«Юпитером» называлась забегаловка в квартале от студии, место, хорошо знакомое кинематографистам.

И снова режиссер повел головой отрицательно.

У Саши впервые заскребло на сердце, знак был мрачный. Режиссер обычно охотно откликался на подобные предложения. На этот раз он сказал:

— Знаете, у меня, откровенно говоря… Короче, я на мели.

Никогда прежде подобные обстоятельства его не смущали.

— Какое это имеет значение? У меня…

— Нет, лучше в другой раз.

В голосе, однако, не было уверенности, что другой раз наступит.

Они простились, не поставив точки над «и», и Саша зашел в «Юпитер» сам, чтобы перекусить и разобраться в происшедшем.

И разобрался. Точнее, ему помогли.

В «Юпитере» было просторно. Время послеобеденное, но еще не вечернее. Обычная пауза, что Сашу в его настроении вполне устраивало. Взять он решил самое простое — сосиски и портвейн.

— Стакан портвейна.

— Может быть, бутылочку? — услышал он сзади.

Из глубины темноватого зала подошел не замеченный сразу художник Федор.

Если бы Саша знал, что художник в «Юпитере», он не пошел бы туда. О Федоре у них был не так давно разговор с режиссером. Обсуждали будущую киногруппу, в общем, на прежней основе, но о Федоре режиссер сказал:

— Художника я нашел другого.

— Почему?

— Федор сейчас не в форме, — ответил режиссер уклончиво.

— В каком смысле?

— В прямом… Короче, «насчет Федора» начальство распорядилось.

— Что-нибудь случилось?

— Ах, Саша, ну зачем вам наши мадридские тайны? — обнял его режиссер за плечо. — С Федором многие хотели бы работать. А я присмотрел талантливого парня. Правда, с закидоном, дома сюр гонит, но когда надо, может… Может, Саша, может. Поверьте, без хорошего художника мы не останемся.

Самого Федора Саша давно не встречал.

И вот он тут, в «Юпитере». И сразу видно, что значит не в форме. Да какая форма, Федор еле на ногах держался.

— Может быть, хватит, Федя? — спросил бармен, всеобщий знакомый и приятель.

Федор посмотрел на бармена с согласием, но приложил руку к левой стороне груди.

— Не могу.

Бармен взглянул на Сашу.

— Дайте бутылку, — кивнул тот.

— Спасибо, — откликнулся Федор признательно и пошел к столику быстро, стараясь не качаться. Выпил он тоже быстро, а потом опустил голову на руки и так посидел, будто валидол принял.

— Извините.

— Какой разговор! Не чужие ведь.

— Я бы не обратился к вам, но я знаю…

— Что?

— Как что? Вы же с худсовета?

— Да.

— Разве вынос тела не состоялся? Я очень рад. Очень рад.

Выпитое на время стабилизировало Федора. Взгляд собрался, щеки порозовели, и в словах прозвучала почти подлинная радость.

— Да, я рад. Поверьте, я не завистник, меня, конечно, вынесли в белых тапочках, но я вовсю не хотел, чтобы и вас тоже… Я, поверьте, считаю ваш сценарий удачным. Я интересовался. Гораздо лучше, чем первый. Вполне. А я что? У меня обстоятельства… Это от вас не зависит, зачем же мне злорадствовать? Значит, меня неправильно информировали. Сплетни. У нас это бывает. Ведь Заплечный… Какова фамилия, а? Впрочем, это совсем неудивительно. Никаких совпадений. Наверняка из палаческого рода. Так и прозвали. А почему бы и нет? Это тоже профессия. И не самая легкая. Я бы, наверно, не сумел. А его прадеды умели. И он тоже.

Саша, конечно, уже понял, но спросил растерянно:

— Что умели?

— Ну, весь этот набор: колесование, четвертование, на дыбу подтянуть, кнутом вытянуть, чтобы кожа лопнула, а сам живой, показания дал, покаялся. Это всегда ценилось — покаяться. Вот представьте себе, Зиновьев и Каменев не признались бы, что шпионы, а? Что было бы? Сорвали спектакль, а? Значит, вас миновала чаша сия?

— Я не каялся.

— Он не выступал?

— Он выступал.

— Ах, вы-сту-па-ал? — протянул Федор выразительно. — Ну, тогда, Саша, ничего не поделаешь. Игра сделана.

Федор сказал это так уверенно, что Саша сразу поверил пьяному художнику. Поверил и не мог верить. Ведь речь не о денежной потере шла; хотя и она была более чем значительной в Сашином масштабе цен. Все жизненные планы и надежды рушились в одночасье. Как же жить теперь?

