— Болото большое, — сказал Жиган, разглядывая расстилающуюся перед нами топь. — Ежели варнак туда забрался, найти будет непросто.

— Найдем, — твердо ответил я. — Даже если придется осушить все болото.

После короткого совещания мы осторожно двинулись вперед. Судя по рассказам местных, на этот торфяник в своем уме далеко лезть никто не будет. Пройти его, особенно в одиночку, почти невозможно. Так что мы двинулись вдоль края болота. Идти приходилось медленно, тщательно выбирая путь среди предательских трясин. Хоть и тыкали перед собой вырубленными слегами, но несколько раз люди проваливались по колено в жидкую грязь, и их приходилось вытаскивать.

Около полудня один из мужиков вдруг закричал: — Гляньте! Там, на кочке!

Мы все посмотрели в указанном направлении. На холмике, возвышающемся над болотной жижей, виднелся клочок ткани. Присмотрелись — и точно, кусок белой ткани, зацепившийся за ветку кустов.

— Его, — уверенно сказал Фома. — Я эту рубаху помню, Васька летась на ярмарке купил.

Теперь у нас появилось четкое направление. Мы продвигались вперед, внимательно осматривая каждый островок твердой земли. Болото, казалось, не хотело отдавать свою жертву, то и дело пытаясь затянуть нас в свои глубины. Сначала Жиган провалился по пояс, потом Фома, тащивший его за слегу, по грудь. Еле вытащили, особенно тяжелого хитрованца. Кое-где собак пришлось тащить на себе.

К вечеру второго дня погони мы достигли противоположного края болота. Вот тут, на небольшом сухом островке, мы обнаружили недавнюю стоянку — смятые кусты и примятую траву.

— Был здесь, — сказал Фома, осматривая место. — Ушел не больше часа назад. А потом нас услышал, и побёг. Видать, на ночевку устраивался, вон, веток наломал.

Усталость как рукой сняло. Мы были близко, очень близко. Несмотря на наступающие сумерки, я решил продолжить погоню.

— Вперед! — скомандовал я. — Он не мог уйти далеко.

— Выйдет к железке, не найдем, — согласился пристав.

Мы углубились в лес, двигаясь быстро, но осторожно. Собаки, почуяв свежий след, рвались с поводков. И вдруг…

Громкий выстрел разорвал тишину леса.

— Ложись! — крикнул Жиган, сбивая меня с ног.

Вести в лесу перестрелку — дело неблагодарное. Каждое дерево — препятствие. Поэтому охотнику приходится подбираться до пределов прямой видимости. Но кто знает, вдруг та самая дробина или картечина найдет свой путь вопреки теории вероятностей, и причинит именно тебе вред.

— Не подходи! — донесся до нас хриплый крик бегунка. — Всех перестреляю! Я белку в глаз бью, вы меня знаете!

— Ты, Васька, не дури, — громко ответил псарь. — Стрелять тебе нечем, нас много. Очень скоро тебе не в глаз попадут, а в жопу, которой ты думал. Сдавайся, да пойдем домой.

— Не возьмете живым! Лучше здесь сдохну, чем на каторге! — уже не так уверенно закричал убийца.

Ситуация казалась патовой. Мы не могли приблизиться, не рискуя получить заряд в организм, а Васька не собирался сдаваться. Мужики начали тихо переговариваться, обсуждая, как лучше обойти позицию стрелка. А ведь вот он, совсем рядом — каких-то метров тридцать по прямой. Даже если обходить, вон до того кустарника, потом влево…

Я подвинул от себя Жигана и произнес «Чок». Время замедлилось, стало тягучим, словно кисель. Я резко вскочил, рванул вправо. Потом, ломая траекторию, влево. Лишь бы не запнуться за что-нибудь и не упасть. Раздался выстрел, я почти увидел, как медленно разлетаются картечины из ствола. Но я уже точно не на линии огня! Быстрее, еще быстрее! Спустя мгновение я был уже возле дерева, за которым устроился стрелок, вскочил прыжком на ствол. Васька судорожно засовывал патрон в переломленное ружье.

— Ну здравствуй, сучонок, — произнес я после того как пробил с правой ноги ему прямо в голову.

Назад возвращались утром. В здравом уме кто ночью по лесу ходит? И так только и успели собрать дровишек для костра. Второй день всухомятку питаться — кусок в горло не лезет. И запивать приходится водой из природных источников.

