От завистников же Моргунова оберегала очевидная непрестижность «гиганта индустрии», как сам он называл в шутку подчиненное ему предприятие. Жизнь шла в русле давно сложившегося порядка вещей, хотя перестройка была уже объявлена и в застойные годы полетели первые камни, не поднимая, однако, поначалу большой волны.

Перестройку Михаил Васильевич встретил, как многие. Сначала, когда говорилось больше об ускорении, посчитал очередной, но полезной кампанией. «Нас если не подгонять, вконец обленимся…» Но время шло, и оказалось, кампанией не обойдется. То, о чем боялись думать, вдруг прорвалось во весь голос: жить по-старому больше нельзя, полвека возводимое здание, в котором каждый сверчок знал свой шесток, оказалось в аварийном состоянии, и спасаться было предложено каждому самостоятельно.

И этот призыв к самостоятельности Моргунов одобрил, и даже с большей радостью, чем отнюдь не новый призыв ускоряться. Отношение к системе и непосредственному начальству особенно сложилось у него давно. «Без них легче будет», — думал он, надеясь, что реформа снимет наконец путы изнурительной опеки, избавит от безнравственных отношений с министерскими клещами, что постоянно стремятся из тебя что-то вытянуть, заставляют идти на сделки с совестью, подносить мелкие подарки, оказывать услуги, кормить, льстить, докладывать неправду и все это якобы исключительно по дружбе, в интересах общего дела. Тысячи раз думал он о том, совместимо ли «общее дело» с полупреступной фальшью, которой оно обросло, как дно корабля тормозящими ход ракушками, но вот заговорили и об этом, и пожилой директор не мог не радоваться обещанным переменам, ожидая, что работать станет легче.

И он радовался, пока в один — нет, не прекрасный, а грустный для себя — день не понял, что будет не легче, во всяком случае, в ближайшие годы, а ему, Моргунову, гораздо сложнее, ибо как ни осуждал он прежнюю систему, но за десятилетия сросся с ней, как ни протестовала душа, выстрадал и приспособился жить «по правилам», которые, казалось, разработаны раз и навсегда. А они оказались временными, и теперь нужно, не теряя времени, освоить новые, которых толком никто еще не знает. И вывод напрашивался печальный.

Вот на каких размышлениях застал Моргунова звонок Александра Дмитриевича.

— Как поживаете, Михаил Васильевич?

— Перестраиваюсь, — ответил Моргунов, стараясь, чтобы голос его прозвучал бодрее, однако не получилось.

— Заняты, наверно, очень? По голосу слышу.

Время у Моргунова было, но встречаться с пишущим человеком, а Саша в его восприятии оставался именно таким, директору не хотелось. «Что он там писать затеял?»

— Зачем ты по мою душу?

— Хотел бы повидаться с вами.

— Чем же я могу быть полезен?

Пашков не нашелся.

— Знаете, это довольно деликатный вопрос.

Моргунов был человеком, который не мог отклонить деликатную просьбу. Он вздохнул.

— Заходи, коли так. На завод придешь или домой?

— Лучше домой.

Это Моргунову понравилось. Может, не о перестройке писать собрался?

— Давай. Часиков в восемь?

— Как вам удобно.

— Будем считать, решили.

— Спасибо большое.

Комната, в которой бывал Александр Дмитриевич в пору работы над сценарием, за прошедшие годы почти не изменилась. Видно было, что хозяин не приемлет капитальных перемен в быту. Жить в привычной обстановке ему удобнее и проще. Только диван и кресло были недавно перетянуты, пружинили, как новые, да люстра заменена ставшим модным старомодным абажуром.

— Ну, чем могу быть полезен? — повторил Михаил Васильевич, усадив гостя в кресло, а сам развернул стул от письменного стола и сел напротив.

— Как же вы перестраиваетесь, Михаил Васильевич? — спросил Саша, не решаясь сразу заговорить о кладе.

Моргунов нахмурился.

— Что тебе моя перестройка? Я не на главном направлении. Да и старый уже.

— Ну, со стороны старость ваша незаметна.

— Спасибо на добром слове. Чаю хочешь?

— Нет, спасибо.

— А водки не дам. Я, знаешь, человек законопослушный.

— Спасибо. Я и сам стараюсь, — слукавил Саша.

Директор улыбнулся.

— Стараешься? Ну-ну… Змий-то, он мужчина навязчивый. Да Бог с ним. Ты что ко мне? Если о перестройке писать задумал, я, брат, тебе не помощник. На болезни не жалуюсь, но морально устарел. Факт. Ухожу я, Саша.

Пашков удивился.

