Я выхожу из зала, в руке атлетический пояс. Я почти не чувствую его веса, мышцы приятно ноют после большой нагрузки. Бросаю пояс в шкафчик, беру полотенце, иду в душ. Кабинок здесь нет. Просто общее помещение со сливом в полу и несколько труб с душевыми насадками вдоль стены. Под горячими струями воды тело размякает как тесто. Я подставляю воде лицо, замираю и растворяюсь в ней. У меня сильная эрекция. Оглядываюсь кругом. Под соседним душем намыливает голову какой-то мужик. Отворачиваюсь к стене, стараюсь думать о чем-то неприятном. Мертвые собаки, вонючие свалки, наш офис, Лидочка. Черт возьми, почему я сейчас подумал о ней? Как ни странно, Лидочка помогает, член опал почти полностью, и я могу дотянуться до полотенца, прикрыть пах и уйти в раздевалку. Нет, нужна разрядка. Мне нужна разрядка. Одеваясь, я думаю, кому набрать. Лере или Яне? Есть еще Маша. Но это запасной вариант, до нее сложно дозвониться. Эрекция повторяется. Я с трудом натягиваю джинсы и размещаю полувставший член вдоль ляжки. На ресепшене сдаю ключ от шкафчика, выхожу в холл. Сажусь на диван, достаю мобильный, набираю номер.

– Лера? Привет. Через час могу заехать? Хорошо. Еду.

Лера работает проституткой. Это не настоящее ее имя. Я хожу к ней не первый год. На самом деле, ее зовут то ли Катя, то ли Наташа. Она говорила мне. Я забыл. Для проституток сказать свое настоящее имя – это некий кредит доверия. Маркер, указывающий на то, что ты теперь постоянный клиент и можно слегка отказаться от анонимности. Но я никогда не обращаюсь к ней в лицо по имени, даже по вымышленному. Произношу имя только по телефону.

Я вхожу в метро. Основной поток едущих с работы еще не схлынул. В Москве работают допоздна, поэтому до девяти вечера в метро толкучка. Сейчас еще нет девяти. Еду, прижавшись спиной к дверям. Стараюсь не смотреть на пассажиров. Они смотрят на меня. Не все. Некоторые. Мужчины с завистью, женщины оценивающе. Те, что постарше, подозрительно.

Да, у меня хорошая физическая форма, а внешне я в их представлении похож на головореза. Пассажиры в основном сливаются у меня в единую массу. Я инстинктивно выделяю потенциально опасных людей, но сейчас в радиусе обзора таких объектов не наблюдается. Через несколько остановок я выхожу. Иду от метро дворами. Я хорошо знаю дорогу. У подъезда звоню еще раз: «Я у подъезда». Набираю код на домофоне и поднимаюсь на второй этаж. Старая пятиэтажка. На стенах мат и грязь. В приквартирном тамбуре стоят санки соседского ребенка. Ее дверь уже приоткрыта. Я проскальзываю внутрь. Лера невысокого роста, черные крашеные волосы. Вамп. Накладные ресницы, косметики на лице нет. Для постоянного клиента, вроде меня, вечерний макияж не обязателен. Меня это устраивает. У нее немного близко посаженные глаза и маленький курносый нос. Высокие скулы, лицо удлиненное. Такое может свести с ума. В таких часто влюбляются. Идеальная кожа. Чуть тронутая солярием, но не пережаренная, как у фитнес-девочек. Грудь внушительная, но плоская, как бы растекшаяся по телу. Зато если такую собрать лифчиком, получится мечта любого дрочера. Животика почти нет. Стройные ноги, хотя и коротковатые. На ней полупрозрачная белая блузка и трусики, тапочки с небольшими помпончиками из искусственного меха на небольшом каблучке. «Проходи. Как дела? Все как обычно тебе?» В квартире минимум мебели. Это не жилое помещение, это цех. В прихожей вешалка, на кухне стол и два табурета, небольшая газовая плита, шкафчик для посуды. На стене икона Матроны Московской с засохшими вербовыми прутиками за ней. В спальне, она же единственная комната, расстеленная кровать и напротив нее телевизор. Дверь на балкон приоткрыта. Проветривала, чтобы следующий клиент не почувствовал запах пота, сигарет и спермы.

