Услыхав мазинский звонок, оба переглянулись, и Дарья спросила:

— Кого это принесло?

— Понятия не имею.

— Ладно. Если отшить не сможешь, не расстраивайся, мне все равно пора.

Решили, как и надеялся Мазин, что уйдет она без лишнего шума. Однако упоминание об управлении внутренних дел вызвало у Дарьи сначала любопытство, а потом и ощущение непонятной тревоги. Сказалось ли «женское чутье», или милиция всегда подобное чувство вызывает, Дарья раздумывать не стала, она была скора на решения и, вместо того чтобы закрыть за собой дверь входную, распахнула внутреннюю и вошла в комнату.

Внешне Мазин проявил ровно столько удивления и любопытства, сколько полагалось правилами выработанного за много лет поведения в неожиданной ситуации, но внутренне удивился немало. Дарья была, что называется, в форме в полном смысле слова, одета с той степенью риска, что не переходит грани, но бьет наверняка. Секрет был подброшен немецким журналом, где утверждались две истины — «лиловый цвет — последнее искушение» и «одежда может подчеркивать фигуру, быть короткой и вызывающей». Иллюстрировались эти аксиомы фотографией манекенщицы, в которой Дарья нашла полное сходство с собственной персоной. Пример был взят на вооружение. Даже поза, в которой она остановилась в дверях, чуть выдвинув одну ногу, соответствовала той, что демонстрировалась в журнале. Мазин, естественно, модами не интересовался, журнала не видел, но вызов почувствовал. «Кажется, я недооценил кинодраматурга», — подумал он с некоторой завистью, однако лицо сохранил и лишь несколько сдвинулся в кресле вперед.

— Александр Дмитриевич, я могу представиться вашему гостю?

Дарье хотелось рассмеяться, так, по ее мнению, глупо выглядел потерявшийся от неожиданности Пашков. «И чего эти мужики вечно боятся!» Но не затянутые в фирму прелести и не шок оттого, что Дарья появилась при Мазине, были причиной растерянности Александра Дмитриевича. Фото, что он опустил на колени, поразило и почти сокрушило его, и он был даже благодарен Дарье за вторжение, за то, что та отвлекла внимание Мазина и дала короткую минуту что-то решить, сообразить, как повести себя, что говорить.

— Да, конечно. Это Даша, — сказал он, переводя дыхание.

— Игорь Николаевич, — назвал себя Мазин, не пытаясь узнать, кто же, собственно, есть эта Даша.

Дарье понравилась его сдержанность, она тут же использовала возможность взять инициативу разговора в свои руки.

— Вас, наверно, удивило присутствие молодой женщины в квартире такого человека, как Александр Дмитриевич?

Мазину хотелось спросить, что она понимает под словами «такого человека», но он только вежливо произнес:

— Ну почему же?

— Какая прелесть! Значит, вы не сплетник? И не удивились тому, что я спряталась от вас? Вы же слышали, что в квартире кто-то есть?

— Слышал.

— Замечательно. Тогда я отвечу доверием на доверие. Я пришла, чтобы убрать здесь немножко.

— Вы не похожи на уборщицу. Или вы из общества «Милосердие»?

Дарья покачала укоризненно головой.

— Ну зачем так? Вы обидели Александра Дмитриевича! Он вовсе не дряхлый старик.

«Кажется, они подсмеиваются надо мной», — подумал Пашков, но мысль прошла стороной.

Дарья пересекла комнату и присела на стул, приняв теперь позу подчеркнуто скромную.

— А уборка просто ответная услуга. Ведь Александр Дмитриевич взялся охранять мой дом.

— Ваш дом? — спросил Мазин с интересом.

— Да, из любезности, конечно.

— Где же он находится, ваш дом?

— Шикарное место. Река. Сад. И почти в центре. Фазенда среди небоскребов.

«Но тот дом оставлен по завещанию старушке…»

— Кому же вы обязаны таким владением?

— Мне его бабуля подарила.

Мазин подумал и решился:

— Кажется, вы взяли плохого сторожа.

— Что вы!

«Замолчи!» — хотелось крикнуть Саше, но он все еще не мог собраться с силами.

Мазин тем временем вынул другую фотографию, пострашнее той, что показал Пашкову, и без околичностей протянул ее Дарье.

— Узнаете?

Может быть, потому, что лиловый цвет бледнит, лицо Дарьи особенно обесцветилось.

