Спустя годы уже Джиа встретила того эльфа в лесу близ Самториса. Она узнала, что его зовут Донас’ен и вовсе он не продавец, а, как и она, наёмник сумеречных лис, да к тому же дану. Теперь, вспоминая ту встречу, Дженна улыбалась. А ведь Донас’ен уже тогда знал, кто она такая.

Его подарок прошёл с драконицей миры и само время. Дженна не расставалась с ним, даже будучи заточённой в лампу. И вот теперь настало время применить зеркальце для самого важного.

Дженна быстро поднесла подарок к губам. Она с нежностью поцеловала блестящую гладь, оправленную в золотистый черепаший панцирь, и прошептала слова заклинания. Затем драконица бросила зеркальце на белую гладь соляного моря. И не успели лучи алого светила отразиться от его поверхности, как землю пронизала дрожь.

По морю пошла рябь. А там, куда упало зеркало, начала стремительно набираться вода. Тёмно-синяя, она бурлила и растворяла соль, как жаркое солнце плавит лёд.

Будто настоящее море вырвалось из крохотного зеркала. Оно разрасталось вширь, набирало глубину. Вот волны хлестнули по коленям поднявшегося Катана, обдали брызгами лицо Дженны. Тёмная стихия окатила узников нижнего мира. И через миг все они исчезли в его пучине.

На северо-западе Свободных королевств весна приходила медленно, с неохотой.

Ещё темнели чахнущие сугробы, а крестьяне уже готовились к летнему сезону. Под песни – весёлые или грустные – они чинили то, что было поломано зимой, спешили запастись снегом для ледников, таскали сено с пойменных лугов, чтобы оно перепрело и стало хорошей пищей для поля.

Всадница проезжала мимо деревень, лишь мельком обращая внимание на суету живых. Её думы более занимали те, кого уже не было рядом. Ради них она затеяла свой печальный поход.

Мимо проплывали леса, луга и равнины. Дороги совершенно испортились. Серая кобыла вязла в грязи и недовольно фыркала. Вороны купались в чёрных лужах – видать, к скорому теплу.

Путь одинокой всадницы в красном кафтане сильвилтской чародейки лежал к Кадимскому предгорью. Она следовала туда, где из горных недр на поверхность земли вырывались голубые воды Тауиль. Сердце звало туда, где, по словам матушки, лежала родная деревня отца.

Было всаднице почти что тридцать лет и три года, и хранила она под сердцем долгожданный дар богов. Как и матушка, она понесла довольно поздно по здешним меркам. Хотя, по тем же меркам, чародейки вообще зачинали в редких случаях.

Такие дети носили имена, указывающие на дар, волшебство, благословение. Всадница носила чужеземное имя Милагреш, что в переводе с южно-альтирского означало «чудо».

Чудо же случилось и с ней. Радостью она не могла поделиться с родителями, однако была традиция передавать весть с ветром в родных краях. Считалось, что он способен отыскать любую душу.

К несчастью, ни матушка, ни отец не дожили до поры внуков. Тело матушки было предано родной земле в жаркой стране Энсолорадо. Там, у могилы близ Самториса, Милагреш уже побывала. Теперь путь её лежал в деревню Род за Доменийскими равнинами.

Матушка рассказывала, что когда-то в тех местах промышляли добычей мороаматрия – камня, содержащего волшебство. Из-за него воды Тауиль были не голубыми, как теперь, а красными. В честь них и прозвали новую деревню, что поднялась на месте сгоревшего поселения.

Последние десятилетия мороаматрий не добывали, пропал он вместе со своей опасной силой. Зато поля вдоль Тауиль стали родить хорошую пшеницу. Будто река несла из глубин земли новую витали плодородия. Даже вкус хлеба, который изготавливали из той муки, был особенным.

Тонкие губы всадницы озарила улыбка. Она с нежностью коснулась чуть округлившегося живота. Муж Милагреш очень любил пироги, которые та пекла. Хвалил умелые руки женщины и её пожилой учитель – знаменитый чародей Весел по прозванию Лесной.

Улыбка испарилась, когда путь всаднице преградили двое пеших, одетые в грубо пошитые глухие рубахи с капюшонами. Лица спрятаны, в руках дубинки. Милагреш не стала дожидаться близящейся неприятной встречи, остановила кобылу.

