже было, что Сергей начал заводиться. Но и Александр Дмитриевич не хотел чувствовать себя голубым воришкой и развлекать Дарью.

— Если вы не в настроении, мне, может быть, лучше уйти?

Дарья подошла и обняла мужа за плечи.

— Сережка! Утихомирься. Война кончилась.

— Война только начинается. Но не с вами, — ответил тот примирительно. — Я вижу, Дашка вам симпатизирует. Это хорошо. У нее чутье, я ей верю.

Александр Дмитриевич не смотрел на Дарью.

— Может быть, мужики, шашлыками займетесь? Мясо готово, — сказала она без обычного задора, но тут же воодушевилась:

— Кого я вижу! Наш покупатель. Заходи, Валера, заходи!

Неизвестно почему, Александр Дмитриевич не любил имя Валерий, а уж в панибратской его упрощенной ипостаси — Валера — вообще терпеть не мог. Имя это слышалось ему изнеженно женским, и даже пример Чкалова не помогал одолеть предубеждение. Странно раздражало, что римское патрицианское имя широко распространилось в самых что ни на есть плебейских современных семьях именно в мужском варианте. Балдеет этакий патриций в подъезде с дружками, плевками кренделя расписывает, за каждым словом словечко, что пока только в устной речи распространено, а ему дружки подобострастно: во дает Валера!

Впрочем, Валера, приглашенный Дарьей, не был похож ни на изнеженного римлянина времен упадка, ни на хмыря из подворотни. Это был атлетично выглядевший молодой человек, одетый в светлую водолазку, в дымчатых заграничных очках и аккуратно подбритых бакенбардах.

Кого-то он Пашкову напомнил, но и только. Сам Валера никакого любопытства к Александру Дмитриевичу не проявил. Назвал имя коротко и повернулся к Дарье. Открыл кейс, вытащил бутылку коньяка.

— Вклад в общее дело.

— Богато живете, будущий домовладелец, — сказала Дарья, взглянув на этикетку.

— Другого не было. Да и серьезное дело серьезного подхода требует.

— Верная мысль. Делу время, потехе час. Поглядим фазенду сначала?

— Не возражаю.

— Прошу. А вы, ребята, работайте, работайте! — обратилась Дарья к мужу. — Готовьте шашлык, пока мы делом займемся.

Александр Дмитриевич ожидал от Сергея резкого ответа, но тот неожиданно молча подчинился.

— Где я тут топорик видел?

Они пошли к поленнице дров, заготовленных Захаром.

— Устранились от сделки? — спросил Александр Дмитриевич, впервые почувствовав в Сергее родственную душу.

— Пусть Дашка торгует. Она не продешевит. Купля-продажа не мои дела.

— Я тоже… сметки не имею. А это сейчас в моду входит.

— Много стали о моде говорить. Удобно жить не своими мозгами.

— Афганистан самостоятельности научил?

— Кое-что усвоил.

— Много пережили?

Сергей поиграл топориком.

— Вам не понять.

— Я тоже так думаю. Судить нужно о том, что не понаслышке знаешь.

— Хорошо, хоть это признаете. До большинства не доходит. Сразу в душу лезут. А туда посторонним вход запрещен. Табу!

— Навсегда?

— А вы думали? Дашка говорила, дядькины бумаги у вас. Читали?

Александру Дмитриевичу стало неловко. Кроме короткой заметки о кладе, ничего из написанного Лаврентьевым он еще не прочитал. Да и к кладу интерес притупился, Дарья слишком поглощала. Но этого Сергею не скажешь.

— Не все читал. Он бессистемно пишет.

— Видите! И после смерти душу оберегает. А при жизни на версту не подпускал. Вот что значит переживать настоящее, а не ваш балаган. Острые вопросы? Гласность? Разные мнения… одинаковых баранов. А барану где место? Смотрите!

Сергей начал нанизывать на шампур куски мяса.

— Жестко вы нас судите.

— Суд впереди.

— Над кем?

— А кого на войне судят в первую очередь? Над предателями.

Язычки пламени потянулись к шампурам. Дымок окутал шашлыки, и сразу возник характерно раздражающий ноздри и желудок запах.

— Интересно. Баран жарится — приятно пахнет, а человек горит — противно.

— И таким дымком подышать пришлось?

Сергей мотнул головой.

— Бросьте! Я вам про Афганистан слова не скажу. Это другая планета.

— И там люди.

— Кто? Афганцы? Люди, факт. Но нас к ним не на самолетах перебросили, а на машине времени. Считали, мы им стрелки часов переведем. Только не рассчитали, сколько крутить нужно. Думаете, мы для них будущее? Да для них по большому счету даже ислам будущее, потому что они еще Александра Македонского не переварили.

— Такие первобытные?

— Они? Они из вечности, а мы из всеобщего среднего образования. Улавливаете разницу?

— Приблизительно.

— Потому и говорить бесполезно. Приблизительно — это не разговор. Но если хотите, я вам суть скажу. Мы туда влезли, чтобы их уму-разуму научить, а они, оказалось, такое знают, что мы давно утратили.