– Хочешь пойти с нами? – спрашивает Дженни, возвращая меня в реальный мир.

Я удивленно поднимаю брови. С Дженни станется пригласить меня потусоваться с ней и с ее парнем.

– Завтра у меня самолет в Сеул, – сообщаю я. Джеву – мой должник, надо будет сказать ему об этом.

– Жаль, что у нас так мало времени, – вздыхает Дженни, а потом, видимо вспомнив о чем-то, резко наклоняется ко мне. На лице ее – чистой воды ликование. – Совсем забыла! Помнишь квартет, о котором я тебе рассказывала, тот, который из Токио? Я решила попробовать.

– Правда? – У меня аж сердце подпрыгивает на месте от мысли, что она будет жить так близко. Из аэропорта Кимпхо[8] до Токио лететь всего два часа. Это вам не шестнадцать часов из Нью-Йорка до Инчхона[9].

О том, что на горизонте замаячила новая возможность, Дженни рассказала еще несколько недель назад: у них в школе будет прослушивание для виолончелистов на место в струнном квартете, гастролирующем по Азии. Если ее возьмут, она шесть месяцев проведет в Японии.

– Загадывать пока рано, – торопливо добавляет Дженни. Она теребит козырек бейсболки и явно нервничает. – Большинство виолончелистов на прослушивании старше меня и, наверное, больше заслуживают…

– Прекрати. – Она поднимает голову, и я смотрю ей прямо в глаза. – Ты столько работаешь, и ты талантлива. Ты заслуживаешь шанса не меньше остальных. Я горжусь тобой.

– Ладно-ладно, – она краснеет, потом кивает. – Ты права. Спасибо, Сори.

– Это надо отпраздновать, – твердо говорю я. – Я куплю тебе выпивку.

Я нажимаю кнопку вызова сбоку от столика, и над головой у нас звенит колокольчик. Через несколько секунд рядом возникает официант.

– Два сидра, пожалуйста, – заказываю я.

Нам подают ледяные банки сидра «Чильсон», и мы чокаемся, дружно выкрикивая «хонбе!»[10].

Сидр сладкий и шипучий, и после него во рту и горле слегка покалывает.

– А ты как? – спрашивает Дженни. – Я хочу обо всем знать. Твоя мама наконец решила, будет она брать женскую группу дебютанток[11] или нет?

Моя мама – Сео Мин Хи, генеральный директор «Джоа Энтертейнмент», лейбла звукозаписи, с которым в свое время подписала контракт ХОХО. Кроме того, в Корее она занимает почетное место в списке самых влиятельных женщин десятилетия. Всякий раз, когда я думаю о матери, грудь неприятно теснит. Это началось еще несколько месяцев назад, а в последние недели стало только хуже.

– Сори, – хмурится Дженни. – У тебя все нормально?

– Я больше не хочу дебютировать. – Я впервые говорю об этом вслух. – Уже давно не хочу.

Дженни хмурится, но не перебивает.

– Я надеялась, со временем этот настрой пройдет, думала, я слишком долго была трейни[12], вот и утомилась… – с самого окончания школы, а то и дольше, я шла к одной цели – стать айдолом. В старших классах я каждый день вставала за три часа до начала занятий и практиковалась – оттачивала танцевальную технику. В средней школе я часами изучала тонкости хореографии. Это всегда было моей целью, моей мечтой. – Но чем ближе я к воплощению своей мечты, тем страшнее становится от мысли, что мне придется посвятить всю жизнь чужим капризам и быть готовой к тому, что каждый мой шаг будут строго судить.

Меня до сих пор преследуют воспоминания времен средней школы: шепоток за спиной в коридорах, щелчок злосчастной камеры в тот день, когда одноклассница меня сфотографировала. Я глубоко вздыхаю и продолжаю:

– И ведь дело не только в этом. Если бы я обожала выступать, если бы музыка была моей страстью, стоило бы биться, но я не чувствую ничего подобного.

Что за трейни не горит музыкой? Собственно, как раз поэтому я решила, что мне такая жизнь не подходит. Танцевать я люблю, но, кажется, теперь только этого недостаточно.

Я пристально смотрю на Дженни, на лице которой во время моего монолога не дрогнул ни единый мускул. Что, интересно, она думает? Она-то всегда болела музыкой – именно это и свело их с Джеву, именно это свело нас, когда мы обе учились в САИ. Может, она считает, что я совершаю ошибку?