– Осторожно, я чародейка Сильвилта, – сообщила она.

Впрочем, сомневаться в выводах и ремесле незнакомцев, судя по их виду, не приходилось. Но вдруг да боги и не обделили умом этих людей? Вдруг да и уберутся восвояси?

– Ведема, – сообразил один из разбойников.

– Сильвилтская богачка, – глубокомысленно добавил другой.

Они двинулись на Милагреш, не осознавая, с кем столкнулись. От матери женщина унаследовала холодный ум. Однако та частенько говорила, отчитывая дочь, что пылким нравом девочка пошла в отца.

Не сделав и пяти шагов, бандиты упали, как Маргом подкошенные. Сердца их остановила могучая сила, свитая из воли волшебницы. Серая лошадь, привыкшая к повадкам быстрой на расправу хозяйки, невозмутимо проследовала мимо бездыханных тел.

Дорога, изгибаясь, вела вдоль косогора. Слева высились и темнели вершины Кадима. Впереди бурлили голубые воды Тауиль. Всадница сбросила с головы платок, и прохладный ветер подхватил её распущенные светлые, почти белые волосы.

– Я пришла почтить твою память, отец… – вновь улыбнувшись, сообщила ветру Милагреш. – Я несу тебе добрую весть! Не прервалась витали рода… Твоя кровь течёт в моих венах и в твоём будущем внуке. Знай, что имя твоё не забыто, Луко Лобо.

Зверь бежал сквозь зелёный лесной сумрак. Травы ласкали его морду, ветви и листья щекотали мохнатые бока. Нити божественных соков, камня и земли – наполняли ноздри бесчисленными ароматами, манили и опьяняли.

Он бежал так стремительно, будто вновь оказался в детстве. В тех временах, когда они с другом-человеком носились по этим краям со смехом, визгом, хрюканьем, словно были сами хозяевами леса. Не знали они в те времена ни страхов, ни печалей, ни сломанных костей, ни рваных ран.

Не было в те времена между ними никого. А любовь человечьих родителей окутывала обоих и защищала надёжнее всякой шкуры. Шли годы, чёрные бока зверя делались шире, росли и клыки. Уже сам он защищал семью от хищников.

Был он вдвое выше своих взрослых сородичей, гораздо сильнее. Да и срок его жизни оказался значительно дольше! Не всякий медведь рискнул бы ввязаться с ним в драку, а уж волки и подавно уносили лапы.

Зверь не помнил, но люди рассказывали: всё потому, что появился он на свет необычным образом. Должен был помереть, как братья и сёстры, разодранный клыками волков, да выжил благодаря силе волшебной. Дик – прозвали его с тех пор, сокращённо от слова «диковинный».

Не только это, но и многие слова двуногих знал необыкновенный зверь. А его друг-человек словно бы понимал его звериный язык. На охоте и во время отдыха они общались не хуже, чем люди. А порой понимали друг друга без слов гораздо лучше, чем многие прямоходящие.

Он защищал людей от зверей, но не смог уберечь от человека. Женщина появилась внезапно, после долгой отлучки его друга. Женщина любила красные одежды, пахла камнем, мёртвыми деревьями, из которых двуногие строят жилища, и… волком. Волосы и глаза её были непривычно светлыми, а улыбка бледной. Бледной, да желанной!

То, как смотрел на неё друг-человек, причиняло зверю странную, неизвестную доныне боль. Они оба и раньше расходились по весне, ведомые особым голодом. Потом всегда возвращались, чтобы охотиться вместе. Однако на этот раз всё было иначе.

С тех пор по лесам зверь бегал один. Груз годов вдруг отнял всю былую лёгкость. И только весеннее время немного облегчило ношу, что давила не на спину – на грудь.

Зверя вдруг обуяла злость, захотелось рыть землю, ломать кусты и валить деревья. Вот бы сейчас попался ему на пути достойный противник! И противник появился.

Из тени вышел человек. Был он выше и мощнее многих мужчин, однако в поступи его был изъян. Шёл он, сильно хромая. Одна нога была уже другой, будто кусок дерева рос из колена.

Пах незнакомец ещё более странно. Вроде и человек по силуэту, однако дух нечеловечий. Чужой землёй от него веяло, нездешней глиной и растениями, песком, дорожной пылью, солёной водой. Но при этом было в духе что-то очень знакомое, даже родственное.