— Вы уверены?

Федор вздохнул.

— Возьмем еще бутылочку? Скоро это станет для вас, как и для меня, труднодоступным.

Саша взял.

— Он такой влиятельный человек?

— Заплечный-то? Тля.

— Откуда же у него решающий голос?

— А у него и нет решающего голоса. Он не голос, он рупор. Потому что близок…

Федор протянул палец в сторону засиженной мухами люстры.

— Там… Он изрекает то, что думают там, наверху. А там уже сложилось мнение. И он сообщает мнение. Просто, как пуля в затылок.

— Но почему именно он? — сказал Саша, уныло понимая, что вопрос его глупый и никакого значения не имеет, кто именно возвестит «мнение», зачитает приговор и нажмет курок.

Федор так и откликнулся.

— А какая разница, он или не он? Я же сказал, у него наследственная профессия — ломать позвонки. Он, между прочим, в медицинском учился. Но, сами видите, из костолома костоправа не сделаешь. А тем более писателя. Что, впрочем, не мешает ему быть членом и СК, и СП, и членом худсовета, как видите. Но работает по основной специальности… Ваше здоровье, Саша. Вы мне симпатичны.

— Но зачем ломать позвонки?

— Значит, так нужно, — ответил Федор.

— И ничего не поделаешь?

— Ни в коем случае. Я вам чертовски сочувствую. Вы попали под колесо. Нет, не истории, простое колесо. Хотя, может быть, и истории. Но есть ли разница между колесом истории или какой-нибудь трехтонки Горьковского автомобильного завода? Колесо — оно колесо, Саша. Все думают, что колесо изобрели, чтобы ездить. Ну, на дачу, а если повезет, то и в Крым. Но не всем везет. Одних колесо везет, а других… колесует. Поверьте, я знаю, что такое попасть под колесо.

«Ты знаешь, — подумал Саша недоброжелательно, ибо хуже своего несчастья сейчас не представлял. — Под бутылку ты попал, а не под колесо».

— Не вешайте, однако, нос. Удар сильный, я понимаю, особенно для периферийного человека. Утвердиться в Москве, я понимаю. Но и Москва не рай, поверьте. Здесь тоже не всем сестрам по серьгам. А у вас… У вас там замечательные девушки. Даже не верится, какие у вас встречаются девушки…

Меньше всего был расположен Саша говорить сейчас о девушках, ему захотелось выругаться и уйти.

— Не до девушек, Федор.

— И напрасно. Плюньте вы на Заплечного и его хозяев. Ну кто они в самом деле? Рабы, ничтожества.

— Мне они хребет сломали, вы сами сказали.

— Бросьте! — отмахнулся Федор, но тут же поправился: — Понимаю я вас, понимаю.

— Вы в самом деле выпили лишнего, Федор. Мне пора… собирать чемоданы.

— Саша, милый, переживите это, ладно? Это можно пережить. Посмотрите с другой стороны. Если начальник недоволен, значит, в вашем сценарии что-то есть. Гордитесь!

Довод Саше не показался.

— Утешение слабое.

— А если я о себе расскажу?..

— Лучше о девушках, — оборвал Пашков.

Федор поставил стакан, не допив.

— Как скажете. Кто платит, тот и заказывает музыку. Я хотел о другом, но если о девушках, пожалуйста… Это тоже интересно.

— В самом деле?

— Не иронизируйте. Многие из нас даже не подозревают, что бывают замечательные женщины. Или, как говорят малокультурные люди, очень замечательные. Знаете, Тургенев был совсем не так наивен, как сейчас кажется. Он был художник, видел то, что недоступно обывателю.

— Вы еще о Тургеневе хотите?

— Не о нем. О девушке. Она живет в вашем городе. А вы работали вместе и не видели.

— Пора мне, Федор.

— Понимаю. Я хотел бы передать ей привет, но не нужно. Что такое привет? И зачем я ей вообще? Вы же видите меня?

— Вижу.

— А вы, кажется, всего и не знаете…

— Взять вам еще вина?

— Нет, хватит… А впрочем, возьмите.

Саша покинул «Юпитер», мягко говоря, не в лучшем настроении. О Федоре он тут же забыл и принялся из гостиничного номера интенсивно названивать режиссеру. Но тот исчез. Со студии ушел, дома не появлялся. Жена неизменно и сочувственно отвечала пьяному Саше, что мужа нет и она о нем ничего не знает. На другой день только Саша сообразил, что режиссер тоже напился, но уже не с ним.