Из страшных объятий дикого Востока меня вырвала настойчивая трель телефона. Звонила Кирена сообщить, что не вернется.

Кто знает, на что способен человеческий мозг в экстремальной ситуации? Величайшие изобретения, включая велосипед и цепные атомные реакции, меркнут перед одним только мигом, сопряженным с реальной угрозой и опасностью. Только на краю пропасти ощущаешь себя тем, кто ты есть на самом деле. Порой, незнакомец, живший в твоей оболочке все это время, очаровывает или, наоборот, отталкивает хитрой изворотливостью в стремлении жить. Все зависит от алгоритмов, что не только были заложены при рождении, но и от приобретенных в течение жизни, под воздействием опыта и обстоятельств.

За доли секунды, обработав полученную информацию от своей жены, я осознал, что именно произошло и что случится в скором будущем. Не было помутнения рассудка, аффекта, дрожи в конечностях или растерянности, – в голове вырисовался четкий сформулированный план, который, правда, предстояло еще хорошенько продумать в деталях. Одно я знал наверняка: я не собирался потерять женщину, дарованную мне судьбой.

Стоило немалых трудов (река красноречия едва не иссякла) уговорить Кирену прилететь домой накануне восьмого марта. Мы с ней нейтрально относились к этому празднику и просто наслаждались еще одним выходным днем в обществе друг друга, в то время как стада красноглазых мужей, забивая атмосферу праздничным перегаром, дежурно мечутся в поисках букета залежалых цветов, чтобы исполнить семейные обязательства и погрузиться в пьяную нирвану.

В этот раз все было по-другому: по пути из аэропорта мы молчали. Приехав домой, она, сославшись на дикую усталость, поднялась на второй этаж, приняла душ и легла спать в гостевой комнате. Завтра, восьмого марта, мне предстоял, пожалуй, самый сложный разговор в моей жизни. Разговор, касающийся самой жизни.

Всю ночь я то проваливался в сон, то просыпался, зачастую совершенно не понимая, бодрствую или нет. Если разбудить человека в период крепкой фазы и спросить о чем-то серьезном, то почти наверняка, при ясном, осмысленном взоре, он понесет самую дикую чушь. Кирена, для смеха, изредка подшучивала надо мной подобным образом, засидевшись за полночь за хорошей книжкой.

На следующее утро в окна ворвалась чудесная солнечная погода. Рассветную тишину разрывали радостным щебетанием маленькие птахи, на кромках крыш плакали и с мрачной необратимостью устремлялись вниз коварные сосульки, снег под ногами хрустел глазированной коркой. Зима неохотно, грязными следами чернеющей копоти на угасающих сугробах, покидала город, и уже чувствовалось вишневое дыхание весны. Смена времен года бодрила, созидая новый прилив сил каждому чахлому организму, изнуренному непроницаемой ширмой полярной ночи.

Кирена проснулась поздно: только к полудню я услышал ее шаги в соседней комнате. Мое предложение позавтракать она ожидаемо отклонила, сославшись на необходимость успеть собрать до вечернего самолета вещи. Поужинать перед вылетом, как я и рассчитывал, все же согласилась. На этом строился мой ужасный план.

Весь день я едва сдерживал своё волнение перед неизбежным, маскируя свои истинные чувства печалью от предстоящего бракоразводного процесса. Меня, не познавшего отцовской любви, даже слово «развод» удручало. Женщина, с которой я хотел прожить отмеренное мне время, была спокойна и холодна. Она не принимала теорию, что семья одна, на всю жизнь, и превыше всего. Семейная жизнь как трамплин: вы оба встали на лыжи и вдвоем же несетесь вниз, не останавливаясь и не сворачивая. Именно так я себе представлял нашу с Киреной судьбу. Вместе навсегда. Но любимая когда-то игрушка разонравилась и требовала замены, пока не вышел гарантийный срок.