Дорога до Знаменки заняла существенно меньше времени — нам же по прямой идти, да и останавливаться для поисков нет нужды — вон она, цель похода, со связанными руками бредет спотыкаясь. После пенальти, пробитого головой убийцы, на лице у него расплывается здоровенный кровоподтек, из-за которого разрез глаз у Васьки стал сильно китайским. Вменить мне насилие в отношении задержанного у кого-нибудь вряд ли хватит ума — пристав подтвердит, что тот в нас стрелял.

Поначалу я гада хотел просто придушить. Хорошо, подбежавшие мужики оттащили. Пожалуй, побегать с тачкой на Сахалине для убийцы будет намного хуже, чем умереть сразу. Пусть помучается. Ведь Васька этот — никакой не уголовный авторитет, поддержка и грев на каторге точно не предусмотрена. И сбежать у него вряд ли получится. А срок ему светит, со слов пристава, согласно уголовному уложению от шестьдесят шестого года, статья одна тысяча четыреста пятьдесят пятая — от двенадцати до пятнадцати лет каторжных работ. А с учетом вооруженного сопротивления при задержании — и вся двадцатка. Считай, пожизненно, потому что здоровья там надо очень много.

Кстати, раскройся в Пятигорске мой просчет с оружием во врачебном саквояже, Сахалин бы мне не светил ни разу. За посягательство на жизнь и здоровье членов Императорского дома каторжные работы не предусмотрены. Смертная казнь и лишение всех прав состояния. Вот такой юридический каламбур.

Пришли мы в имение после полудня. Оказывается, мы просто кругаля по округе дали. Не будь сдерживающих факторов типа уставших собак и Васьки, и быстрее бы на месте оказались.

В Знаменке я сразу от правоохранительных забав отошел в сторону. В господском доме за время моего отсутствия кое-как убрались в спальне, куда и занесли мои вещи. Открыл чемодан. Вот рубаху на перемену покойник взял, белье тоже. А с костюмчиком беда — остался в Тамбове. Эх, в баньку бы сейчас… Скажу, чтобы натопили, схожу со становым. А пока приступим к вещам неприятным, но нужным. Умыться, переодеться, и сходить к вдове моего слуги. И пусть она была не особо покойным любима, но о своей семье не забывал, деньги отправлял регулярно.

Гроб с телом Кузьмы стоял посередине большой комнаты. Горницы, наверное? У меня как доходит до всех этих народных названий, моментально ступор начинается. Рядом с гробом суетились какие-то женщины. Они на похоронах сразу откуда-то таинственным образом появляются и начинают производить некие ритуалы, призванные усилить интенсивность броуновского движения. В головах стоял дьячок и читал псалтырь. Без энтузиазма, монотонно и невнятно. Работа у человека такая. Ладно, подкреплю стремление к соблюдению обряда рублём. Смотришь, и терпения достойно закончить чтение добавится.

Постоял рядом с гробом, посмотрел на платок, что накинули на обезображенное лицо Кузьмы. Ткань слегка пропиталась кровью, вокруг кружили мухи. И за что человеку такая кара⁇

Вдова меня явно ждала. С порога бросаться с обвинениями, мол, из-за барских хлопот мужика потеряла, не стала, но зыркнула не очень приветливо. Ее понять можно: пенсии по потере кормильца в такой ситуации актуальным законодательством не предусмотрено.

Я отошел от гроба, нашел взглядом Авдотью, и кивнул, давая знак, чтобы вышла следом.

— Ох, барин, как жить теперь без Кузьмы? — начала она плач безо всяких предварительных телодвижений. — Ведь на нем держалось всё! И деточки вот…

— Соболезную! — я приобнял женщину и она не отстранилась. Всхлипнула на плече.

Я спокойно подождал, вздыхая и поглаживая по спине.

— Сколько сыновьям лет?

— Так Володьке вот четырнадцать на Успение Пресвятой Богородицы, — начала перечислять Авдотья, отстраняясь. — А Прошке двенадцать на Сретение было.

— Читать, писать умеют?

— А как же! — с гордостью ответила Авдотья. — Всё как положено, земскую школу закончили, уж мой строго наказывал, чтобы учились, они, значит…

По нынешним временам такое образование — серьезный плюс в карьере. При упорстве и наличии средств его можно продолжить вплоть до высшего. Но и так — приказчиком возьмут сразу. Или помощником счетовода какого. Но сказал я другое.