— Зачем?

— Ммм?

Не разрешает себе смотреть.

— Ждала зачем? Сейчас чего хочешь? Ты меня не любишь же?

Странный вопрос. Любить? Меня кто-то об этом спрашивал? Зачем меня спрашивать? Он понимает всё по лицу.

— Я об этом же, Гульназ! Когда Алан умер…

— Прекрати, — впервые кому-то указываю, ещё из-за упоминания старшего брата.

Совершенно не к месту сейчас он заговорил о нём, столько лет прошло.

И этот шепот заставил его посмотреть и удивиться ровно перед моим рывком. Перед тем, как я касаюсь его торса и, чуть потянувшись, целую под ключицей. Марат смеётся, поднимая взгляд к потолку, и вцепляется в мои плечи, немного отдаляя. Вглядывается в запыхавшееся лицо. Поправляет выбившуюся прядь, заправляя её за ухо и, закрыв на миг глаза, шепчет:

— Хорошо, я не каменный. Но потом не забивайся в свою клетку, когда всё изменится.

Меня отчитывает мальчишка, думающий, что стал взрослым за эти месяцы. Но я его не одёргиваю и не отключаю звонок, пока такси едет от аэропорта.

— Свои билеты можешь засунуть себе куда-подальше, понял?

Досадно и грубо. А я всего-то проявил любезность и хотел пригласить шурина вместе с его девушкой здесь на очередную премьеру. Кажется, три прошлые, которые высылал по почте, им пришлись по вкусу.

— Да? Почему же?

— Ты эгоист, Марат. Не надо меня подкупать. И я не хочу видеть тебя рядом с Гульназ.

— Смешно это слышать именно от тебя, Таймурад.

— Я, может, умнею, Шайтан! И учусь ценить то, что имею. Она мне не чужая! Пусть мы и не ладили никогда, но мне её… жалко, ясно?

Всё-таки в чём-то их родитель был прав, младший вспыльчив. И так многого ещё не понимает. Но всё-таки оправдываюсь:

— Я тоже ценю, — осматриваю руку, понимая, что разговор опять повторяется, — и уберегаю её от многого, в том числе и от твоей семейки.

— От чего ты её там спасаешь? А? Отец гниёт в могиле! Ты должен её отпустить. Ничего с ней не будет. Может, жить наконец начнёт.

— А я ей запрещаю это? Я её не контролирую. Уже не раз тебе говорил, Гульназ сама решает, где, когда и с кем ей лучше.

— Ну ты непробиваемый…

Хмыкаю, когда по ту сторону звонок, скоротавший поездку, скидывается. Мы, как раз, подъезжаем к дому. Расплачиваюсь, выхожу на улицу и отворяю огромные кованые ворота, за которыми так любит прятаться эта птичка.

Не прошу от неё ничего. Не вмешиваюсь в её жизнь. Я сам дисквалифицировался. Дал ей всё, что мог и могу. И хотелось бы верить, что это только из-за Алана, но его кончину мы с её отцом притупили иначе. Не за её счёт.

И, как раз, об этом мне и надо поговорить, подготовить сначала её, потом её матушку, а следом уже и этому твёрдолобому всё объяснить. У меня есть лишь пара дней на это. Ну свыкнутся, познакомятся, привыкнут, сходство же поразительное.

Прохожу к дому, открываю дверь, ставлю чемодан и разуваюсь, заодно замечая черные лодочки её матери. Запахи, доносящиеся из кухни, смешались и теперь уже не поймёшь, что они там в очередной раз наготовили.

Знает же, что не притронусь. А если притронусь, ещё привыкну. Зачем мне это?

В коридоре отмечаю новую картину, повешенную за подрамник. Тёмные тона. И изображен наш дом. Можно подумать, что это ночь. Но едва ли дело лишь во времени суток. Горит лишь одно окно — в её комнате. И всё. И снова эти замершие капли от дождя.

Ну талантливая птичка. Жаль, что грустная.

Здороваюсь, любуясь своей женой. Хотя постоянно чувствовал и чувствую себя здесь затухающим. Словно в стоячей воде барахтаюсь.

Она сейчас такая… ранимая, маленькая, хрупкая канареечка с неидеальной чуть растрепавшейся прической и следом муки на щеке. Пытается храбриться и что-то себе надумывает.

