Возьмем, например, историю (реальные события) и нарратив (письменный текст, который повествует об этих событиях). Текст (в плане времени) далеко не всегда соответствует истории. Иногда события, которые в реальности происходили долгие годы, в тексте умещаются в краткий обзор, а минутное переживание может описываться на нескольких страницах. То есть отношения между реальной историей и нарративом можно адекватно объяснить, изучая такие характеристики, как порядок, длительность и частота событий в повествовании в сравнении с событиями реальной жизни. Другими словами, отношения между историей и повествованием могут быть изучены в рамках глагольной категории времени.
Отношения между наррацией и реальной историей, а также между наррацией и нарративом можно (опять же метафорически!) объяснить с помощью категории глагольного залога. У глагола различают действительный (он остановил машину), возвратный (машина остановилась) и страдательный (машина была остановлена) залоги[17]. «Залог» нарративного дискурса связан с так называемым агентом или посредником повествования – тем, кто, собственно, излагает факты повествования (или тем, кто говорит). Нарративный агент может занимать различную временную позицию и, следовательно, говорить о событиях прошлого, настоящего или будущего. Более того, один нарративный агент может передать свою функцию другому, так что у повествования могут быть разные уровни[18].
Далее, повествовательный агент может оставаться внутри повествования как один из персонажей или находиться вне нарратива, иными словами, иметь разные степени присутствия[19]. Наконец, нарративный агент может выполнять различные функции (повествовательную, режиссерскую, коммуникативную, эмотивную и идеологическую). Таким образом, категория залога охватывает проблемы точки зрения в нарративе и определяет, как раскрывается в нарративе процесс повествования.
Однако, по мнению Женетта, личность говорящего (или агента повествования) должна быть дополнена двумя другими характеристиками повествования: формой и степенью репрезентации. Эти две характеристики определяют то, что Женетт по аналогии с наклонением глагола называет «наклонением» нарратива. «Наклонение» нарратива показывает отношение между нарративом и реальной историей, то есть насколько нарратив (то есть текст рассказа) отличается от реальных событий. Степень репрезентации зависит от включения деталей; репрезентация может быть более или менее дистанцированной, если воспользоваться метафорой Женетта. Форма репрезентации описывается перспективой, которую Женетт называет фокализацией. Дистанцирование – это количественная модуляция («сколько (деталей)?»), а фокализация – качественная модуляция («по какому каналу (мы получаем информацию о деталях)?»)[20].
Самая, пожалуй, интересная находка Женетта состоит в том, что все эти характеристики нарратива (время, залог и наклонение) могут существовать независимо друг от друга. Изменение одной характеристики не обязательно влечет изменение остальных. Это, например, позволяет изучать «наклонение» нарратива отдельно от его «залога». Или если перейти от теории к практике можно отделить перспективу (того, кто видит происходящие в рассказе события) от действующего лица (того, кто действует или говорит). Это означает, что в нарративе тот, кто повествует, не выражает имплицитно свое восприятие, но может передавать восприятие (например, перспективу) кого-то другого. Этот вывод заставляет Женетта подвергнуть критике господствовавшую в то время концепцию повествовательной точки зрения. Поскольку эта концепция остается популярной и ныне, мы должны понять, в чем же состоит недостаток
Досадная путаница
Изучение субъективности нарративного дискурса было одним из ключевых вопросов нарратологии на протяжении примерно ста лет до появления концепции фокализации. По словам Уоллеса Мартина, «теоретическая база, используемая большинством английских и американских критиков при обсуждении точки зрения, была полностью разработана к 1960 году»[21], а систематическое изучение точки зрения стало «наиболее часто обсуждаемым аспектом нарративного метода»[22]. По мнению Роберта Скоулза, который рассматривает развитие точки зрения в исторической перспективе:
Период становления романа как литературной формы был также периодом действительно больших экспериментов с техникой управления точкой зрения и ее развития… Это замечательное развитие в значительной степени является результатом проблем и возможностей, открывшихся перед художниками-повествователями, стремящимися достичь эффективного сочетания эмпирических и фикциональных техник повествования[23].
Отметив, что его предшественники уже достигли значительного прогресса в вопросе повествовательной перспективы, Женетт оценивает существующие классификации повествовательной точки зрения, предложенные такими учеными, как Перси Лаббок, Джордж Блин, Клинт Брукс, Роберт Пенн Уоррен, Ф. К. Штанцель, Норман Фридман, Уэйн Бут и Бертил Ромберг. Исследование приводит его к выводу, что все эти типологии «страдают от досадной путаницы»[24].
Причина путаницы в том, что концепция точки зрения изначально была продуктом романистов XIX и XX веков (а не литературных критиков), которые пытались «преодолеть ограничения авторского повествования и повествования от первого лица»[25], чтобы сделать свои истории как можно более реалистичными. Неудивительно, что писатели предлагали достичь этой цели как писатели, а не как критики, и использовали для этого привычные термины. Соответственно, можно ограничить влияние автора и сделать историю более реалистичной[26]:
Подавив использование в повествовании местоимения «я».
Отказавшись от комментариев и заменив их по возможности драматическим изложением.
Обращаясь к сознанию только одного персонажа и используя визуальную перспективу этого персонажа.
Таковы инструменты письма, с которыми экспериментировали авторы, начиная с Генри Джеймса, чтобы приблизить свое повествование к жизненному опыту. Поэтому классификации, которые изначально проводились писателями и для писателей, отражали ход мыслей писателя и были эвристическими по своей природе (например, повествование от первого лица против повествования от третьего лица).
Женетт подходит к проблеме точки зрения теоретически (не как писатель, а как литературный критик) и находит пункт 3 в приведенном выше списке проблематичным. Проблема «точки зрения» как характеристики повествовательного текста заключается в ее определении. Что мы понимаем под «точкой зрения»? Существует как минимум два разных понимания этого термина. Когда мы говорим о чьей-то точке зрения, мы можем подразумевать либо перспективу, либо мнение, что уже создает путаницу. Мартин утверждает, что «доступ к сознанию» имеет два значения: рассказчик от третьего лица может заглянуть в сознание персонажа, а может посмотреть на мир его глазами. В первом случае рассказчик является воспринимающим, он считывает сознание персонажа. Во втором случае рассказчик транслирует восприятие самого персонажа[27]. Вольф Шмид делает следующее дополнение:
Доступ к внутреннему миру персонажа и принятие его перцептивной перспективы, как бы часто их ни смешивали в теориях перспективы (как указано выше), – это две совер-
шенно разные вещи. В первом случае персонаж, точнее, его сознание, является объектом восприятия рассказчика, во втором персонаж – это субъект или призма восприятия, через которую рассказчик видит повествуемый мир[28].
