— Ну, что вы! Я не ханжа. У меня другие заботы. Конечно, такой визит в мои формальные обязанности не входит. Да и не надеялся я, что вы с этим человеком связаны. Но знаете, есть люди, которым ничего не стоит связать вещи несовместимые.

— Зачем?

— Да уж не без цели, разумеется.

— Цель? Какая?

— Навредить, например.

— Мне? За что?

— Вы помните Денисенко?

Фамилия показалась Пашкову незнакомой.

— Нет. Не слышал. Или забыл.

— А он вас помнит.

— Ничего не понимаю. Объясните, пожалуйста.

— С тем и пришел. Хотя… Знаете, когда постоянно имеешь дело с не лучшей частью человечества, развивается подозрительность. Иногда, может быть, и излишняя.

— Вы меня подозреваете?

— Нет, мы, пожалуй, друзья по несчастью.

— Мы? Вы и я?

— Представьте. Есть человек, который нас обоих очень не любит. Однажды мы перешли ему дорогу. Точнее, перекрыли. Вот и нажили врага. С хорошей памятью…

Александр Дмитриевич слушал с большим сомнением. Насколько он помнил, дорогу перекрывали ему, а не наоборот. Промелькнули в голове несколько человек, «завернувших» его рукописи, Заплечный, но все это были скорее носители, чем инициаторы зла. Личными врагами Пашков их не воспринимал, а уж мстителями тем более. Да и при чем тут Мазин?

— Вы не ошибаетесь? В этой жизни я скорее жертва, чем палач.

Мазин улыбнулся.

— Вот-вот. А на чем везут человека к палачу? На телеге. Вы знаете, что такое телега?

— Повозка конная?

— Раньше была повозка, а теперь бумага.

Пашков подошел к книжной полке, вытащил толстый синий том.

— Заглянем в словарь. «Новые слова и значения». Не видели такого? Своего рода надгробная плита на могиле нашего некогда великого и могучего… Вот открываем наугад. Как вам такое понравится? «Картофелехранилище переоборудовали на навальный способ хранения при активном вентилировании». «Сельская жизнь», 15 октября 1971 года. Каково? Великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого и так далее, а? Однако ищем телегу. Так… Текстовик, телеболельщик… Каковы перлы, а? А вот и наш гужевой транспорт конца девятнадцатого века: «Телега. Письмо в официальное учреждение, содержащее отрицательную характеристику кого-либо». Она?

— Она самая.

Александр Дмитриевич шутил, вернее, старался казаться шутливым, а сам мучился, понимая, что зря бы к нему Мазин не пришел и существует какая-то отвратительная связь между жуткой смертью Федора и этой проклятой «телегой». Но лучше ничего не спрашивать, а делать вид, что порча русского языка волнует его больше, чем происки действительно неведомого Денисенко. Однако и бравировать глупо.

— Каким же образом мы оказались вместе в этом экипаже?

— Надеюсь, Брускова вы помните?..

И Мазин рассказал обо всем, что собирался сказать. Перенервничавший Пашков, признаться, ожидал худшего и потому испытал даже облегчение.

— Но вы-то отбились?

— Как видите.

— Что же вас встревожило?

— Хотел убедиться, что вы никак не причастны к гибели этого человека.

Мазин дотронулся пальцем до конверта с фотоснимками.

— Что же, я убить его мог, по-вашему?

— Зачем убивать? Такому мастеру компромата хватит и одного знакомства с погибшим.

Перед Пашковым возникло окровавленное лицо Федора, и он дернул головой.

— «Телега», компромат. Неужели нельзя по-русски сказать? «Кляуза», хотя бы.

— Разве кляуза — русское слово? По-моему, латынь.

— Ну, оговор, клевета. Да и с латыни все-таки лучше, чем из «Сельской жизни».

Он творил, а в голове слышалось — «одного знакомства хватит». Значит, серьезно все-таки? И что за напасти!

— Я совсем забыл этого Денисенко.

Александр Дмитриевич напрягся, стараясь представить, как выглядел бывший милицейский офицер. Получалось странно, припомнить толком не мог, а вроде бы видел совсем недавно!

— Ерунда какая-то!

— Что вас затруднило?

— Избыток воображения… Физиономия маячит перед глазами, но не та, давняя, а будто недавно я его видел. Чушь! Он же изменился наверняка. Нет, я бы не узнал его.