— Это… такое страшное… — пробормотала она. — Это… что?

— Человек, как видите.

— Не может быть!

Мазин понял, что Дарья не знает погибшего. Он взял из рук Пашкова первое фото.

— А место это вам знакомо?

И хотя предыдущий снимок заметно напугал Дарью, на новый она взглянула скорее с любопытством, чем со страхом. Посмотрела на фото, потом на Пашкова вопросительно, что ответить? Александр Дмитриевич кивнул слабо.

— Да, это у нас во дворе.

— Но человек незнаком?

Дарья уже оправилась от встряски.

— Первый раз вижу.

Мазин перевел взгляд на Пашкова, взгляд скорее подбадривающий, чем вопросительный, будто он ждал лишь подтверждения Дарьиных слов. И тот подтвердил:

— Не знаю.

Думал он в этот момент не о себе и даже не о Федоре.

«Вера! Как же она? Увидит, узнает, девочка узнает. Теперь вы можете сказать: «Мой покойный брат»? Нет, только не так. Но у него могли быть документы. Ну и что? Зачем он приехал, знаю-то я один. И если я не скажу, никто не узнает. И его похоронят, может быть, в Москву даже отправят… Но о ней не узнают, и она не узнает. Хоть от этого ее уберегу».

— Почему вы показываете нам эти снимки?

— Даша ведь сказала: ваш двор.

— Кто он?

Вопрос сорвался против воли, Саша не смог удержаться, но гон, которым он спросил, давал возможность отступить, изобразить недоумение: «Неужели? На такой фотографии разве можно узнать? Я потрясен…» Впрочем, вряд ли он сумел бы сыграть такое.

Мазин пожал плечами.

— Судя по виду, бродяга. Никаких документов. Я так и думал, что для вас это человек случайный.

Пашков повторил окрепшим голосом:

— Я не знаю этого человека.

Мазин забрал фотографии, а Александр Дмитриевич машинально переложил пачку свежих газет, которую положил на журнальный столик, вниз, на полку вместе с прочитанными.

— Что же все-таки произошло? — спросила Дарья, на этот раз без всякой игривости.

Мазин пояснил коротко.

— Значит, я вам больше не нужна?

— Нет, простите за беспокойство.

— Я пойду. Ладно, Александр Дмитриевич?

Ушла она, очень вежливо попрощавшись.

Мазин проводил Дарью взглядом и вздохнул облегченно. Можно было наконец заговорить о главном, зачем он пришел. А Пашков думал, что вопрос исчерпан, и хотелось ему поскорее остаться одному и выпить полстакана водки, чтобы успокоиться, помянуть Федора и забыть поскорее страшный снимок, на котором вместо страдающего лица и замученных мыслью глаз кровавое мертвое месиво.

— Как мне жалко этого человека! — вырвалось у него.

— Вы впечатлительны.

— Что тут удивительного! Я трупы не так часто вижу, как вы.

— Верно, я привычнее. И к бездомным тоже.

— Какая разница, кто! Мне в каждой смерти колокол слышится хемингуэевский.

— Тот, что по каждому из нас звонит?

— А разве нет? И, простите, меня коробит обывательское высокомерие по отношению к сломленным людям. Не рождается же человек бродягой и алкоголиком. У нас все вверх ногами в жизни. Считают, беды от водки! Глупость какая. Водка от беды! — высказался Александр Дмитриевич раздраженно, видя, что Мазин почему-то не торопится уходить.

— Не будем спорить. Это проблема курицы и яйца. Никто не знает, что появилось раньше, — остановил его Мазин миролюбиво, но не встал, а, напротив, откинулся в кресле.

«Кажется, он не собирается уходить. Что же еще?..»

— Не понимаю. Вы человек занятой. Неужели была необходимость ко мне ехать? Разве вы не могли подослать кого-нибудь или вызвать меня? Или так срочно?

— Вообще-то да. Пришлось поторопиться и даже не мешкать, извините.

— Вы о Дарье? — На секунду Александр Дмитриевич вновь ощутил самодовольство. — Она уже собиралась уходить, нестрашно.

— А вы неплохо устроились… сторожем. Впрочем, это дело не мое.

— Не нужно иронизировать. Вы же видите, что такое жизнь! Вот она, на ваших снимках. Слишком хрупка. Почему же, когда осталось так мало, отказываться от дара?