‒ Так что, Сэм, ‒ сказал, опустившись на диван напротив, ‒ значит, у тебя есть идеи, как укрепить в русских желание заглотить эту приманку?

Тот «вывесил» фирменную гномью полуулыбку и охотно пустился в прерванные рассуждения:

‒ Понимаешь, Збиг, просто запустить гражданский лайнер по такому маршруту недостаточно, даже если проложить его курс максимально нагло ‒ прямо над особо охраняемыми объектами на Камчатке и Сахалине. У русских может хватить ума просто отжать его обратно в международное воздушное пространство, и мы ничего, по сути, не получим. А вот чтобы этого не случилось, надо обязательно сделать две вещи, ‒ и он показательно оттопырил два пальца. ‒ Во-первых, надо предварительно настроить их ПВО на максимально жёсткую реакцию. Для этого следует за несколько месяцев до самой акции осуществить демонстрацию, в результате которой у русского командования полетят головы. К примеру, провести вдоль границы манёвры, в ходе которых несколько наших самолётов осуществят имитацию бомбометания по погранзаставе на каком-нибудь островочке на Курильской гряде.[14] Пока русские поймут, в чём дело, пока поднимут, если поднимут, самолёты ‒ наши уже уйдут в нейтральную зону. Тогда заработает и наберёт необходимый ход тяжеловесная советская военно-бюрократическая машина ‒ с поркой провинившихся, понижениями в должностях, приказом по войскам ПВО... И следующий командующий местным ПВО будет больше бояться проявить «неуместную мягкость», чем отдать команду на применение оружия, ‒ тут вечная полуулыбка сползла с лица Самюэля. На мгновения гном стал очень злым и напомнил Збигневу уже не столько добродушного персонажа Диснея, сколько Менахема Бегина, в ярости громящего оппонентов с трибуны в Кнессете.

‒ Разумно, ‒ качнул головой Бжезинский.

Хантингтон посмотрел на него неожиданно холодно, но потом вернул полуулыбку, теперь ставшую чуть укоризненной.

‒ Второе, что надо обязательно сделать, ‒ сказал он, привольно откинувшись на спинку дивана: ‒ создать у русских ощущение комплексности разведоперации. Для начала, в ходе самой акции необходимо на какое-то время свести на русских локаторах отметки гражданского самолёта и нашего разведчика в одну точку ‒ пусть они исходно предполагают, что нарушитель ‒ разведчик. Далее, уместно было бы также синхронизировать операцию с положением наших разведывательных спутников. Даже если русские окажутся неподатливы, мы получим максимальный объем развединформации. Ну, и, наконец, главное: если они ещё к тому моменту не завалят этот самолёт, то следует в финале создать полное впечатление подготовки к прорыву рубежа противовоздушной обороны с обеспечением коридора выхода основного разведчика из советского воздушного пространства. Скажем, заранее перебросить с Кадены в Мисаву[15] эскадрилью «Фантомов» ‒ пусть в нужный момент изобразят «группу открытия ворот», направляясь к точке выхода лайнера из советского воздушного пространства. И прикрыть их группой «взломщиков» на «Праулерах». Хотя... У нас же теперь появились «Рейвены»?[16] Вот пусть они обкатаются в деле. Добавить к этому спасательную вертолётную эскадрилью, а так же развернуть на Мисаве штаб экспедиционной тактической авиагруппы. Такая возня под носом у русских с высокой вероятностью заранее обратит на себя внимание их радиотехнической разведки, настроив руководство местного ПВО на соответствующий боевой лад. Вот как-то так... А провести детальное планирование далее сможет и мало-мальски подкованный клерк.

‒ Будем считать, что в общем виде набросок у нас есть, ‒ согласился Бжезинский, ‒ и предположим, что это первый элемент большой кампании по прикрытию «польского плана». А если уточнить и развить ‒ что получается?

Хантингтон заёрзал, лицо его стало кислым:

‒ Сказать можно многое, но пока в целом это не будет одобрено президентом, получится пустой разговор вокруг твоего «польского проекта», ‒ неразборчивой скороговоркой пробормотал он.

‒ Нашего, Сэм, нашего! ‒ резко прервал его Бжезинский. На щеках у него зацвели неровные красноватые пятна. Сейчас ему очень хотелось то ли жахнуть по столу кулаком, то ли по Хантингтону тяжёлой металлической линейкой ‒ той, что он воспитывал дома дочь.

‒ Польша сейчас ‒ наиболее слабая из передовых позиций Советов, ‒ сказал он, переведя дух.

