Что я тут делаю?

Почему именно я?

Какими переплетениями судьбы меня забросило сюда, в самый эпицентр ада?

Все эти вопросы — и еще множество других, — кружили в моей голове словно дикие осы, не давая покоя, норовя ужалить.

— Живее шагаем! — перекрикивая сигнал тревоги, рявкнул Карасик.

Он был весь на нервах.

Я и остальные парни тоже нервничали. А если признаться честно, то боялись. Боялись до дрожи в коленках этого всего, что вдруг в одно мгновение предстало перед нами.

Барьер…

Он открыл рот и проглотил нас, чтобы потом выплюнуть, пережеванных, изувеченных, как делал множество раз до этого.

Мы боялись. Мы, мать его, так боялись, что едва не орали от ужаса!

И даже невозмутимый здоровяк Раш Ар-Рауд со страхом оглядывался, светя фонариком по сторонам.

Первая группа бойцов рванула вперед. Ее тут же поглотила тьма и сколько мы не светили им вслед, так и не смогли развеять эту темноту.

Потом пошла вторая группа. Потом — мы.

— Взялись за руки! — приказал Карасик. — Живо! Идем строго вперед. Через триста метров будет первый узел.

Какой еще узел? О чем он говорит?

Я не знал.

— Руки не размыкать! Заблудившихся и оторвавшихся уже не найдем никогда!

Я не знал шутит ли так Карасик, но за руки взялся. Мягкое прикосновение справа — меня за ладонь взяла Евгения. Слева, кажется, Остап.

— Пошли, — шепнул я им и мы двинули вперед.

Это было необычное чувство — светить фонариками, закрепленными на головах подтип шахтеров, вперед и не видеть при этом абсолютно ничего.

И только Карасик, ведущий нашего отряда, уверено шли вперед, ведя нас.

Я не сразу понял как ему удается найти дорогу в такой темноте. Однако когда фонарик мой выхватил в черноте веревку, то понял — здесь протянуты канаты по которым и ориентируются командиры групп.

— Не отставать! Не растягиваться! Плотнее идем! Еще плотнее!

— Почему здесь такая тьма? — не смог сдержать любопытства Иван Ходун, озвучив вопрос который, наверное, был в голове у всех нас.

На удивление Карасик не отчитал его, а терпеливо пояснил:

— Сто двадцать лет назад не было ни первого круга обороны, ни второго, ни третьего. Только Барьер — и они, обитающие за ней, — на слове «они» Карасик сделал какую-то жуткую паузу. — Тогда считалось, что враг не может передвигаться ночью — мол, не видеть в темноте. Это конечно же бред, сейчас это уже понятно и опровергнуто — могут они видеть во тьме, еще как могут. Но тогда думали именно так. И двое магов высшего уровня сотворили сложнейшее заклятие, с помощью которого все внешнее расстояние вокруг Барьера окутала полная тьма. До сих пор не можем распутать столь сложный конструкт, потеряны ключевые изготовки, с помощью которых было сделано заклинание.

— А маги те? Их нельзя попросить обратно все вернуть? — спросил Шталин.

— Их это заклятие и поглотило. Растворились во тьме, как сахар в горячем чае. Поэтому да, не можем попросить.

Шталин шумно сглотнул.

— Так и ходим во мраке. А этим тварям только этого и надо. Развелось тут, возле третьего круга всякой нечисти. И тьма — что дом родной. Хоть и мелкие твари, а мешают изрядно. Поэтому строй держать плотнее. Если что-то почувствуете — сразу же докладывайте. Без разбору не шмаляйте — других бойцов можете задеть.

Мы нестройно ответили «есть!».

Почему нельзя просто не открывать Барьер? Зачем надо идти туда, в саму густоту ада. Мне все одолевали эти вопросы.

— Они способны перелазить через ограждения, — словно прочитав мои мысли, где-то рядом вдруг произнес Карасик. — Раньше не могли — а теперь могут. Словно учатся.

— Что? — я даже растерялся от того, как он точно ответил на мой вопрос.

— Что общего у пульса и оргазма? — вместо ответа спросил Карасик. И сам же ответил: — Мне пофигу есть ли он у девушки, которую я трахаю!

Сиплый смех прокатился по темноте.

— Он боится, — шепнула Евгения мне на самое ухо. — Я читаю его мысли.

