— Как всегда, вы правы. Но я уже не ценитель.

Она скользнула оценивающим взглядом.

— Бросьте! Вы еще в форме.

— Если ветра не будет…

— Ха-ха! Любите, чтобы вас подхваливали?

— Вы тоже не прочь.

— Прекрасно. Вот и будем говорить друг другу комплименты.

— Дарья! Я вам в отцы гожусь.

— Я сама почтенная мать семейства. У меня дочка есть, муж. Но если хотите, я вас буду папулей называть, ладно?

— Лучше не надо.

— Хорошо, папочка. Дашенька будет умница. Я закрою голые ножки.

И она со смехом положила на колени сумку.

Пашков отвернулся к окну.

— Слушайте! Только не вздумайте жалеть, что поехали со мной. Не смейте думать обо мне плохо. Думайте только хорошо, и вы будете вознаграждены… за примерное поведение.

— Буду стараться.

— Старайтесь, мой сторож.

— Ваш?..

— А как же? Кому принадлежит дом? Я хозяйка, вы сторож. Ну?

— Дом принадлежит Фросе.

— Временно.

— Вы, однако, хищница, Дарья.

— Не забывайтесь, гражданин сторож! Дом, между прочим, дед собирался оставить мне.

— Собирался?

— Даже написал.

Пашков с сомнением пожал плечами.

— Не верите? Зря! Могу признаться: из-за этого я сюда и примчалась. Да, хищница, да! Получила письмо. Дед пишет, что собрался помирать, а наследство оставляет мне, а если умрет до моего приезда, завещание за большой картиной. Есть в доме картина?

— Есть, — подтвердил удивленный Пашков.

— Вот видите.

— Что за ерунда!

— Интрига, а не ерунда, — уточнила Дарья вполне серьезно.

— Фрося? Против вас? Это же невозможно.

— Конечно, невозможно. Он мамуле оставлять не хотел. Ее претензий боялся. А я, балда, не поторопилась, думала, еще потянет старик. Он, конечно, разобиделся и переписал завещание на бабулю. Понятно?

В общем-то, на своенравного Захара такое было похоже. Зол был на дочку, внучка не угодила. А тут еще склероз. Надо же! Завещание прятал.

Картину Саша видел, и забыть ее было невозможно: не по комнате большая, на полстенки шикарная кустарная поделка на античный сюжет, в избытке красок и обнаженной натуры, что всегда смущало скромную Фросю.

— Так что домик мой, хоть дед под конец и погорячился. Я хозяйка. Извольте подчиняться и для начала дайте-ка вашу газету. Я нижу там что-то интересное.

Газету Александр Дмитриевич захватил, чтобы почитать в пути.

Дарья быстро пробежала глазами последнюю страницу.

— Ого! «Тайна клада»!

— Тайна вклада? Охраняется государством? — пошутил Пашков, но заинтересовался.

— Клада, а не вклада. Везет же людям! Вы только послушайте. «Дно траншеи оказалось буквально усеяно золотом. По предварительным оценкам, стоимость найденного выражается солидной цифрой с шестью нулями».

— Это где же такие россыпи?

— «Наш корреспондент побывал на месте находки среди высотных домов строящегося микрорайона…» Строители гребанули! «На глазах изумленных рабочих из опрокинутого ковша посыпались золотые монеты». Ну, вот это уже зря!

— Что зря?

— Что на глазах… Нашел бы один, мог бы все прикарманить.

— Он бы мог получить четверть суммы. Два с половиной нуля.

— Это сколько же по-нашему?

— Четверть миллиона, не меньше.

— Не дали бы, — уверенно сказала Дарья.

— Так по закону.

— Ха! Да зачем же нам правовое государство строить, если мы законы соблюдаем? А пока закон один — давай, давай! Как у того утопленника, что Ходже Насреддину руку протянуть не мог. Не приучен был давать, брать только умел. Так и государство наше.

— Значит, вы бы на четверть не согласились?

— На фига! Я еще из ума не выжила. Мне нули не нужны.

«На сколько же нулей «клад басилевса» потянет, если найдется?» — подумал Саша, но тут радиоголос сообщил: «Следующая остановка — Мостовая».