‒ И ты хочешь посильнее укусить их за пятку? ‒ насмешливо прищурился Хантингтон. Похоже, реакция Збигнева его только позабавила.

‒ Нет, ‒ решительно отозвался Бжезинский, ‒ нет, не укусить.

Он резко встал и прошагал к окну. Остановился, обхватив себя за локти, и посмотрел на флаги.

‒ Сэм, ‒ сказал он всё так же глядя в окно, ‒ я считаю, что мы можем окончательно закрыть советскую проблему, пусть не сразу, не через пять-десять лет, но в обозримые сроки. Надо свалить их в кризис, потом ‒ размягчить, и уже следом ‒ выпотрошить. А раз мы можем закрыть эту проблему, то и должны. Это наша главная стратегическая задача. И Польша сейчас ‒ это барбакан[17] всего советского замка... Если мы возьмём Варшаву, то сможем стучать тараном прямо в ворота Кремля. Сэм, ‒ он повернулся и смягчил тон до просительного, ‒ меня очень беспокоит то, что Советы начали противодействовать дестабилизации в Польше чуть ли не раньше, чем мы вообще её запустили. В свете этой их нерасчётной шустрости вопрос прикрытия польского проекта приобретает для нас особую важность. Русских надо срочно отвлечь от разворачивающихся в Польше событий, пусть они думают о них в третью очередь. Право, я ведь уже даже начинаю на самом деле жалеть, что у халькистов ничего не вышло. Был бы такой идеальный подарок Кремлю... Давай подумаем, что мы можем им оперативно смонтировать?

Хантингтон покивал.

‒ Ладно. Ты, в целом, мыслишь в правильном направлении: возможно, единственный радикальный способ обеспечения польского проекта ‒ это обеспечить «распечатку» нашим разведывательным сообществом нового направления ‒ агрессивных лидеров как с шиитской, так и с суннитской стороны исламского мира. Хомейни и пакистанские муллы ‒ вот кого надо разрабатывать.

‒ А, может, Китай? ‒ Бжезинский вернулся на диван, но присел на самый его край, наклонившись к светилу политологии. ‒ Они уже начинают посматривать по сторонам, например ‒ на Индокитай. Может быть, попробуем подтолкнуть их и на север?

‒ Не думаю, что эту партию можно подхлестнуть в нужном нам направлении, ‒ покачал головой Хантингтон, ‒ там сейчас нет такого конфликтного потенциала. А где он заметен, на границе с Вьетнамом или в бесконечных островных конфликтах, он будет развиваться в том темпе и на такую глубину, которые покажутся уместными товарищам в Пекине. И подталкивать их сейчас ‒ означает лишь вызвать у них подозрения. Ну, а если Китай вопреки предположениям, решится вдруг пойти на север и до конца... Что ж, тогда, будем честны перед собой, все польские планы будут выметены одним ударом, но это уже не будет иметь никакого значения... Если вообще будут иметь значение хоть какие-то выкладки, кроме подсчёта доставленных к целям мегатонн. Нам это действительно надо?

‒ Ладно... ‒ Збигнев состроил сложную гримасу, мол, «убеждён не до конца, но пока оставим», ‒ тогда что, Ближний и Средний Восток?

Хантингтон хмыкнул, словно учитель, довольный сообразительностью непутёвого ученика:

‒ Точно. Энергии на Ближнем Востоке хоть отбавляй, вопрос ‒ куда её направить. Марксизм хорош тем, что требует перемен и действий в пользу этих перемен. Но если его можно заменить радикальным исламом ‒ то отчего бы и нет? Если удастся направить эту энергию против Москвы, а некоторые варианты просто напрашиваются, сейчас ‒ особенно отчётливо, и не уничтожить по дороге Израиль...

‒ Сэм, давай откровенно, ‒ прервал его Бжезинский, ‒ создать некоторое напряжение вокруг Израиля нам может быть даже выгодно. С одной стороны, им придётся сильнее опираться на нас, и их поводок станет короче. С другой, мы же не предлагаем сократить или, упаси боже, прекратить помогать Тель-Авиву? Можно даже увеличить поставки новейших F-15 и F-16, вертолётов, вооружения для них, да ещё и заставить Германию всё это оплатить. Сплошной профит, в комитетах нас вполне поймут. Тогда момент революционных потрясений в Иране ‒ это не проигрыш, что бы ни думали об этом в израильском Кабинете или в Кнессете, наоборот, у нас появляется неплохой шанс. Новым иранским властям в ближайшее время понадобится признание, а нам ‒ возможность влиять через этот фактор на эту нетерпеливую публику...