— Куда ты собрался?

— Никуда. Прикрываю телеса, чтобы мне бегать не предлагала. Иди сюда. К окну.

Дарье фигуры стыдиться не приходилось. Она одеваться не стала.

— Видишь опоры старого моста?

Луна светила щедро, лишь слегка ущербленная серой тенью, и опоры в голубом свете выглядели четко и таинственно, как руины древних замков.

— Ну?

— Мост взорвали, когда по нему проходил немецкий эшелон, а в последнем вагоне везли так называемый «клад басилевса». Вагон в воду рухнул, но клад не нашли, хотя немцы всю округу языками повылизывали. Клад-то был уникальный.

— Откуда ты знаешь?

— Ваш дядюшка здесь служил, в гестапо. А точнее, в тайной полевой полиции, гехайме фельд полицай. Его свидетельству цены нет. Все ведь считали, что клад в Германии пропал, а не здесь.

— Думаешь, немцы проморгали?

— Немцы провели тщательный обыск, допросы и даже расстреляли путевого обходчика, хозяина этого дома. Кстати, путевой обходчик и твой дед — одно и то же лицо.

— Не понимаю.

— Да, тут непонятное. Лаврентьев пишет, что обходчика расстреляли, а он педант был, сама говоришь. Но дед прожил еще четыре с половиной десятка. Хотя и был ранен.

— А это откуда?

— От Доктора, вашего соседа.

— Неужели и Доктор в фельд полицай служил? Это же как в анекдоте про ставку фюрера, все там наши…

— Вовсе не анекдот. Доктор был среди нападавших и деда на ноги поставил.

— Может, деда недостреляли? Так ведь бывало. Из могилы выполз?

— Не был он в могиле! Тогда, во всяком случае. С дедом полная ясность. А вот клад тю-тю.

Дарья повела очень белыми в лунном свете плечами.

— Ну и ночка! Бр-рр… Покойники, могилы, клады. Слушай, мне луна на нервы действует. Страшно. Пойдем ляжем. Я хочу к тебе прижаться.

Он протянул руку и обнял ее.

— Слушай! Если найдешь клад, половина моя законно. Раз дом мой и дядька.

— Согласен…

В эту минуту он мог бы многое ей отдать.

Потом Дарья попросила:

— Дай мне глоток водки… Спасибо.

Она хлебнула и опустила бутылку на пол.

— Все-таки интересно…

— Что?

— Клад этот. Который тю-тю. Выходит, он утонул?

— Я бы тоже так подумал, если бы не Фросина монета.

— Она ее здесь нашла?

— В огороде, через который ты ходила купаться.

— Монета из клада? Ты уверен? Откуда это известно?

— Из «Археологического вестника».

Дарья подумала.

— Нужно обследовать двор.

Саша улыбнулся в темноте.

— Плохо ты Захара знала. Будь уверена, в его земле ни один клад не отлежался бы. Наверняка он тут каждый сантиметр прощупал не хуже немцев.

— Как же, по-твоему, монета в огороде оказалась?

— Не знаю. Мог кто-то уронить, потерять, когда тащил клад.

— Слушай! Я не помню, а что Доктор говорил?

— О кладе он не говорил.

— Что же он монетой заинтересовался?

— Это в связи с Захаром.

— Думаешь? А мне его физиономия не понравилась. Такие вечно себе на уме, скрытничают.

— Ну, на тебя он поглядывал довольно откровенно.

— Ревнуешь? Это хорошо. Значит, я тебя зацепила все-таки… Но ты должен с ним поговорить. Уверена, он темнит. Я чувствую…

«Господи, опять чутье!..»

Саша уже боролся со сном. Охватывала усталость.

— Не спи, — толкнула его Дарья. — Ты должен с ним повидаться. Завтра же. Слышишь?

— Утро вечера мудренее, — пробормотал Саша и провалился в небытие.

Однако утром они слегка повздорили. Александр Дмитриевич собирался стушеваться на несколько дней, не появляться в «замке», а с Дарьей видеться здесь или дома. Но она внесла в их первоначальный план решительные коррективы.

— Приезжай во второй половине дня.

— Зачем?

— Как зачем? Ты же должен поговорить с Доктором. Уверена, у него есть в запасе пара слов за этот клад.

Пашков вздохнул. Он понимал, что повидать Доктора нужно, но сегодня?

— Какие еще проблемы?

— Не хочется так сразу под всевидящие очи.