Я снимаю куртку, она размещает ее на вешалке бережно, как будто это музейный экспонат. Я ставлю сумку в коридоре, иду в душ. В ванной стоит стиральная машина, занимающая почти всю площадь помещения. Унитаз, раковина с небольшим зеркалом над ней, ванна с пластиковой занавеской. Я раздеваюсь догола, смотрю на себя в зеркало. Во рту сухо. Залезаю в ванну, включаю душ, тщательно намыливаю выбритый пах. Мою член и яички, подмываюсь и еще раз тщательно смываю остатки геля для душа. Выхожу из ванной, беру со стиральной машины заранее подготовленное для меня желтое полотенце. Вытираюсь, босиком прохожу в спальню. Она сидит на кровати и смотрит телевизор. Член у меня уже наполовину поднялся. Я ложусь на спину, она снимает блузку, становится на колени, боком ко мне, отводит за ухо волосы, чтобы я мог видеть, как она сосет. Свет только от телевизора, но его вполне достаточно. Она достает презерватив (держала его в руке все это время), берет его в рот и надевает на вставший член ртом. Начинает ритмично двигаться и постанывать. Проститутки так делают, чтобы клиент быстрее кончил. Ты получаешь два удовольствия в одном – и минет, и суррогат траха.

Пока Лера сосет мне член, я смотрю телевизор. Там идет ток-шоу, в котором обсуждается, как прислуга грабит знаменитостей. Миллионеры жалуются, что у них такое количество драгоценностей и дорогих вещей, что они просто не в состоянии хранить их все под замком. Часть этих вещей находится в их огромных домах, квартирах, на виллах. И прислуга ворует.

Какая-то сморщенная певица лет шестидесяти кричит, что ее горничная стала миллионершей, обворовывая ее в течение нескольких лет. Подумать только, натаскала вещей на пять миллионов! А теперь у нее свой собственный дом. «Интересно, она будет нанимать прислугу?» – думаю я. Лера продолжает работать.

Она уже порядком притомилась, но не оставляет попыток заставить меня кончить. Подрачивает член рукой, смотрит на меня развратным взглядом, убыстряет темп, играет с головкой кончиком языка. Ей кажется, что я сдерживаюсь специально. Абстрагируюсь, перевожу внимание на телевизор. Это не так. Я не сдерживаюсь. Я и правда хотел бы кончить, но не могу так быстро. Через несколько минут я чувствую, что сперма подходит, я напрягаюсь, беру ее за голову, насаживаю на член, но не слишком глубоко, потому что я знаю – горловой минет она делать не умеет. Не хочу, чтоб ее вытошнило. Пока я кончаю, Лера подстанывает.

Я откидываюсь на спину, смотрю в потолок и слышу, что происходит в комнате. По телику продолжается обсуждение воровства. Сейчас выступает поп, он говорит о заповедях Господних, ведущий поддерживает его, публика в зале аплодирует. Похоже, с безумием у них там все в порядке. Лера аккуратно снимает презерватив, завязывает его и кладет в салфетку. Вытаскивает следующую и вытирает мне член. Делает все методично, как медсестра, обслуживающая коматозника. Наконец она ложится рядом и игриво гладит мне грудь наманикюренными пальчиками.

– Ну что, милый, расслабился?

– Да… Хорошо было. Как всегда.

– Ты бы почаще, что ли, ходил? Вон, полную резинку накончал, – смеется она.

Я улыбаюсь и провожу рукой по ее волосам.

– Чаю? – Она встает, чтобы выйти из комнаты и поставить чайник, а потом принести мне чашку.

– Да, давай. Нет-нет, я на кухне с тобой попью.

Мы идем в кухню. Я голый, она – в накинутом шелковом халатике с лилиями. В квартире царят мертвенная, какая-то даже таинственная тишина и сумрак. Совсем некстати приходят воспоминания о брошенной голубятне, на которую лазал в детстве. И еще о том доме, выселенном доме, в котором мы с друзьями наткнулись на труп. Он лежал на спине, руки на животе, и под ними запеклась кровь. Все вокруг было в голубином помете, в каких-то стружках, пакле, валялись бутылки и пустые пачки от сигарет. Это было на чердаке в выселенной пятиэтажке. На мертвеце были мятые брюки в мелкую клетку, светлая рубашка с разорванным воротом, а руки он держал на животе, зажав рану. Его испитое лицо было серым, острый подбородок смотрел вверх, глаза полуприкрыты. Мы тогда очень испугались. Кинулись к взрослым. Так я впервые увидел труп. Но вот что странно: я испугался от того, что испугались все. Это была совершенно стадная эмоция. Мне никогда потом не снился этот зарезанный алкаш, и вообще, черт его знает, почему я вспомнил о нем сейчас. Сильная эмоция? Пожалуй… Мне хотелось бы сильных эмоций. Но я уже давно не могу испытать ничего сильнее вот такого оргазма, как сейчас. Я не помню, совсем не могу вспомнить, когда я в последний раз смеялся или плакал. Это все куда-то ушло, растворилось, и вот я сижу истуканом на этой кухне под иконой Матроны Московской.