И это же прогресс, нет? Взял её в жены безропотной, вылизанной, вытесанной, та даже скорбь по любимому брату боялась при мне выразить да и, как её мама, дышать переставала, когда я рядом оказывался. Смысл был там оставаться? Силой брать, доламывать? Алан бы не понял, он и в Британию со мной поступил, лишь бы от отца сбежать. Такое себе счастье. Не для меня.

Ухожу в комнату, принимаю душ и падаю на кровать нагишом. Тут идеально чисто, а я не перфекционист и не поехавший, чтобы жить чуть ли не в стерильной операционной.

Хочется что-нибудь испортить, передвинуть, поворошить, только уже завтра она выставит всё на места и поправит всё, что плохо лежит. Словно у неё ОКР*. Лучше бы это было так, я бы успокоился.

Наш дом — как дорогой отель в маленьком безлюдном городке. Хотя, может, я придираюсь. Но в её кабинетике нет этого всего, там царит творческий хаос, видел же это своими глазами. И это мне нравится куда больше, чем всё остальное, что она так искусно создаёт.

Я эгоист?

Ха, а мне так нравилось думать, что это защита. От внешнего мира, которого Гульназ так боялась. От какого-нибудь другого морального урода, которого бы подыскали ей на моё место. От какой-нибудь тяжелой штуки, которой мог прибить её головушку почивший. Да не знаю от чего ещё… ух, а я не муж, а superman просто.

Спасу, уберегу, замок оплачу, в котором так клёво прятаться. А потом уеду, чтобы этого не видеть. Cool же? Wow, motherf*cker shit.

Успеваю заснуть и стону, зарываясь под подушку, когда раздаётся стук. О да… вовремя.

Она едва ли решится постучать ещё раз, а если сама пришла, значит, тревожит её что-то важное.

Встаю, натягиваю домашние шаровары. Пытаюсь проморгаться прежде, чем открою дверь. И слушаю её взволнованную попытку со мной заговорить.

Dammmn, мы столько лет знакомы. Что такого трудного-то? Ну не сожру же я её, если она все выскажет прямо.

Приглашаю внутрь, падаю на кровать. На миг засматриваюсь, когда Гульназ закидывает ножки в кресле. Маленькая такая, красивая моя… и сам не верю, что мы приходим к этому.

Ребёнка? Она хочет ребёнка? Ну, ей двадцать девять, тридцать скоро. Это нормально, наверное, хотеть завести малыша.

Только от меня-то ей зачем?

Переспрашиваю и всё равно до конца не осознаю. Что она такое придумала?

Обещаю подумать — ей, крохе такой, не нравится.

Соглашаюсь — сбегает.

Нет, не верю, что мы переспим. Это неправильно.

* Обсессивно-компульсивное расстройство — психическое расстройство, проявляющееся в непроизвольно возникающих навязчивых, мешающих или пугающих мыслях, а также в том, что человек постоянно и безуспешно пытается избавиться от вызванной этими мыслями тревоги с помощью столь же навязчивых и утомительных действий.

Невозможно его понять?

Клетку? Как тривиально. И что именно должно измениться? Я всë обдумала, это неплохой вариант. Тогда почему он вновь делает шаг назад?

— Ты согласился, — вновь уточняю я, словно его согласие написано на бумаге и заверено нотариусом.

— Нет, изначально я… — потирает подбородок, выискивая слова, — был согласен просто с тобой переспать. Один раз и быстро.

Здесь не хватает только «чтобы ты от меня отстала». Я хмурюсь, а он выходит из кабинета, оставив меня почти голую и почти нетронутую.

И что это? Разве так можно? Ему не стыдно? Я же пришла, решилась, доверилась. Ну почти.

— А сейчас что? — Произношу, собрав свои тряпки и даже накинув халат.

Край пояса вообще заляпан соевым соусом, и пока не поздно, надо его застирать. Но мы ничего не решили! А если он подумает, что я свихнулась, и сбежит… ну, улетит под утро, что мне тогда делать?

Выхожу в его комнату и замираю.

— А сейчас иди спать. — Произносит он, уже спрятавшись от меня под одеялом на своей кровати.

Я должна послушаться! Без слов, без возражений, без претензий. Но мне хочется возразить! Уйти молча? Потому что так положено.

Дохожу до двери и касаюсь ручки. Вот сейчас выйду и всë же!

— Гульназ, — произносит он вдруг тихо.

Разворачиваюсь, замечая, как он поджал руку под голову и сейчас смотрит на меня.