— Да что это они? Вечно у нас перегибы.

— А никаких, брат, перегибов. Сам резолюцию положил — освободить по собственному желанию в связи с моральным устарением и по случаю достижения пенсионного возраста.

— Не ожидал.

— Хм… Я и сам не ожидал. А вот присмотрелся к себе в свете новых задач и увидел то, чего раньше в суете не замечал… Некогда было. Крутился. Ты знаешь, сколько Госплан показателей спускал нашему брату?

— Нет.

— Тысяч пятьдесят. Это по стране, конечно. Но и на долю моего гиганта индустрии хватало, чтобы, с одной стороны, мотаться, а с другой — жить спокойно. Понимаешь?

— Не совсем.

— И немудрено. Тут целый университет пройти требуется. Чему я обучился? Крутился как белка в колесе. Изо всех сил. А колесо-то все на месте. Но меня это не касается. Мне сказано — крутись, и все дела. Вынь план и положь. Желательно на процент-два с перевыполнением. Зато больше думать ни о чем не надо. Ты через мой двор заводской ходил? Сколько там метизов, и кучами, и штабелями, видел? Конечно, я заинтересованный, чтобы их вывезти, двор освободить. И только. А вот куда их повезут, нужны они кому или нет, это меня уже мало трогает. Так-то вот, дорогой. Мое дело их сделать и от поставщиков для этого все необходимое выбить и получить. Давай, и точка, план горит. И их-то дела меня тоже не больно волнуют. Привыкли мы, Саша, жить по приказу — делай, что тебе сказано. Приказ начальника — закон для подчиненного. По-боевому, по-фронтовому. На фронте приказано взять высоту, вот и берешь, не считаясь с потерями, хотя и не знаешь всего замысла командования. Но там другое знаешь — взял высоту, она твоя, а у противника одной высотой меньше стало; значит, мы вперед идем, а он отходит. А в моих атаках я и предположить не могу, сдвинулись мы с места, если я сто два процента дал, или на месте топчемся, зря металл извели. Может, и не на прогресс я работаю, а на металлолом? Вот как… — Моргунов развел руками.

Александр Дмитриевич возразил:

— Ну, тупики наши сегодня очевидны. Но теперь…

— Погоди! — остановил Моргунов. — Я тоже газеты читаю и в совещаниях участвую, где умные люди вчера одно нам говорили, а сегодня совсем наоборот. Только чувствую, что я лично наоборот не смогу.

— Да ведь это наоборот — не назад.

— Понимаю, понимаю. Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Им там, на мостике, поворачиваться легко. Потому что их дело — распорядиться. И пошла команда вниз, с палубы на палубу, а на каждой люди, никем пока не обученные, а в трюме вообще черт-те что творится, сплошь балласт. Вот и выходит: одно дело — скомандовать «право руля», а другое — чтобы каждая шестеренка сработала.

— Неужели вы в себе не уверены? Вас ведь хвалят постоянно.

— Хвалят! За то, что я научился безотказно работать по-старому. Ну что, Саша, если откровенно, мой завод представляет? По технике — преданье старины глубокой. У нас еще немецкие трофейные станки работают. И, между прочим, тянут. Благо, продукция элементарная. Что от нас требовалось, мы и без компьютеров на-гора выдаем. А программное управление знаешь какое? Подхожу к токарю и говорю: «Не подведи, Михеич, конец квартала!» Вот такая программа. И Михеич не подводит. Есть у меня несколько совестливых людей. Понимают. Ну, рвачи есть. Им говоришь: «Нужно!» А он: «Гроши на бочку!» Приходится маневрировать. Понятно, алкаши есть. «Ну, сукины дети, на календарь смотрите? Спуску не будет». — «Даты что, Михал Васильич! Ты нам отец родной. Мы тебе уважаем…» А уважают за то, за что и не требуется уважать, потому что на прогулы сквозь пальцы смотрю, бутылку в цеху не замечаю. Знаю: когда потребую, напрягутся. Других-то где возьмешь? Ну, женщины. Тем послабления нужны. Когда с работы отпустить, когда с садиком помочь. Короче, весь свой контингент я не хуже американского психоаналитика знаю. Вот и пашу, то есть кручусь до поры, потому что сейчас совершенно неизвестно, нужна ли моя продукция, заказчики-то на хозрасчет перестраиваются. А мы? Может, нам лучше вообще закрыться и не мозолить глаза туристам в центре города, не дымить под домами, которые уже выше нашей трубы поднялись? А может, и нет… Вот в Японии, говорят, мощные фирмы успешно с кустарями сотрудничают, слыхал такое?