Дарья расхохоталась.

— Угрызения испытываешь? Ничего. Любишь кататься, люби и саночки возить.

Он поморщился.

— Да ты что? В самом деле скис? Сколько тебе лет?

— Вот именно. Много.

Пояснять подробнее не имело смысла. Его состояния Дарья понять не могла, а уж возможное неодобрение «старичья» вообще игнорировала.

— Плевать на этих ханжей. Делают вид, что в их время детей в капусте находили. Может быть, и в капусте, конечно, но юбку все равно задирать приходилось. Правильно я говорю?

И расхохоталась, довольная шуткой.

Александр Дмитриевич, разумеется, не думал, что его принес аист, однако, представляя неизбежное: строгий пуританский взгляд матери, растерянность порядочной Фроси и понимающую усмешку познавшего жизнь Доктора, заранее чувствовал себя попавшимся с поличным.

— Брось! — отрубила Дарья, взмахнув рукой. — До скорого, и не трусь! Все беру на себя…

Слов на ветер она не бросала.

Позвонил он один раз, матери, а открыла Дарья.

Видно, ждала его и уже вела свою линию. Вела не без удовольствия.

— Александр Дмитриевич! Бедный вы мой! Ну зачем вы сегодня приехали? Ведь вы тут осуждены без снисхождения.

— Я? За что? — подыграл он неумело и сразу заметил, как дрогнули губы у Доктора, тонкие, сухие и прозрачные, но выразительно подвижные.

Вся квартира будто дожидалась его на кухне.

— Ну, вот вы и растерялись, — продолжала Дарья. — Не надо. Я с вами. Я вас защищу! Александр Дмитриевич уехал по моему настоянию.

— Как же так, Саша? Девочка же одна осталась! — произнесла Фрося очень смущенно.

— Вот именно! Как вы могли бросить слабую женщину одну в заброшенном доме, да еще в таком месте? — возмущенно воскликнула Дарья, комически всплеснув руками.

— Правда, Саша. Ведь там страшно, — повторила Фрося.

Кажется, она одна была готова принять внучкину версию.

— Бабуля! В городе такая духота, а там речка, воздух.

— Да там не так уж страшно, Фрося.

— Но-но, Александр Дмитриевич, — перебила Дарья. — Вам стало страшно! Я же видела, как вас страшила ночь под одной крышей с незнакомкой.

— Даша! Что ты это…

— Ах, бабуля. Все в порядке. Ты же видишь, все живы, здоровы.

— Да, к счастью, — сказала мать. — Пойдем, Саша.

— Сейчас. Валентин Викентьевич! Если разрешите, а к вам зайду чуть позже?

— Милости прошу, — совсем не удивился Доктор.

Саша скрепя сердце последовал за матерью. Она плотно прикрыла дверь и бросила на него ожидаемый строгий взгляд.

— Ты взрослый человек, сын, и не обязан отчитываться передо мной. Но я знаю, ты обычно не лжешь, поэтому скажи, пожалуйста, ты действительно ночевал дома?

— Какое это имеет значение?

— Представь себе, мне не безразлично, что думают о моем сыне. Фрося — достойнейший человек, и вы не имели права заставлять ее так волноваться. Она не спала всю ночь. Если ты в самом деле вернулся в город, ты должен был хотя бы предупредить, что эта особа пожелала заночевать в прохладном месте.

— А если я не возвращался в город? — разозлился он.

— Не удивлюсь, если так и было.

— Что ты хочешь сказать?

— У этой девицы на лице написано, что она ни одни штаны не пропустит.

Саша обиделся за Дарью.

— Мама! Ты всегда говоришь, что в ваше время все было высоконравственно. Откуда же твоя проницательность?

Мать покраснела.

— Как ты смеешь! Да, и в наше время были потаскухи и неустойчивые немолодые мужчины, но я не думала, что мой сын…

— Прошу тебя, мама, оставим это! Скажи лучше, ты ни с кем не говорила о монете, которую мне передала Фрося?

Она возмутилась. Впрочем, он постоянно вызывал в ней подобные чувства.

— Какая чушь! Меня никогда не интересуют чужие денежные дела.

Ответ был для Александра Дмитриевича исчерпывающим. Слух не мог пойти от матери, он это и раньше знал.

— И как только у тебя могло возникнуть такое нелепое предположение! А в чем, собственно, дело?

— Все в порядке, мама.