С удовольствием выпила приличного размера чашку черного как смертный грех, горячего как ад и сладкого как…, ну в общем очень сладкого кофе выпила и пошла спать, не позволяя себе думать о том, куда денется Володя. Легла и сразу уснула. На всех кофе действует по-разному, вернее, на всех одинаково, а на неё так!

Проснулась так же мгновенно, как и уснула. Она его обнимала, и он её обнимал, как всегда.

‒ Доброе утро, красавица, – каждое утро слышала эти слова и улыбалась, и сладко потягивалась, и потом они целовались, обнимались и всякое другое тоже было. Сегодня не будет ничего такого. Сегодня она сразу вспомнила что было вчера и проворчала:

‒ Я никогда, не была красавицей, но в молодости, я была чертовски мила!

Это утро было другое. Несчастливое и его под нормальное гримировать надо, чужими шутками, потому что свои не рождаются в боли.

‒ Ну что за мозги у тебя такие, заковыристые ‒ Володя засмеялся.

А потом Юлька передумала, пусть это будет последнее утро, но сегодня оно начнется с её самого горького и самого сладкого поцелуя.

Кошки спрятали когти, замурлыкали, свернулись калачиком и сладко уснули.

Никогда они так не любили, как этим утром. Нежно, страстно, неистово, под грохот и свист нахлынувших эмоций. Потому что прощались, потому что в последний раз. И потом она лежала у него на груди и отходила от этой сладкой неистовости, а он целовал её пальцы. Было так больно внутри, что она застонала.

‒ Юля, что между нами происходит? ‒ вчера ему казалось, что она разлюбила его, а только что он подумал, что это чушь собачья, что они стали ещё ближе, чем всегда, откуда этот горестный стон.

Просто смотрела в глаза и стала туда проваливаться, очень глубоко провалилась и попала в невыносимое желание. Непонятно было, это его желание или её и опять, в этот раз точно уже последний, как перед смертью, за день-два до ухода человеку становится лучше. Может так и любовь уходит, добирает последнее?

Днем Юле хотелось плакать, отложила это на вечер, когда сядет в поезд и там потихонечку порыдает, на послезавтра, когда выплачется на плече сначала у мамы, потом у Таньки, а сегодня предстоит пережить хлопотный день, формальности на работе, собрать для всех подарки, упаковать чемодан и на родину, к родителям, к подруге детства Таньке, к маленькой тезке Юлечке, бесконечной нежности и к звездному небу родины.

Прибавилось ещё одно горе. Страшное и неизвестное.

Позвонила родителям, как обычно спросила, что им привезти, как обычно услышала, ничего не надо, приезжай сама и на вопрос, как там Танюшка, мама горько вздохнула и сказала:

‒ Ох, доченька, приезжай.

Так было всегда, когда у мамы не было сил рассказать что-то плохое. Так было после папиного инсульта, так было после смерти Баванны. Ох, доченька, приезжай. И всё. Больше ничего она не смогла сказать. Юлька сразу поняла, что у Таньки беда, с ней совсем плохо.

Нет, этого быть не могло, ничего плохого не должно случиться с Танькой, потому что она не заслужила ничего плохого, никакой беды, никакого горя, только радость и счастье.

‒ Открывай глазы, скорее, скорее! А то без нас всё случится.

И так каждое утро. Что должно случиться никто не знает, но пропускать это нельзя. Да и невозможно пропустить, если у вас есть две настоящие лупы, два калейдоскопа, смешной пес и кошка с котом, две лопатки, две корзинки и великолепная экипировка на любую погоду.

В лупу разглядывалось всё! Узоры на крыльях бабочки, мордочка стрекозы, сверкающий бок майского жука, перышки цесарки или даже удода, крохотные цветочки, которые увеличенными были чрезвычайно красивы, мгновенную и бесконечную в разнообразии красоту снежинок. Мир щедро делился своими чудесами, мир был волшебным. Крохотное цветное стеклышко, которое находилось в земле, непременно запускалось под крышечку калейдоскопа. Калейдоскоп показывал прекрасное будущее. Нестерпимо ждать, когда оно начнется, но обязательно будет оно, яркое, неожиданное, разноцветное будущее.

