Я погружаюсь в сон, разум заволакивает чудесный туман. Будто во сне я слышу далекий скрежет открывающейся двери внизу, скрип ступенек, потом шаги в коридоре. А потом включается яркий свет, озаряя всю комнату. От неожиданной яркой вспышки я морщусь.
– Сори? – В дверях стоит Натаниэль собственной персоной и изумленно глазеет на меня. – Что ты делаешь в моей кровати?
Глава четвертая
– Это Мишутка Бэггинс? – спрашивает Натаниэль, указывая на плюшевого мишку, которого я прижимаю к груди.
– Я его в шкафу нашла, – защищаюсь я.
У меня немного кружится голова, не уверена, от чего именно – от того, что меня резко разбудили, или от присутствия Натаниэля. Не помню, когда мы в последний раз оставались наедине. Наверное, еще когда встречались. Я пытаюсь сопоставить шестнадцатилетнего мальчишку, которым он тогда был, с восемнадцатилетним парнем, который стоит передо мной сейчас, но это попросту невозможно. Он сильно изменился – по крайней мере, внешне. Он всегда был хорошо сложен, но теперь разросся, а мальчишеская пухлость исчезла. На нем несколько слоев одежды, но рубашка и свитер не скрывают широкие плечи, сильный поджарый торс. Я отчаянно цепляюсь за Мишутку Бэггинса.
– Что ты здесь делаешь? – наконец спрашивает он, и я набираю в легкие побольше воздуха.
– Не могла заснуть и решила пойти поесть пиццы, вспомнила название пиццерии «У Джо», куда мы ходили, когда я приезжала к тебе тем летом, в пиццерии столкнулась с Надин, а она не позволила мне сесть в такси и вернуться на Манхэттен, сказала, уже поздно, так что я оказалась у тебя дома.
Я таращусь на него. Он – на меня.
– Тебе ведь даже не нравится нью-йоркская пицца, – говорит он. Конечно, из моего многословного рассказа он уловил именно это.
– Неправильная какая-то пицца, – объясняю я. – Они не кладут в тесто ни кукурузу, ни сладкий картофель.
– Сори, это же хорошо.
В коридоре раздается какой-то звук, и Натаниэль, оглянувшись, торопливо заходит в комнату, закрыв за собой дверь.
И теперь мы оказались наедине за закрытой дверью. Он, должно быть, тоже сообразил, что натворил, поскольку быстро отводит взгляд – и тут же пораженно застывает.
Оказывается, ему на глаза попался мой бесшовный бюстгальтер, свисающий со спинки его стула, куда я его, не подумав, бросила, когда раздевалась. Все мое тело охватывает жар. Натаниэль резко поворачивается ко мне, а потом мы оба отводим взгляд. Часы с Пикачу на полке тикают слишком громко, отмеряют каждую секунду. Хотелось бы надеяться, что все это – лишь кошмарный сон, но даже мое подсознание не способно на такую жестокость.
Тут мой телефон, лежащий на тумбочке, пиликает, и я практически бросаюсь к нему.
Пришло сообщение от отцовского секретаря – ужасно длинное и с кучей подробностей.
– Все в порядке? – спрашивает Натаниэль, когда я закончила читать. Голос у него ровный, спокойный.
– У меня запланирован обед с бабушкой. У нее дома.
– Вот как, – Натаниэль кивает и вежливо добавляет: – Звучит… занятно? – должно быть, вспомнил, что мать моего отца – не самая добрая и не самая любящая бабушка.
– Отцовский секретарь прислал подробные указания относительно того, что мне надеть. Что-нибудь элегантное и, цитирую, «подходящее единственному ребенку будущего кандидата в президенты». В особняк пригласят фотографа, чтобы он сделал снимки для статьи, которую опубликуют в рамках новой рекламной кампании отца.
Натаниэль присвистывает.
– Вы с Суном как богачи из сериала, – усмехается он, пытаясь разрядить обстановку.
Я качаю головой.
– Сун – другое дело. Он – чеболь[24].
Натаниэль вздергивает бровь.
– А ты нет?
– Мой отец – член Национального собрания[25], а мать – генеральный директор «Джоа Энтертейнмент». Ни тот ни другой не владеют собственными конгломератами.