— Подумайте, — попросил Мазин убедительно. Возможное появление Денисенко собственной персоной его бы не удивило. И ерундой он бы это не назвал.

— А как его зовут?

— Его зовут Валерий.

— Валера по-нынешнему?

— Ну, вот и вспомнили, — заметил Мазин спокойно, хотя Пашков и не сказал, что вспомнил.

Но он не ошибся.

— Да, кажется, я действительно вспомнил.

— Где же вам повстречался… Валера?

«Как в получасье все изменилось. Так было хорошо. С Дарьей. И вот Федор убил себя. А тут еще какой-то подонок… Он или не он?»

— Я не совсем уверен…

В последней надежде Александр Дмитриевич отделил пошловатые бакенбарды от неприятного лица покупателя Фросиного дома, так неожиданно нагрянувшего не без Дарьиного участия в Захаров двор. Да еще с бутылкой и прямо в компанию.

— Нет, он все-таки. Я видел его там же, где погиб…

Он чуть было не сказал: «Федор».

— Кто?

Пашков кивнул на конверт.

Назвать Федора бродягой или иным осуждающим словом Саша не смог.

Мазин уловил колебание.

«Неужели он что-то недоговаривает?»

И Александр Дмитриевич почувствовал мазинское недоумение.

«Как бы не проговориться… Придется пожертвовать частью, чтобы спасти основное. В конце концов, Дарью он уже видел…» Самодовольства как не бывало! «Павлин старый! Распустил драный хвост. Теперь признавайся в грешках. Именно в грешках, а не в победах».

— Так где вы повстречали Денисенко?

— В доме, который принадлежит Дарьиной бабушке.

— Она его, кажется, своим считает?

— Да. Так и будет. Бабушка сама хочет… Они продадут его, — пояснил Пашков не очень вразумительно. — Возможно, Валера и купит.

— Денисенко появился в качестве покупателя дома?

— Да.

— Вот как… Это неожиданно для вас произошло?

— Я не придал значения… Я не узнал его.

— А он?

— По-моему, тоже.

— Или сделал вид?

— Не знаю. Там была такая обстановка…

Пашков замялся.

— Какая?

Александр Дмитриевич развел руками.

— Мы собрались. Ну, в общем-то, по случаю приезда Дарьиного супруга. Шашлык был и все такое.

— Вот как, — только и сказал Мазин. — Выпили, значит… по случаю?

— Было.

Мазин пожевал губами, но Пашкову показалось, что он презрительно скривил рот.

— Это нарушение?

«Кажется, я свалял дурака, — подумал Мазин. — Зачем я пришел сюда? Чтобы предупредить этого человека о возможных неприятностях? А он пьет водку со своим врагом. Как, впрочем, и с мужем любовницы. Ничего не скажешь, славная компания…»

— И никаких конфликтов с Денисенко?

— Я не узнал его, я сказал.

— А если бы узнали?

«Он меня определенно презирает. Ну и черт с ним! Какое ему дело? Что он знает о Вере, о Федоре? И не узнает! Вот главное. Основное. А частью пожертвовать можно. Или честью? К черту! Не девятнадцатый век. Что он привязался ко мне?»

— Если бы я узнал Денисенко, я бы ушел. Или, по-вашему, мне следовало заехать ему по морде?

— Нет, что вы!

«Кто же в наше время бьет подлеца! Впрочем, почему это время наше, мое? Это их время — Дарьи, Валеры. И драматург устроился с ними? Да, свалял дурака. Времена перепутал. Пора на заслуженный… Которого не заслужил».

Оба чувствовали себя скверно, оба были недовольны собой и друг другом. Оба не понимали друг друга.

«Нужно встать и уйти», — решил Мазин и встал.

— Собственно, у меня к вам все.

— Благодарю, — откликнулся Пашков с облегчением. — Мне не нужно расписаться?

— Зачем?

— Ну, в том, что я не знаю погибшего человека.

— Ах, это… Боюсь, что формальностей не избежать. Я ведь заехал неофициально. Возможно, вас пригласят.

— К вам?

— А что вас волнует?

— И Дарью могут пригласить?

— Понимаю. Не беспокойтесь. О том, что я видел ее у вас, никому говорить не собираюсь.