Пса звали Настя, кошку Муся, а кота Мох. Настя был мальчик, но взрослые загадочно величали его Настоятель Монастыря. Муся была сначала Малышом, имея на лбу четкую букву М, потом оказалось, что это кошка и она стала Мусей, потому что кошку никак по-другому с такой меткой назвать было нельзя. Муся из игривого котенка стала величественной кошкой, которая регулярно приносила трех котят необыкновенной красоты. Какого окраса не были бы котята, на лбу они носили букву М. И не просто две дуги, как у других кошек, а полноценная буква М, добротная, печатная буква М. Даже белый пушистый Мох, на лбу носил букву М ярко рыжего цвета. Больше ни одного пятнышка на этом красавце не было. Гуляли всегда впятером, Настя, между двумя котами и две прелестницы.

По весне Баванна нарезала черный хлеб, кусочки сала, накладывала в корзинки пирожки и отправляла гулять надолго с невероятно загадочными словами:

‒ Берите своего Настоятеля идите гуляйте, чесночок сорвите, хлебушек натрите и гуляйте, гуляйте, а то у нас цыплят не будет.

Много позже девочки узнали, что их пес не выносил никаких амурных дел абсолютно всех представителей подворья, хоть своего, хоть соседского. Петух ли, селезень, кролик или индюк при малейших попытках продолжения рода были неистово облаяны и нервничали без положенного завершения важного акта, а некоторые даже попадали под острые зубы крохотной собаки. За высокую нравственность и был назван пес Настоятелем Монастыря, в миру Настя. Когда неожиданно похудевшая Муся вдруг приглашала всех полюбоваться своим потомством, пес гордо шагал рядом и упреки в недосмотре игнорировал, хотя был по жизни невероятно понятливым и производил впечатление очень маленького человека, имевшего слабость ходить на четырех конечностях, лохматого, с длинными гладкими ушами, который просто говорит плохо.

Настя пытался, он умел поддерживать беседу, вздыхал сочувственно, когда жаловались, ровно в тех местах, в которых вздохнул бы добросердечный, сочувствующий человек. Настя размахивал лапой и издавал какие-то наборы звуков, очень похожие на слова, когда шла бурная дискуссия, когда все махали руками, и умел слушать, обращая к говорящему то одно, то второе ухо, он умел плакать и смеяться, только наоборот, вместо ха-ха у него получалось ахь-ахь!

Все было общее, но кое-что было отдельное. У Таньки флакончики, один из-под духов в виде маленькой капельки с черным колпачком и ещё один, пшикающий, с небольшим количеством волшебной воды чайного цвета.

Флакончики были для утешения. На них были написаны чужими буквами слова. Во флакончике в виде капли с черным острым колпачком хранился аромат Танькиной мамы, аромат был праздничный и торжественный, пудренный. Второй, большой, вытянутый флакон с замечательно весёлым ароматом, был запахом Танькиного папы и хранился во флаконе с пшикалкой.

Автобус, на котором приезжали Танькины родители, которые жили в городе с длинным названием Ростов-на-Дону, приходил ночью и все ждали их приезда каждую пятницу. Когда приезды не случались, пузырьки открывались.

Танька, закрывая свои огромные голубые глазищи, вытекая нескончаемыми солеными ручьями через веки, дышала этими ароматами. Юльке было всегда страшно, что она так плачет, беззвучно, она разделяла её горе, гладила её руку, очень долго крепилась, а потом заливалась громким воем. По-другому она реветь не умела. Только вслух, громко и тогда к ним присоединялся Настя, Мох и Муся и тогда Танька начинала жалеть их всех, и успокаивать, и они успокаивались и засыпали под собственные страдания и терпко-пудренный аромат духов.

А утром наступал день, в котором ничего важного нельзя было пропустить.

У Таньки были флакончики, а у Юльки был Ужас. Он находился между двумя глухими стенами стоящих рядом домов. Там была тьма и у тьмы было имя – Ужас. И если Танька спокойно перелезала со своего крыльца на соседнее, Юлькино, то Юлькин маршрут к Танькиной калитке пролегал буквой П с переходом на другую сторону улицы, мимо дома невероятных красавцев Ярого и Сени, либо кружными путями через огороды. Она старалась делать это незаметно от окружающих, но куда от соседей спрячешься, и они называли её чудная Юлька. Юлька понимала, что все остальные как-то договорились с этим пространством и оттуда их никто не обидит, а с ней Ужас договариваться не собирался. Она надеялась с ним договориться, потом, а пока приспособилась держаться от него подальше.