Мы приезжаем к ресторану, папа вынимает меня из своей большой машины и ведет внутрь. Сейчас мне дадут обед и тортик обязательно. Я буду есть и притворяться глухонемой, но всё, конечно же, услышу. Ресторан явно дорогой, поэтому тут может быть проверка – как я себя вести умею. Но это не страшно, потому что меня правильно себя вести учила одна тетенька, только по пальцам била больно, когда я ошибалась. Но я больше не ошибаюсь, потому что я хорошая девочка.

Так и случается: мне приносят рыбку с соусом, но вилки для нее нет, поэтому я прошу дядю официанта правильную принести, потому что эта для мяса. Он улыбается и приносит, а я начинаю кушать. Медленно и осторожно, чтобы не запачкаться. Ну и слушаю, что вокруг говорят.

– Нехорошо пахнет, – говорит дядя Серый, он папин друг. – Могут зачистить под шумок.

– Не бзди, – коротко отвечает папочка. – Не будет никакого шухера, батоном кидаться дурных нет.

Это они не о еде говорят, а о своей работе. Ну я для себя перевожу те слова, которые знаю, а которые не знаю, они так остаются, поэтому мне это и слышится. Я понимаю, что ничего интересного они не скажут, а будут о работе говорить и решать, кого почистить, а кого надо заставить помыться… Замочить – это же помыться, правильно?

Я рассказываю о произошедшем за день и чувствую, что Арху не нравится мой рассказ, как и училке в школе, поэтому замолкаю, сразу поинтересовавшись, а почему ему не нравится.

– Скажи, дитя, ты хотела, чтобы мама была обычной? – интересуется он в ответ.

– Очень! – честно отвечаю ему. Ну кто же не хочет?

– При этом ты ей не веришь… – вот тут Арх не спрашивает, он будто сам с собой рассуждает.

– Учитель! – восклицает Краха. – Вы хотите сказать, мир созданный?

– Похоже, – кивает он, сделав щупальцами странное движение. – И юная творец его меняет. Юная, травмированная матерью…

Я не очень понимаю, что он имеет в виду, но тут Краха берет меня в свои щупальца, качает в них и начинает рассказывать, что я самая хорошая и милая девочка, поэтому только добрые вещи должна постараться думать. Я говорю, что постараюсь. Арх рассказывает, что я могу немного влиять на то, что меня окружает, поэтому, если я хочу чего-то хорошего, то нужно о хорошем думать.

– Я попробую, – обещаю ему, хотя не знаю, как это сделать.

Мне почему-то кажется, что они хотят сказать что-то важное, но я просто не понимаю… И не знаю, как понять, а уже пора просыпаться, потому что в школу ехать нужно. У нас сегодня две контрольные, а потом папочка меня заберет на работу к себе. Он собирается кого-то разбирать, наверное, конструктор? Жалко, что я девочка и конструктор мне не положен.

Я открываю глаза, еще желая остаться там, но осознаю, что нужно вставать. А еще у меня ощущение внутри неприятное какое-то. Я вспоминаю, что надо думать о хорошем, и начинаю представлять все вокруг конфетами. Одеваюсь, умываюсь и представляю изо всех сил, но тут мимо проходит мама, как будто не видит меня. И от этого внутри холодно становится. Я забываю представлять все конфетами, а просто стараюсь не бояться.

– Встала? – интересуется папа, кивая мне. – Отлично, иди поешь, а потом поедем.

– Да, папочка, – отвечаю я, идя на кухню.

На завтрак у меня два бутерброда и какао, это значит – папа завтрак делал, потому что мама кашу бы дала. Но это же неважно, кто завтрак приготовил, правильно? Я ем, еще раз попытавшись думать обо всем хорошо, но почему-то не получается. Как будто что-то большое и темное надвигается, поэтому мне просто страшно становится. Хочется, чтобы этого не было, а еще – чтобы все по-старому было, но я не знаю, как можно сделать, чтобы… ну…

После завтрака я беру портфель и иду за папочкой. Нас лифт ждет и гараж подземный, а потом мы поедем уже. Папа устраивает меня в специальное детское кресло, потом садится за руль, и мы уже едем. Я пытаюсь понять, почему мне страшно, и не могу. Это страшное точно не в школе, но оно будто большая резинка, желающая меня стереть, как-то так я его ощущаю. Только посоветоваться не с кем, потому что папа мои фантазии не любит, а мама… В школе я советоваться ни с кем не буду, это неправильно.

