Мы можем быть только на расстоянии?

Я сижу за столом и тру соломкой вареную морковь для сумсы*, рядом мама разделывает мясо на азу и хмурится, явно раздумывая, как начать со мной этот повторяющийся год от года разговор. Разница сейчас лишь в том, что отец в феврале умер и теперь она не пугается каждого шороха, из-за которого она всю жизнь молчала перед ним. Отец её бил и вообще не считал за равную, впрочем, я воспитана в этом.

— Гульназ, — наконец решается.

— Да, матушка.

Откладывает нож на разделочную доску и убирает ломтики ягнятины в железную тарелку.

— Ты помнишь, сколько лет вы в браке?

Отвожу взгляд в сторону.

— Почти одиннадцать.

Тяжело вздыхает. Верно. Уже одиннадцать лет повторяется одно и тоже. И если вспомнить, что к браку с Маратом меня готовили с восьми, а договоренность между семьями появилась и того раньше… то выглядит это явно удручающе.

— Почему ты… — прищуривается, — разве ты не хочешь деток, Гуль?

И пока не начала каяться за меня, обрываю.

— Хочу.

— Хотя бы одно дитя…

Молчу, посмотрев в окно.

— Что в этом такого сложного, Гуля? Марат приедет, надави сама, раз он не хочет. Ты уже большая, взрослая давно, неужели тебя надо учить такому?

Пока мама всё-таки решает покаяться, вспоминая тауба аль-истигфар, я задумываюсь. Учить чему? Совратить своего мужа? Самой? Не скажу, что я не думала об этом, проводя одинокие вечера и ночи. Но всё-таки… самой? Лицо начинает заливать пунцовой краской, так что решаю лучше разглядывать, как красиво нынче сирень обрамляется почечками в нашем с ним саду.

Я рассаживала кусты пару лет назад, решив сделать небольшую аллею. Красиво так… волшебно.

— Гульназ! — Чуть строже говорит мама, которую я на миг перестала слушать.

Смягчается и продолжает говорить тихо:

— Пожалуйста, ты же понимаешь! После смерти твоего отца… — замирает, — мы не сможем удерживать Марата. Он и так предпочитает жить не с тобой… а если надумает развестись? Нынче это просто, Гуля! Неужели ты этого хочешь? А что люди скажут? Даже его мама недавно начала со мной разговор, спрашивая, есть ли у тебя какие-то проблемы. Со мной, Гульназ! У них же он единственный сын, ты понимаешь? Нам всем нужны внуки. Очень. Ты роди одного и нам хватит.

Определенно, хочется провалиться под землю.

— Поэтому, птичечка, пожалуйста… — мама даже вспомнила моё детское прозвище, хотя едва ли оно сейчас к месту.

Так неловко.

И если первые пару лет удавалось скрывать, придумывая какие-то оправдания и небылицы, то где-то на четвертом мама после его очередного отъезда потащила меня к женскому врачу и всё-таки узнала простую истину.

— Не пойму, — говорит тише, — почему ты его не интересуешь… ты здоровая, не красавица, но и не уродина же. Волосы у тебя карие, роскошные от меня, глаза да губы не дурные. А скулы, а? Ну как у татарочки! Папа твой в роддоме восторгался, какую дочь я ему подарила.

Кажется, только в роддоме.

На выдохе встаю, убирая натертую морковь к другой горочке, солю и отхожу к плите, выключая сварившиеся вкрутую яйца. Остужаю те, чищу и вдруг вздрагиваю, когда хлопает входная дверь.

Мама подскакивает со стула и покрывает лицо, ошарашенно взглянув на меня.

— Это Маратик? Он прилетел уже? — Успевает произнести прежде, чем кухонная дверь отворяется.

К нам заглядывает мужчина, значащийся моим мужем. Замечает нас и улыбается мне, возможно, искренне.

— Так и думал, что вы тут.

У него пробирающий до мурашек голос, к которому я всё не могу привыкнуть. Задерживаю дыхание, давно не боясь смотреть на него прямо. Марат же от этого растягивает улыбку шире и кивает мне непринужденно.

— Я к себе, Гульназ. Не голоден. — Переводит взгляд на его свекровь. — Матушка, прощаюсь заранее.

