На стол? Меня, получается, хотят съесть? Но я не хочу! Я невкусная и вообще вредная! Я пытаюсь это сказать, даже что-то хриплю, и тут чувствую чье-то дыхание и руку еще. Меня, похоже, гладят, а я все прошу не есть меня.
– Кто ребенка так запугал, хотел бы я знать? – спрашивает кого-то дядя, а потом начинает объяснять, что операция нужна, поэтому я посплю, но есть меня не будут.
Слово «операция» мне знакомо, мне сердечко совсем недавно же оперировали, поэтому я только киваю и закрываю глаза. Мне очень хочется оказаться у Арха, чтобы рассказать, что я не умерла, но пока у меня не получается. Я чувствую, что меня перекладывают, отчего очень сильно простреливает болью ноги, так сильно, что я сразу же оказываюсь в уже знакомой комнате, закричав. Меня сразу же подхватывают теплые щупальца Крахи и прижимают к ней. Она успокаивает меня, так что через некоторое время я могу уже рассказать, что произошло.
– Сначала меня хотели на стол, но я очень попросила, и кушать не стали, – объясняю я, как поняла сама, а у Арха все три глаза становятся большими-пребольшими. – И сейчас мне что-то оперировать будут. Это когда режут и зашивают.
– Дикость какая… – шепчет Краха, гладя меня по голове. – Учитель, мы не можем нащупать след?
– Пока нет, – вздыхает он. Ну он не по-настоящему вздыхает, а щупальцами такое движение делает. – Но мы можем показать малышке, как выглядят звездолеты. Возможно, она сможет шагнуть туда, где они есть, а звездолеты – это…
– Развитые расы, – заканчивает за него дядя, который школьник, кажется.
И вот тут становится интересно – мне показывают разные картинки, на которых и диски, и иглы такие вытянутые, и еще что-то… Рассматривать их очень интересно, а Арх говорит мне, что, когда получится этот самый «переход», надо будет стремиться туда, где есть хоть один такой… звездолет. Ну, как на картинке, и тогда меня проще найти будет.
Это все похоже на сказку, потому что очень много новых слов я слышу, хоть и не все понимаю. А еще я спрашиваю его, почему он думает, что у меня получится? И вот тогда Арх рассказывает мне, что есть такой дар – творца. Можно самой делать какие-то «миры», а можно еще по ним путешествовать, и вот этот самый дар – он очень важный, но ищут они меня не поэтому, а потому что «чужих детей не бывает». Вот эту фразу я не понимаю, но послушно киваю. Хотя мне все равно кажется, что я во сне просто в сказку попадаю.
– Тебе нужно быть сильной, – всхлипывает Краха, когда я рассказываю, почему у них быстро оказалась. – Наверное, у тебя изранены ножки, а дикие… Кто знает, как они относятся…
Этого я тоже пока не понимаю, но киваю, потому что я же послушная девочка. Она говорит, что я очень хорошая девочка, и это мне очень нравится, да так, что просыпаться совсем не хочется. Наверное, я понимаю, что если меня поранило, то с папой все плохо может быть. Ну, он заболеть может надолго, а если мама меня не любит, то может заставить думать над своим поведением, хотя я ничего плохого не сделала же.
Мне так не хочется уходить, потому что я боюсь того, что меня ждет там. Я боюсь того, что папа заболел, что мама может теперь со мной что угодно сделать, а еще мне страшно от той самой тучи. Я не знаю, что случилось, только боль помню, но она недолго была, потому что я тут оказалась. Наверное, меня сейчас пытаются починить доктора, чтобы я снова могла бегать, но мне все равно страшно.
– Помни, у тебя есть я, – тихо произносит Краха. – Даже если будет очень плохо, я у тебя есть. И еще твой дар, только тебе в него надо поверить.
Я понимаю: если не веришь в чудо, оно не случится, но даже не знаю, как объяснить свои ощущения, а Краха меня просто гладит. Она что-то знает или чувствует, но не может почему-то сказать. Я же страшусь, кажется, просто мысли о том, что с папочкой что-то случилось, потому что я же тогда одна останусь. Ну, с мамой, конечно, но все равно… Странно, а почему я не помню ни бабушек, ни дедушек? Этот вопрос меня отвлекает от страха и, пока меня держат в щупальцах, я не пугаюсь ничего.