– И всего-то? – сухо откликается Натаниэль. На лице у него усмешка, но он не смотрит мне в глаза, и улыбка его гаснет.
Вот я молодец: спорю о том, в чем разница между корейскими богачами, и жалуюсь на свою богатую семью, а его родители держат химчистку. Это, конечно, вполне уважаемый бизнес, но до мультимиллионеров его семье далеко. Тем не менее они сумели выучить в колледже всех трех его сестер — еще до того, как Натаниэль стал зарабатывать в составе ХОХО, и я знаю, что даже потом они отказывались брать у него деньги.
Он прочищает горло.
– Я пойду. А тебе надо поспать. Ты ведь завтра утром летишь назад в Корею, правильно?
– Клянусь, я не знала, что ты сегодня зайдешь домой. – Меня мучает чувство вины, настолько, что голос слегка дрожит. – Если бы я знала, ни за что не пошла бы с Надин.
– Сори, все нормально. – У Натаниэля добрый, ласковый голос.
Точно таким же тоном он говорил сегодня вечером, сажая меня в такси. Он столько для меня делает, а я вечно врываюсь в его жизнь, когда не просят. Даже тем летом он пригласил меня домой, когда мне надо было на несколько недель сбежать от привычной жизни, сбежать из Кореи. Он привык отдавать, а я ничего не даю взамен. Именно я тут вроде как богачка, но щедрость проявляет именно он.
– Разумеется, Надин заставила тебя переночевать, – улыбается Натаниэль. – Ни одна моя сестра не позволила бы тебе так поздно возвращаться в отель. – В его голосе звучит такая гордость, что я не могу сдержать улыбку. – Да и откуда тебе знать, что я зайду сегодня? Я и сам об этом узнал полчаса назад, подумал, забавно будет удивить сестер. Думал устроить сюрприз, а в итоге сам себе вырыл яму.
– Тогда позволь я хотя бы переночую на диване. – Я откидываю простыню.
Однако он уже у двери и берется за ручку.
– Если я позволю тебе спать не диване, сестры меня убьют. В любом случае ты уже присвоила себе мои вещи. – Я хмурюсь, не понимая, о чем он, и Натаниэль кивает на Мишутку Бэггинса, которого я до сих пор прижимаю к груди. – Доброй ночи, Сори.
Он выключает свет и закрывает за собой дверь. Я лежу, прислушиваясь к его шагам в коридоре, к скрипу ступенек, когда он спускается по лестнице. Я уже думала, что сна мне сегодня не видать, но все-таки засыпаю.
На следующее утро меня будят голоса, доносящиеся с кухни. Мой телефон полностью разрядился. Освежившись в ванной, я спускаюсь по лестнице и замираю на полпути, услышав хриплый со сна голос Натаниэля.
– Где мама с папой?
Заглянув за угол, вижу, что он сидит на диване. Синие волосы взлохмачены и торчат в разные стороны.
– Поехали навестить хальмони и харабоджи[26] в Торонто, – отвечает Ноэми, вторая по старшинству сестра. Она уже облачилась в яркую медицинскую форму и пристроилась на одном из двух кресел напротив дивана. – Мама расстроится, когда узнает, что разминулась с тобой.
Они говорят по-английски, так что мне приходится сосредоточиться, чтобы уловить каждое слово. С кухни доносятся звуки приготовления пищи и сильный аромат жареного бекона.
– Ты сказал, что не сможешь нас навестить в этот раз, – журит брата Ноэми.
– Мне так льстит, что вы все явились на концерт своего единственного братика, – громогласно жалуется Натаниэль.
– Да пожалуйста. – А это уже Натали, третий по старшинству ребенок и еще одна старшая сестра Натаниэля. Она сидит, закинув ноги на кресло, и читает книгу.
– Если хотел, чтобы мы пришли, надо было прислать билеты, – произносит Надин прямо у меня за спиной. – Доброе утро, Сори.
Мне приходится, потупившись, спуститься в гостиную.
– Мы тебя разбудили? – спрашивает Ноэми, оживившись при виде меня. – По утрам нас бывает непросто выносить. Как спала? – Она перешла с английского на корейский, чтобы мне было удобно.
– Спала хорошо, – уверяю я ее, и это чистая правда. Пусть сегодня я проспала всего несколько часов, зато крепче, чем за всю поездку.