— Мерзость, — с отвращением произнесла Сара.

— Они наслаждались вкусом нашей боли, — продолжил он, — Они причиняли ее нам самыми жестокими способами, а потом слизывали пот и масла с нашей кожи, выпивая, словно какой-то экзотический коктейль.

— Отвратительно, — в ужасе сказала она.

— В конце концов, наши болевые процессоры дали сбой. Сработала защита, и мы перестали ощущать боль. Перестали реагировать. Перестали вырабатывать гормоны и феромоны, которых жаждали мерзкие инопланетные твари. Мы оказались бесполезны, и нас бросили в яму, наполненную разлагающимися трупами их предыдущих жертв.

— Ладно, Миско, история отвратительная, — Сара говорила так, словно ее вот-вот стошнит. — К чему ты клонишь?

— Я к тому, что киборг вроде меня может изолировать или отключить болевые рецепторы, — Он содрогнулся при мысли о том, какие муки придется испытать Камиле. — Камила не может позволить себе такую роскошь. Она почувствует все, и это безвозвратно изменит ее.

— Тогда нам лучше изучить возможности, как помочь ей, когда она вернется, — сказала Сара. — Потому что она вернется домой к тебе, ко мне. и если для тебя она значит так же много, как для меня, ты сделаешь все возможное, чтобы помочь ей справиться.

— Клянусь, — заверил он. — Я так и сделаю.

Сара взяла его за руку, и он обрел утешение от этого прикосновения. Им обоим сейчас было больно, они боялись, но поддерживали друг друга. Это большее, чем то, что было у Камилы. Где-то на другом конце галактики, запертая в кошмарной клинике, она была одинока и страдала.

Не сдавайся, Камила. Борись. Живи.

Ради своей сестры.

Ради меня.

Одурманенная и пускающая слюни Камила раскачивалась из стороны в сторону в холодной, ярко освещенной камере. Очень короткая цепочка, крепившаяся к кольцу, пришитому к спине ее смирительной рубашки, удерживала ее в вертикальном положении. В ногах было странное ощущение, тяжесть и онемение. Руки давно затекли от напряжения, плотно пристегнутые к спине из-за медицинских ограничений.

Онемение ладоней и рук было для нее милостью. Во время приема жестокие медсестры, ухаживающие за ней, вырывали из ее пальцев акриловые ногти. От мучительной боли она кричала, борясь со рвотой. Химическое обеззараживающее средство, которым ее облили, усилило боль. Первое успокоительное, которое ей дали, было просто находкой, потому что оно дало ей возможность не волноваться о муках.

На маске, которую на ее лице закрепили медсестры, была еще одна цепочка, прикрепленная к верхней части и заставляющая ее поднимать голову, хотя ей отчаянно хотелось спать. Между зубами было вставлено жесткое кольцо, удерживающее ее рот от того, чтобы полностью держать его закрытым. Из-за кляпа и введенного через инъекцию в бедро лекарства, она слюнявилась, словно мастиф.

Все это было ужасно, но настоящие мучения испытывали ее глаза. Медсестры яростно капали ей в глаза оранжевые капли. Опаляющая жидкость вынуждала ее истерически всхлипывать, а когда боль, наконец, утихла, она не могла прикрыть глаза или моргнуть. Маска удерживала голову, а из-за капель глаза оставались открытыми, вынуждая смотреть пропагандистские фильмы, которые безостановочно крутили перед ней. Наушники, вставленные ей в уши, вливали в мозг поток бессмыслицы.

До сих пор она сопротивлялась жестоким попыткам промыть мозги, но теперь она не была настолько глупа, чтобы думать, что может продержаться вечно. Когда ее обрабатывали, директор программы перевоспитания был готов к ее нетерпимости к свободомыслию. На протяжении минимум трех лет она станет ярой приверженкой, но по истечению их полностью подчинится власти императора.

Ее воспоминания о времени, прошедшем с момента ареста до настоящего, были нечеткими и размытыми. Она понятия не имела, как долго находится в заключении. Думала, что прошло несколько дней, но, возможно, прошли всего лишь часы. Пришли медсестры с новыми инъекциями и полосками питательной бумаги, которые положили под кляп на язык. Она не могла уследить, как часто они приходили или сколько раз навещали.