Мама, как всегда, молча кивает, пока тот скрывается от нас и явно уходит в его половину дома. Красивый… и сколько мы не виделись? Лишь пару месяцев. Обычно доходило до года. Насколько он вернулся нынче? Не помню, чтобы писал об этом во вчерашней короткой переписке.

— Гуль, — мама сразу переходит на мелодичный шепот, боясь разгневать мужчину в доме, — поди и спроси, почему он так рано! Ну поговори с ним уже.

— Мам, — обрываю, продолжая сверлить взглядом закрывшуюся дверь.

— И к делу приступай, поняла меня? А я побегу. Мясо сама доготовишь, завтра, как уйдет куда-нибудь, загляну!

Слышу, как снимает фартук, моет руки и старается поскорее исчезнуть. Как обычно. Хорошо, что идти ей тут наискосок — отец постарался приобрести нам с Маратом этот участок, уговорив старых хозяев продать его нам перед свадьбой.

Бессмысленной свадьбой. Смотрю на столешницу, перевожу взгляд на холодильник, забитый блюдами, приготовленными к его приезду. Бессмысленно — он ничего из этого не попробует, никогда не ел домашнее. Прикусываю губу, вдруг подумав, что и меня никогда не брал… тоже. Ох уж это всё матушкины разговоры!

* Сумса — это татарское национальное блюдо, печёные или жареные пирожки из дрожжевого либо пресного теста. Начинка может быть разнообразной, чаще несладкой (мясной, рыбной, яичной, из субпродуктов и др.). Сладкая начинка делается из пастилы или свежих ягод. Подаётся на праздничный стол, к чаю или как второе блюдо.

Мы можем хотя бы попробовать?

В доме всегда должно быть чисто и ухожено, даже если в том никто не живёт. Я создаю уют, который хоть и может быть незаметен, но всё равно очень важен. Я обязана создавать, созерцать и молчать. Меня этому с детства учили, с пеленок я внимала, что женщина должна быть хозяйственной и кроткой. Я прекрасна в этом…

В этом мире лжи…

Поэтому же не волнуюсь сейчас, точно зная, что в его половине дома всё чисто и лежит на своих местах. Бельё на пустующую годами кровать я стелила пару дней назад ещё до его сообщения. И на книжных полках, которые никто не тревожит, нет и пылинки.

Но всё-таки вслушиваюсь, выходя из кухни в наш общий коридор. По правую руку — его спальня, кабинет, спортзал и санузел, по левую — мои покои. Нас бы связал зал, да связывать нечего.

Совсем ли мы чужие друг другу люди? Даже не знаю.

В конце концов, он предложил и даже помог организовать в им же открытом выставочном центре мне выставку, на которой я впервые почти в открытую решилась представить свои картины. Это было так страшно… но Марат пытался быть рядом, и мне казалось, что у нас наконец-то хоть что-то изменится. Но нет, умер отец, и хотя мама врала, но младший брат обмолвился, что тот скончался в квартире его содержанки. Марат же помог организовать всё, утряс здесь дела и… уехал. Снова.

Без слов, без предупреждения, в день, когда я посмела снять траур.

Уже пару часов он дома — пока я всё там доготовила и отмыла, он так и не выходил. Может быть, даже спит. Не знаю.

Вспоминаю мамины слова по поводу ребенка, развода и прочего. И думаю, что наш «брак»… нет, я давно не питаю таких иллюзий, что наше… сожительство… когда-нибудь точно подойдёт к концу. А мне это не нравится.

Я готова на всё, лишь бы продолжать свою такую тихую и спокойную жизнь, я готова молчать и казаться несуществующей, я готова жить одна годами, но если же он… решится? Разведется. Что его со мной держит? Зачем ему наш штамп? Это так глупо.

Чувствую, как сердце бьётся внутри часто-часто. Всё-таки делаю шаг к его спальне. Стучу тихонько и уже радуюсь, подумав, что Марат не услышал. Почти успеваю шагнуть назад и развернуться, но вздрагиваю, когда он открывает дверь…

Ну что за провидение!

— М, — осекаюсь и отвожу взгляд наконец, перестав разглядывать его очерченный торс и эту дорожку от пупка к линии шаровар.

Он сцепляет руки под грудью и ждёт.