– Что с тобой сделали, малышка? – озабоченно спрашивает она, а я могу только шептать «больно», и все. – Что с ней, учитель?

– Малышку-творца начали мучить физически, – отвечает Арх. – Видимо, ей осталось недолго…

– Нет! – восклицает Краха. – Мы должны что-то сделать, просто обязаны!

– Нужен Совет, – непонятно произносит он, но я просто наслаждаюсь теплыми объятиями вместо боли.

– Нужно обратиться к Тем, – говорит она в ответ, погладив по голове.

– Нет, Краха! Это опасно! – пытается запретить учитель, но она все равно говорит, что сделает.

Что она хочет сделать, я не понимаю, я просто вбираю в себя ее тепло, понимая, что не хочу возвращаться. Но тут Краха шепчет мне на ухо… то, что она шепчет, делать совсем запрещено, но мне нужно пожелать, чтобы не было людей. Очень-очень пожелать, когда мучить будут, а пока она качает меня на щупальцах, успокаивая.

Открыв глаза, я чувствую только боль, но при этом осматриваю себя, насколько могу. Я теперь, получается, тигра, потому что вся полосатая. Вот, значит, как будут делать меня хорошей… Я, наверное, не выдержу такого, так и умру плохой девочкой. Встать и куда-то поехать я не могу, потому что при попытке сесть больно так, что в глазах темнеет. Почему мне так больно, я не понимаю, но осознаю, что, кроме как лежать, больше ничего не могу. Поэтому я лежу и плачу, только затем сумев натянуть платье, чтобы пойти на обед.

В этот раз в коридоре есть мальчики и девочки. Они почти все дрожат и очень медленно ходят, а у девочек глаза мокрые. Значит, их тоже делали хорошими. Наверное, если я что-то натворю, то меня просто убьют, и… может, так будет лучше. Надо только узнать, что натворить нужно, чтобы точно убили, и тогда все закончится, потому что я не могу среди людей жить. Арх и Краха – они такие хорошие, добрые, и теперь я понимаю, почему – они не люди. Хочу туда, где нет людей…

Я сажусь за обед, краем уха слыша разговоры всхлипывающих девочек. Сегодня никто не хочет толкнуть меня или перевернуть коляску, потому что всем больно. Я вижу это очень хорошо и не понимаю, зачем делают именно так. Мы все должны бояться быть плохими?

После обеда я возвращаюсь в свою комнату, чтобы сделать уроки и поплакать, потому что боль никуда не девается, и если кто-то может есть стоя – я видела, то у меня выхода совсем нет. Мне опять кажется, будто я во сне или в телевизоре, потому что все это не может происходить со мной! Не может! Спасите меня кто-нибудь…

Я плачу, я сегодня очень много плачу, потому что сильно хочу стать хорошей, чтобы не было так больно, и понимаю, что я же уже плохая, поэтому теперь так будет всегда. Но я не хочу такого, чтобы всегда, я домой хочу! Чтобы мамочка и папочка! Пусть будет больно, но домой! Верните меня домой, я не хочу быть тут!

Наверное, действительно папа умер из-за меня, и теперь меня будут за это наказывать всю жизнь. Папочка… как все вернуть? Как сделать, чтобы этого не было? Я не помню уже, что было в тот день, но почти уверена уже, что все случилось из-за меня… И теперь очень злые, страшные люди будут мне за это мстить. И за папочку, и за мамочку, пока я не перестану быть плохой…

– Ты не явилась на завтрак, – слышу я за спиной страшный голос воспиталки. – Наверное, я тебе вчера плохо объяснила!

Меня хватает грубая рука, но я пугаюсь так сильно, что становится больно в груди, и в следующее мгновение осознаю себя в щупальцах Крахи. Она требовательно смотрит на Арха, и тот складывает щупальца в знаке согласия.

– Малышку забьют, – озвучивает она, прижимая меня к себе. – Мы обязаны это сделать.

– Хорошо, – соглашается с ней Арх. – Малышка, запоминай…

Он очень не хочет что-то делать, но рассказывает мне, как правильно поступить. Я должна оказаться вне комнаты, где-нибудь на улице, а потом сделать что-то непонятное, потому что я совсем не понимаю, что при этом случится, но послушно все-все запоминаю. Он гладит меня щупальцем и повторяет несколько раз, что именно надо делать и как.