Вспышки, когда отец выкрикивал ее имя, смешались со злобными ухмылкой и взглядом Шуя. Успокоительные препараты, растекающиеся по ее венам, притупили чувство предательства. Осознание, что ее отец передал Шую поддельные записи было хуже, чем клинок. Она вспомнила, как он держал ее за руку и напоминал об отцовской любви. Теперь это казалось пустым и ненастоящим.

Если бы она очень постаралась, то смогла бы вытеснить эти ужасные мысли из своей головы и сосредоточиться на Миско. Его нежная улыбка вытеснила бы ужасные образы, что раскрывались перед ней. Призрачное ощущение его рук, ласкающих ее обнаженную кожу, успокаивало ее нервы. Его глубокий голос, зовущий ее по имени, сменил звон императорских речей, бьющий по барабанным перепонкам. Но для развития фантазии требуется большая концентрация, которая слишком сложна для ее одурманенного мозга. Она не выдержала, и образ Миско исчез, оставив ее в этом адском месте.

Шея и спина сильно болели от напряжения, и ей отчаянно хотелось сесть. Лучше было бы лечь, но она знала, что этого никогда не произойдет, не здесь, где ее, казалось, собираются пытать и мучить. Осознание того, что это ужасное лечение — всего лишь начало, лишило ее всех сил. Обессиленная, она обмякла, позволив наркотическому дурману унести себя туда, где время, казалось, перестало существовать.

Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем дверь ее камеры открылась. В белую комнату вошли трое медиков. Самый крупный из них, мужчина с лицом как у лягушки, встал у двери. Две женщины в одинаковых зеленых униформах подошли к ней с едва скрываемым отвращением. Она полагала, что это справедливо. У нее не было возможности сходить в туалет, и она прибегла к тому, чтобы просто позволить организму справлять естественные потребности, когда желание было чересчур большим.

— Придется полить ее из шланга перед операцией, — сказала высокая женщина, натягивая медицинскую маску.

Камила ухватилась за упоминание об операции. Даже одурманенная и эмоционально подавленная, она запаниковала. Операция? Какая операция?

— Доктор хотел, чтобы ей дали еще одну дозу транквилизатора перед подготовкой? — сказала та, что повыше.

Та, что пониже, проверила планшет. который носила с собой.

— Нет, она нужна ему в сознании.

Человек-лягушка удовлетворенно фыркнул.

— Этому больному ублюдку очень нравится, когда они кричат и дерутся.

О нет. Нет. Нет. Нет.

Как она не пыталась, не могла заставить свои конечности подчиняться, хотя мозг кричал, чтобы она боролась. Лягушка и высокая женщина стали отцеплять ее от стены. Лишившись цепей, Камила упала лицом вниз. Прежде, чем она успела прийти в себя, мужчина-лягушка схватил ее за заднюю часть смирительной рубашки и вытащил из камеры, словно вещевой мешок. Распухший, болезненный язык вывалился изо рта, и она постаралась сомкнуть растянутую челюсть. Дискомфорт был настолько ужасен, что она остановила свои попытки.

Лягушка внес ее в комнату с кафельным полом и стоком. С ловкостью человека, часто занимавшегося этим, он расстегнул смирительную рубашку, оставив ее обнаженной на холодном кафеле. Она попыталась сесть и снова упала. Струя обжигающе горячей воды ударила ей в спину, и она вскрикнула от боли и потрясения. Попыталась встать, но ноги заскользили по плитке. Отползла в сторону, неуклюже, как ребенок, еще не освоивший это искусство. Неумолимый поток воды последовал за ней, делая кожу сырой и чувствительной.

Когда лягушка счел ее достаточно чистой, схватил ее за мокрые волосы и заставил встать. Она пошатывалась на ослабевших ногах, и он подтолкнул ее вперед, ухватив за волосы. Она вскрикнула, спотыкаясь, вышла из комнаты и направилась по коридору в кабинет хирурга. Вздрогнула, когда прохладный воздух коснулся ее влажной кожи, и с ужасом посмотрела на страшные аппараты и острые инструменты, разложенные на подносах.