Сошли они среди многоэтажных домов, и Александр Дмитриевич, давно здесь не бывавший, с любопытством огляделся, ища дорогу. Впрочем, ряд современных зданий оказался всего лишь очередным рубежом, на котором пока закрепился город. Пройдя между юмами, они вышли к широкой лощине, по дну которой текла обмелевшая река. Через лощину были переброшены два моста — железнодорожный и недавно построенный шоссейный путепровод.

— Где же ранчо? — спросила Дарья.

— А вон, внизу. Видите старые опоры?

Саша протянул руку туда, где низину метрах в трехстах от моста пересекал пунктир каменных опор — быков, возвышающихся над водой глыбами замшелого гранита. Старый, дореволюционной еще постройки мост вначале был на скорую руку восстановлен нашими военнопленными, но потом, при отступлении, немцы его опять взорвали, на этот раз капитально, так что после войны решено было строить новый, выше по течению, а у старых опор Захар, уже не обходчик, поставил на пепелище дом, где и дожил свой век. Большие здания подступали к нему с горы, а на противоположной стороне реки разрослись коллективные сады.

— Тут недалеко, под горку. Тропкой.

Вниз он пошел первым. Дарья следом.

— Да тут и шею сломать можно. Погодите, я за вас держаться буду.

— Не бойтесь, мы уже пришли.

Полудеревенский дом, колодец с поржавевшей цепью, старые деревья во дворе — все ей страшно понравилось.

— Шикарно! Дом предков. Гасиенда. А главное, в городе — и не в городе. Смотрите, река рядом, и никого. Слушайте, да ведь здесь без купальника купаться можно.

Александр Дмитриевич огляделся. Действительно, поблизости людей не было. Только на другом берегу возились досужие садоводы.

— Эти не в счет! Дальше забора не видят, — решила Дарья. — Слушайте, я немедленно бегу купаться.

В шкафу в доме нашлось чистое полотенце. Дарья подхватила его и побежала на берег. Александр Дмитриевич присел на старую Захарову койку. Хотел подойти к окну, посмотреть, как купается Дарья, но сдержал себя — сиди, старый дурак! Сдержал не по деликатности, а из опасения, что она заметит его в окне и снова посмеется. Нет уж, хватит.

Он обвел взглядом пустую комнату. Все было, как при Захаре, только картину со стены убрали. Один гвоздь торчал. «Фрося-скромница небось в сарай вынесла», — подумал Пашков.

Вернулась Дарья, неся в одной руке одежду, другой придерживала полотенце, перекинутое через плечо. Больше ничего на ней не было.

— Кажется, я вас опять шокирую?

— Я выйду, одевайтесь.

— Ну зачем? Вы что, голую бабу не видели?

И расхохоталась.

— Помните анекдот? Я сама не помню, отец часто вспоминал. Это еще когда мы арабам помогали. Вот и возник где-то наш советник в бурнусе, а израильский солдат на него пялится. А наш ему: «Ну, чего уставился? Чи ты живого араба не бачив?» Дурацкий анекдот. И ты не бачив?

— Бачив.

— Зачем же уходить?

Александр Дмитриевич все-таки поднялся.

Дарья бросила одежду на стул, подошла к нему.

— Считаешь себя стареньким?

Вторично она говорила ему «ты».

— Я такой и есть.

— А я волшебница, золотая рыбка. Подплыла к нему рыбка и спросила: «Чего тебе надобно, старче?»

Все еще придерживая полотенце, она положила свободную руку ему на плечо.

— Слушай! Я однажды такую кассету видела… Он негр двухметровый, а она блондиночка вроде меня. И раздевает его сверху вниз. Сначала на рубашке пуговицы расстегивает, а потом дальше, а потом на колени перед ним стала. А у него живот такой лиловый, мышцами играет от предвкушения…

Несмотря на меланхолический характер, у Александра Дмитриевича было развито чувство юмора, и он живо представил собственный животик, отнюдь не играющий мускулатурой, и, несмотря на необычность момента, засмеялся.

— Ну что хихикаешь?

— Сравнил себя с негром.

— А ты не сравнивай. Что мы себя вечно сравниваем? То с Америкой, то с Японией. Чем мы хуже их? Вечно хнычем.

От неожиданного у Дарьи проявления патриотизма Саше стало еще смешнее, но она уже расстегивала верхние пуговицы его рубашки.

— Ты, Дарья, чокнутая.

Она протянула другую руку, отпустив полотенце, и оно скользнуло вниз на пол между ними.