Возвращаться все равно придется, я осознаю это, но мне так не хочется…
***
Мне кажется, я живу только во сне, где меня обнимают щупальца Крахи. Здесь же, в больнице, со мной постоянно боль – очень ножки болят, но что с ними, я даже увидеть не могу, потому что очень слабая. На мои вопросы не отвечают, ничего совсем не говорят, только уколы делают, от которых меньше больно и спать хочется. Доктора как будто чего-то ждут, но непонятно чего. Наконец через много-много дней приходит мама. Она смотрит на меня так, как будто ее прямо тут вырвет, но не разговаривает.
– Мама! Мамочка! Что случилось? Где папа? – спрашиваю я ее, а она сразу злой становится, как Баба Яга.
– Сдох твой папашка, а ты безногая калека! – выплевывает она, делая такое движение, как будто хочет меня ударить. – Это ты во всем виновата! Дрянная, поганая девчонка! Ты! Всю жизнь мне изгадила! Будь ты проклята!
Мама быстро уходит, а я даже сначала не понимаю, что она сказала. Я замираю, пытаясь осознать, но не могу, и еще что-то тонко пищит. Прибегают врачи, начиная что-то со мной делать, а я все слышу злой бабаежкин голос тети, которая просто не может быть моей мамой. Наверное, это кто-то на нее похожий? Но доктора говорят между собой, поэтому я решаюсь спросить:
– Папа… папы больше не будет? – я всхлипываю, потому что очень боюсь произнести слово «умер».
– Да, Алена, – кивает незнакомый доктор, одетый в зеленый костюм. – Твоего папы больше нет, но о тебе будет кому позаботиться.
Мне кажется, на меня падает потолок палаты, где я лежу; я вскрикиваю и засыпаю, чтобы вновь оказаться там, где меня обнимают Арх и Краха. И только в привычных уже теплых щупальцах я горько плачу. Я не хочу понимать услышанное и принимать не хочу, но меня вряд ли кто-то спросит. Так бы и убежала от всех людей в сон, жаль, что этого сделать нельзя.
– Повтори, пожалуйста, что сказала тебе ма… похожая на маму особь, – просит меня Арх, и я послушно повторяю.
Я повторяю, надеясь на то, что мне все показалось, привиделось, но щупальца его опадают, и я уже знаю, что это значит – учитель грустит. И все вокруг меня грустят, потому что это правда. Я осознаю, что это правда, и опять плачу, просто не желая возвращаться туда, где уже точно никому не нужна, ведь мама меня… ведь она…
– Нам надо учить малышку выживать во враждебном мире, – вздыхает Арх. – Безумно тяжело видеть это и не мочь вмешаться.
– Учитель, получается, что в том мире… – начинает Краха.
– Да, – кивает он, согласно взмахнув тем щупальцем, что справа. – Нарушение основных законов.
– А что это значит? – спрашиваю его я.
Они мне объясняют что-то о правилах и законах, но я совсем не понимаю их, слишком много сложных слов. При этом Арх говорит, что обо мне скорей всего позаботятся, поэтому мне нужно привыкать к себе в «новом качестве». Ничего не поняв, я тем не менее киваю, потому что во сне я хорошая девочка, а «там» – еще не знаю. Краха говорит, что я хорошая, а она просто лучше знает, поэтому я ей верю.
Единственное, что я смогла понять, – скоро все закончится, и я окажусь в каком-то другом месте, если выживу, конечно. Надо только немного подождать, и тогда все будет хорошо. А еще Краха повторяет, что я могу быть в совсем ином месте, и тогда они меня не найдут, а чтобы нашли, надо представлять «звездолет», когда все закончится. Я обещаю, что постараюсь, хотя не понимаю совершенно ничего из сказанного мне.
Мне кажется, что от разговоров с Архом я немного старше становлюсь, но этого, конечно, не может быть. Он говорит мне, чтобы я не думала о сказанном мне тетенькой, похожей на маму, потому что могу сойти с ума, а тогда я не смогу в сны ходить и останусь совсем одна. Поэтому мне нельзя с ума сходить, а прямо сейчас надо просыпаться, что я и делаю. Я могу немного управлять этим – просыпаться или нет, но только немного. Открыв глаза, я вижу дядечку. Он одет в черный костюм и смотрит на меня так, как будто я не тут.