Прощальный ужин подходил к концу. Мы, как и положено цивилизованным людям, разобрались в нашей ситуации без использования непечатных слов и холодного оружия. В заключение, я предложил выпить по бокалу дорогого шардоне из личных запасов. Я прекрасно знал, что Кирена обожает именно это вино, поэтому она не смогла отказаться. В гостиной звучал любимый нами Чайковский. Шардоне и «Щелкунчик» – идеальные ингредиенты для мирного завершения отношений, как соленое и сладкое, радость и отчаяние. Счастливое сочетание в стиле ар-деко, особенно, если одно из них содержит в себе смесь транквилизаторов и веществ, угнетающих дыхание.

Любовь не исчезает, если кто-то из двоих по-прежнему питает чувства. Из нас я не утратил страсть, а это означало, что Кирена должна была остаться в доме, где мы провели несколько бесценных лет, вихрем пронесшихся перед моими глазами за те секунды, пока она допивала свой последний бокал. Сейчас в ней зарождалась новая эра, которую ей предстояло оценить по достоинству.

Несколько минут спустя, Кирена почувствовала легкую усталость и головокружение. Ее знобило, и я предложил ей прилечь ненадолго тут же в гостиной, на диване. До самолета было достаточно времени, успокаивал я. Приглушив свет, я сел подле нее, взял за руку и неотрывно глядел в ее широко распахнутые глаза, ради которых был готов на все. Понимала ли Кирена, что происходило с ней? Я надеялся, что нет.

Одно дело – внезапный уход, совсем другое ощущение, когда душа медленно освобождается от телесной оболочки, а каждый вздох может стать последним. Мозг, сознание бешено сопротивляются, цепляются за все земное, пытаются вырваться из объятий неизбежного. Наконец, последние минуты и секунды пребывания в этом мире сглаживаются, забиваются стремительно делящимися клетками наиболее ярких и важных пережитых когда-то впечатлений и эмоций, а после плавно ускользают в трясину беспамятства, словно от укола с сильнодействующим наркотическим веществом.

И вот я ощутил, как сильно задрожала Кирена всем телом, а из открытых, но невидящих, глаз хлынули бледно-розовые слёзы, ниспадающих прозрачными потоками по прекраснейшему лицу. Из Кирены струилось последнее послание живому миру, то, что еще могло отождествлять ее с ним. Я целовал ее руки, глаза, нос, солоноватые губы, – самое дорогое, что было у меня. И все, что я так любил, оставалось в доме. Нашем с Киреной доме. Навсегда.

На следующий день, после работы, я довольный и радостный спешил домой. В моей жизни ничего не изменилось. Я безумно счастлив, у меня семья, и те, кто после всего этого утверждают, что я не умею любить, – либо безнадежно глупы, либо чрезвычайно завистливы.

Холодное весеннее солнце вяло омывало последними тусклыми лучами далекий и почти невидимый горизонт. Вечер обнимал город смолистым облаком дымчато-сладкой убаюкивающей дремоты, а я возвращался по оставленным утром следам на снегу к своей Кирене.

Диспансеризация направлена на

выявление хронических

неинфекционных заболеваний,

являющихся основной причиной

преждевременной смертности.

Из положения о диспансеризации.

В пять утра Вениамина Егоровича разбудили настойчивые характерные позывы. Сшибая спросонья углы прихожей и дверные проемы, доковылял он до туалета. Привычно завис над унитазом, намереваясь исполнить задуманное. Внезапно, замутненный сонливой негой, взгляд сфокусировался на чем-то крайне неожиданном в столь ранний час. Он ахнул и остолбенел: в водном ареале фаянсового друга мерно покачивался фекальный ковчег.

Мозг мгновенно пробудился и заработал со ураганной скоростью. Еще час назад ничто не нарушало экосистему чуда сантехнической мысли. Жена трудилась в ночную смену в круглосуточном магазине и должна вернуться только через пару часов. Сын давно съехал и приезжал раз в месяц, да и то, если нужны были деньги. Может, кот? Вениамин Егорович выскочил в коридор, вытащил из мягкой лежанки упитанного и возмущенного вторжением в личное пространство Ваську персидского розлива. Оперативно произвел дознание, которое закончилось предупредительным шипением и легким прикусом левой руки следователя.