— Побереги силы, — посоветовал я. И добавил: — Мы тут все боимся — это и без дара понятно.

По ощущениям мы шли часа два. По факту, как сообщил Карасик, не больше десяти минут.

Наконец набрели на тот самый узел, про который он говорит. Это оказался самый настоящий узел на веревке, по которой мы ориентировались в темноте.

— Скоро будет третий круг, — сообщил Карасик. И вдруг прошептал: — Слышите?

Мы прислушались. В полной тишине, очень глухо, словно за слоем воды, вдалеке раздались хлопки.

— Где-то бой идет, — пояснил Карасик.

— Это у первого круга, — сказал кто-то, явно не из нашего отряда.

— Нет, — ответил ему Карасик. — У второго. Первый отсюда ты никогда не услышишь.

— Темно как у шахтера подмышкой! — злобно прошипел Шталин. — Ай!

Послышался глухой удар, строй, держащийся друг за друга, дернулся.

— Что случилось? — встревоженно спросил карасик.

— Ударился, — пробурчал Шталин.

Я повернулся в сторону, откуда раздавался голос карасика, предложил:

— Я могу магический конструкт построить, который осветит местность.

Карасик на это лишь хмыкнул.

— Думаешь, если это было бы возможно, неужели фонари бы уже не поставили? Нельзя тут ничего осветить.

Я усомнился в словах Карасика и выстроил небольшой магический конструкт.

Магия повела себя странно. Вместо того, чтобы зажечься или осыпаться, она просто растворилась во тьме. Ни отдачи разрушения, ни вспышек деконструкции. Ничего. Просто растворилась. Никогда такого раньше не видел.

— Ну как, есть эффект? — не зло усмехнулся Карасик. — Говорю же — пустое это.

— А как воевать?! — не выдержал Клим. — В полной темноте?!

— Нет, это только третий круг. Дойдем до второго там тьма постепенно раствориться, мгла будет, будто все в тумане. Видно.

Эти слова немного успокоили идущих.

Мы брели во мраке как слепые. Это неприятное ощущение я упорно гнал долой из головы. Но не так легко убедить себя в том, что все нормально — и я, проведший множество времени в инвалидной коляске, как никто прекрасно это знал.

Евгения сжимала мою руку, крепко и даже не смотря на то, что ладонь ее вспотела, не отпускала ни на минуту.

Это ее сжатие меня и успокаивало. Храбрился, чтобы не подать виду перед девушкой.

Но еще сложнее было сдержать свои мысли — а сейчас Евгения могла их читать.

Нахлынувший страх и стресс запустили в организм адреналина, который, в свою очередь, начал кипеть в крови. Присутствие рядом Евгении рождало в голове не самые культурные образы. Я гнал их прочь, но долгое отсутствие интимной близости с девушкой давало о себе знать.

Сначала я задался вопросом о том, каким образом Женя прячет грудь? Перетягивает? И тут же возник этот соблазнительный образ — нагая Евгения с полоской белой материи вокруг груди, плотно затянутой. Худые угловатые плечи, не складное, в общем-то тело, мальчишеское, но от которого так трудно отнять взгляд.

Я тряхнул головой, гоня эти мысли прочь.

Не помогло.

Потом подумалось о руках Евгении, о ее теплых ладонях, пальцах, тонких, длинных. Как они скользят по телу, легко, едва касаясь. Все ниже, и ниже, и ниже.

Прочь такие мысли! Макс, соберись!

Но безудержную фантазию уже было не остановить.

Влажные полуоткрытые губы. Бархат кожи. Изгиб шеи. Плечи. Спина. Две ямочки на пояснице. Округлости тела.

Евгения сжала мою руку сильнее. Так, что я понял — она прочитала мои мысли.

Мне стало не ловко. Я залился от стыда краской, но спасибо тьме никто этого не увидел. В темноте легче переносить стыд.

— Перекличка! — произнес Карасик. — Называю имя, отвечаете коротко «я!».

И принялся перечислять имена нашего отряда, сильно коверкая и перевирая.

— Узбеки?

— Тута.

— Все трое?

— Да.

— Бабкин?

— Бобков я. Тут.

— Остап Бердынский?

— Бердичевский. Я.

— Здоровяк.

— Тут он, — вместо него ответил Остап.