– Юная творец использует силу своего дара, – завершает Арх свою речь. – Это значит, что у нее долгое время не будет хватать сил пробиться к нам. Не пугайся этого, малышка. Если все получится, ты будешь в безопасности.

– А если нет? – тихо спрашиваю я, но в ответ оказываюсь прижатой к Крахе.

Она ничего не говорит мне, только гладит и еще прижимает к себе сильно-сильно, отчего я успокаиваюсь. Я готова сделать то, что мне сказали, потому что во сне я хорошая девочка, а хорошая девочка должна слушаться. Теперь мне только проснуться надо и попасть куда-нибудь вне комнаты. Я стараюсь это сделать, но у меня не получается, отчего я удивляюсь, конечно.

– У меня не получается, – жалуюсь я Крахе.

– Значит, ты не спишь, а происходит что-то другое, – отвечает мне Арх. – Надо подождать.

Подождать я согласна, даже очень согласна, потому что тогда я смогу еще немного понаслаждаться лаской и мне не надо будет сдерживаться, чтобы не кричать от постоянной боли. Мне не нужно будет пугаться из-за людей вокруг, и я улыбаюсь. Пусть подождать надо будет совсем немного, а потом все опять будет плохо, но пока…

***

Я открываю глаза в темноте. Воздуха, кажется мало, но мне нужно выбраться. Раз я лежу, значит, получается, ночь? Я тянусь руками, чтобы нащупать коляску, но упираюсь ими в стенку, и надо мной тоже стенка, и с другого бока… Я что, в ящике? Попытавшись закричать, понимаю, что могу только хрипеть, что произошло? Где я? Что со мной? Страшно так, что я ничего не соображаю.

– Закапывайте эту мерзость! – слышу я, и что-то ударяет сверху.

Это что, меня в землю зарывают? За что? Нет! Я не хочу! Не надо! Я хриплю, пытаюсь стучать, но все без толку, и тогда я вспоминаю слова Арха. Я не могу выйти на улицу, но у меня нет выбора. В минуту наивысшего страха я начинаю проговаривать шепотом то, что мне сказали, двигать руками, изображая показанные мне жесты, и представлять, что тепло утекает в руки. В первые мгновения ничего не происходит, но потом все вокруг будто взрывается. Я слышу крик, полный боли, кажется, это Варвара Александровна, но я не знаю… Мне страшно, жутко просто, и я очень хочу туда, где нет людей!

Внезапно становится темно, и я падаю на острые камни, только сейчас сообразив, что одежды на мне никакой нет. От новой боли я хриплю, но дышу, потому что раз есть камни, то я не в ящике больше. Может быть, здесь нет людей? Я так надеюсь на это, что тихо начинаю хныкать, насколько вообще выходит у меня сейчас. Значит, у меня получилось? Значит, я совсем уже не там, где меня хотели… убить именно так?

Я хныкаю, потому что плакать не получается, мне очень больно, но при этом совсем не страшно, потому что я людей не вижу. Глаза постепенно начинают что-то различать – какие-то груды камней, и все. Сейчас я доплачу, успокоюсь и поползу, чтобы спрятаться.

– Гин, стой! – слышу я тетенькин голос. – Тут ребенок!

– Хумансы небось замучили, – отвечает ей какой-то дядя. – Оставь ее, пусть покоится с миром.

Но тут что-то происходит. Меня подхватывают на руки и бережно прижимают к себе, куда-то унося. Я очень боюсь того, что это опять люди, хоть они меня и не бьют. Не понимаю, где я и кто эта тетенька, а она меня, по-моему, спрятать хочет, так это выглядит. Мы вдруг оказываемся в каком-то коридоре, но я уже устала бояться, поэтому решаю – будь что будет.

– Тише, тише, маленькая, – говорит эта тетенька, бережно прижимая меня к себе. – Не дай Адиан, увидит кто…

Арх говорил, что я буду понимать каждого в том «мире», куда приду. А вот почему – не сказал, но я об этом потом подумаю. Сейчас мне совсем не думается, потому что я очень сильно напугалась, и еще больно мне… Тетенька несет меня куда-то, потом поворачивает, что-то шипит, и я вижу маленькую комнату. Ну как моя комната в интернате. Кровать тут одна, и стены серые. А она, та тетенька, что принесла меня сюда, поворачивает в сторону, кладя меня затем на что-то холодное и очень твердое.

– Вся в крови… – шепчет тетенька. – Я тебя помою, постарайся не кричать.