Папа меня выгружает возле школы, и я иду в свой класс, потому что нужно учиться, чтобы радовать мамочку, которая меня, кажется, больше не любит. Наверное, я стала плохой девочкой, когда заболела сердечком, и поэтому теперь придется быть без мамы. Я не хочу, но меня, наверное, не спросят. А еще я знаю, что сегодня случится что-то страшное, и очень этого не хочу. Я просто чувствую это всей собой, представляя, что отодвигаю черную тучу, а она все не отодвигается, как будто становится сильнее… Наверное, поэтому на уроке я не очень внимательная, но Венера Михайловна не ругается, а подходит ко мне после урока.

– Аленушка, – говорит мне учительница, – ты сегодня очень бледненькая, ты себя плохо чувствуешь?

– Мне страшно, – признаюсь я.

– Пойдем тогда со мной, – вздыхает Венера Михайловна, протягивая мне руку.

Она ведет меня по коридору, но не по лестнице, а просто вперед, пока мы не доходим до белой двери. Учительница стучится и входит туда, ведя меня за собой.

– Ира, – обращается она к кому-то, – у Алены оперировано сердце, она сегодня все утро бледная, и страшно ей.

– Хм… – задумывается незнакомая врачиха. Ну раз в белом халате, значит, врачиха.

Она достает стетоскоп, начинает меня слушать, почему-то прямо сквозь платье, при этом качает головой. А я чувствую, что сейчас плакать буду. Эта тетенька, которая доктор, укладывает меня на кушетку, а потом оборачивается к учительнице.

– Если я права, ей сейчас станет полегче, – говорит она. – Пусть полежит пока тут.

– А мне почему-то плакать расхотелось, – произношу я, и хочу уже спросить, но тетенька врач меня просто гладит.

Я себя вдруг такой уставшей чувствую, что просто не передать словами, поэтому совсем неожиданно для себя засыпаю, успев только услышать, чтобы папу послали к врачихе, потому что у меня сердечко себя плохо ведет. Но подслушать у меня не получается – я как-то очень неожиданно оказываюсь в той комнате, где ночами с осьминожками встречаюсь. В первый момент я никого не вижу, а потом вдруг появляется Арх.

– Малышка? – удивляется он. – Ты уснула днем?

– Да, – киваю я, садясь на пол, потому что даже во сне трудно стоять.

Я начинаю ему рассказывать, что мне очень тяжело сегодня, и про тучку еще, конечно. И о том, что пытаюсь, не получается ничего. Он меня берет в щупальца, совсем как Краха, и внимательно слушает. Я же стараюсь объяснить, что у меня не получается хорошо думать, потому что там туча, от которой очень страшно. Он меня покачивает и задумывается. Я чувствую, что он о чем-то размышляет, только не знаю, о чем, но я же хорошая девочка, значит, должна быть терпеливой.

– Если предположить… Хм… – он опять задумывается, но продолжает затем объяснять мне свои мысли: – Представь: у тебя есть домик, в котором помещаешься только ты, и там все устроено, как тебе нравится. Представила?

– Да! – улыбаюсь я, потому что очень хотела бы такой домик.

– И вот… – Арх очень ласково со мной говорит, я чувствую его интонации, – в нем вдруг появляется кто-то еще, кто может отнять твой домик. Что бы ты сказала?

– Поговорила бы, а вдруг мы дружить можем? – сразу же отвечаю я.

– Малышка, – хвалит он меня. Ну он с такими интонациями говорит, как будто хвалит. – А если это не ты, а кто-то другой, и ты не можешь уйти. Ну, например, твоя мама, тогда что было бы?

И тут я понимаю, о чем он говорит. Мама же стала злой, а вдруг она думает, что я хочу у нее домик отобрать? Ведь может же быть такое. Арх еще говорит, что если мама, например, не понимает, что это ее домик, а просто чувствует себя хозяйкой, тогда она может… может… может…

***

Папа забирает меня из школы, прямо у тети Иры, которая врачиха. Она говорит ему, что меня надо доктору показать, но он только кивает. По-моему, папа задумчивый сильно, а я опять чувствую эту тучу, которая надвигается. Арх не знает, как меня спасти, и еще не уверен в том, что рассказал. А я не знаю, поэтому решаю, что вечером подойду к маме и попрошу ее, чтобы она меня не душила, потому что очень страшно, когда туча надвигается. Арх же сказал, что это мама или папа могут быть, потому что у творца всегда творец рождается, хотя это очень странно. Ну он говорит, что странно, потому что творцы обычно добрые, а злые только когда с ума сходят. А мама нормальной выглядит… по-моему.