– Справедливо, – говорит Дженни. – Кто-кто, а ты точно знаешь, каково расти у всех на виду. Понимаю, почему ты решила держаться от всего этого подальше.

Глаза начинает жечь, и я отчаянно стараюсь не заплакать второй раз за вечер.

– Всегда можно передумать, ничего дурного в этом нет, – мягко продолжает Дженни. – Никогда не поздно попробовать новое. Ты еще найдешь то, что тебя будоражит, то, чем ты горишь.

Если бы только моя мама считала так же. По многим причинам, и некоторые из них я даже не в состоянии объяснить Дженни, как раз маму мое мнение разочарует больше всех. Впрочем, об этом я буду переживать, когда вернусь в Корею.

– Спасибо, Дженни. Именно это мне и нужно было услышать. – Я беру меню и незаметно обмахиваюсь им, как веером. – Мы не виделись больше полугода, а теперь ты толкаешь мотивационные речи. Подумать только!

Она смеется:

– Для чего еще нужны лучшие друзья? А если серьезно, Сори, хорошо бы, чтобы следующий разговор по душам состоялся не через шесть месяцев, а пораньше.

Я раскрываю меню.

– Тут ты права. А я умираю с голоду. Давай, что ли, поесть закажем?

Она ухмыляется:

– Я уж думала, ты не предложишь.

Так пролетает час, потом два. Она рассказывает о занятиях и о родне, я рассказываю о наших общих друзьях из Сеула и о том, что в последнее время по большей части работала моделью в Сингапуре. За это время мы успеваем порядочно налопаться, благо заказали все, что любим со школьных времен. Ттокпокки – сладкие пряные рисовые пирожки в расплавленной моцарелле. Жареная курица с чесноком – с румяной корочкой, вся в сладком и липком соево-чесночном соусе. Пухлые кимпабы – рисовые роллы с квашеными овощами.

Дело идет к вечеру, и народ в ресторане начинает шуметь. Несколько бизнесменов посреди зала затеяли игру с выпивкой и теперь то и дело опускают шоты в пиво.

– Надо уходить отсюда! – мне приходится перекрикивать их гомон.

– Дай я сначала в туалет схожу! – откликается Дженни и, вскочив со своего места, направляется к лестнице. Едва она, петляя между столиков, исчезает из вида, я подзываю официанта, чтобы оплатить счет. Дженни расстроится, когда вернется, но какой смысл много зарабатывать, если не можешь побаловать любимых?

Клип, крутившийся на мониторах, подходит к концу, и на мгновение шум в баре стихает. А потом на всех трех экранах появляется логотип «Джоа Энтертейнмент», и раздаются восторженные возгласы.

За соседним столиком одна девушка спрашивает другую:

– Ты не пробовала раздобыть билеты на их сегодняшний концерт?

– Пробовала, но ничего не вышло – они теперь такие популярные!

Говорят они по-корейски, и обе смотрят на экран, где начинается клип на новый сингл ХОХО.

Начинается песня с рэпа – его читают два рэпера группы, Сун и Йонмин, их голоса отлично дополняют друг друга. Потом идет распевка – ее исполняет Джеву, вокал у него мягкий и сильный.

Девушка, сидящая ко мне лицом, мечтательно вздыхает:

– Бэ Джеву тут такой красавчик.

Я улыбаюсь, гадая, что бы Дженни сказала об этих девчонках, пускающих слюни на ее парня. Хотя она, наверное, уже привыкла.

Перед припевом картинка меняется, и я перевожу взгляд на монитор. Действие клипа разворачивается в вымышленном мире, где оживают худшие кошмары человека, и каждый член группы сталкивается с каким-то соблазном.

– А мне больше нравится Ли Джи Хук, – признается другая девушка. Натаниэля, еще одного вокалиста ХОХО, она называет его корейским именем. – Он так соблазнительно двигается!

Я слушаю вполуха, не в силах отвести взгляд от экрана. Натаниэль стоит на первом плане, как всегда в тех сценах, где у них самая сложная хореография. Я смотрю на него, и меня захлестывают воспоминания: как мы учились в средней школе и он гонялся за мной по двору школы с лягушкой в руке, как потом, в старшей школе, он играл в футбол и, забив гол, повернулся ко мне, разглядел на трибунах, как потом он обнимал меня за талию, а другой рукой перебирал волосы, как целовал меня в шею.