– У нас есть женское додзё, это верно, но, как всем известно: не всякая баба в поле воин. – Он улыбнулся собственному остроумию. – Очень малый процент девочек проходит отбор. Поэтому я и требовал доставлять ко мне исключительно мальчишек. – Тут Дзиро сделал ярко выраженный акцент и метнул на Мицухидэ яростный взгляд. Капитан потерял живой цвет лица и склонился в еще более глубоком поклоне. – Только вчера Китаморэ-сан доложила, что женский корпус переполнен, а ты приволок мне девчонку. Непорядок, Мицухидэ. Придется лишить тебя месячного жалования и некоторых привилегий.

Мицухидэ сдержанно молчал, не меняя позы. Юнец тем временем видел, как на белой коже сестры появился порез, как тонкие карминовые струйки потекли по шее. Он бессилен перед взрослыми вооруженными мужчинами. Что он может сделать в такой ситуации? Ему хотелось разреветься и умолять, он был готов на что угодно, лишь бы сестра жила, но страх парализовал тело. Так ему казалось.

– Если вам нужен воин, – выдавил жалобно мальчонка, – это не я. Прошу вас… – его голос осекся. – Нет. Я умоляю вас, позвольте поменяться с Оити местами. Обещаю, от нее будет гораздо больше толку, нежели от меня. Умоляю вас.

Он склонился лбом в пол, Дзиро видел, как страх колотит его тело, слышал, как сбилось от страха дыхание.

– Самопожертвование и братская любовь столь девственная и чистая, что аж слеза наворачивается, – всплеснул руками самурай и развязно расхохотался. – Ты должен знать, что я поощряю подобную отвагу, сын Нобухидэ.

Здесь не работали законы морали, а кодекс бусидо сильно видоизменялся. С малых лет, малышей приучали смело смотреть в глаза смерти, внушали, что, если того будет требовать долг – не моргнув глазом отдать жизнь за командира – дело чести. Но в то же время, стоило лишь выглянуть за пределы додзё, и можно было увидеть и учуять растленное общество, погрязшее в похоти, пьянстве и презрении друг к другу.

Зачастую черные мечники пополняли ряды рекрутов, нападая на известные самурайские дома, забирая детей силой, оставляя после себя руины. Но не брезговали и добровольцами, да странствующими безродными воинами, однако далеко не все оказывались способны удовлетворить Дзиро своими навыками. Не оправдавших его интерес наемников, как правило, больше никто не видел.

Они называли себя Черной Цитаделью, над чьим именем висела зловещая легенда, отпугивающая даже бакуфу9. Поговаривали, что призрачные самураи являлись в самый разгар сражений, сметая всех на своем пути. Легенд и сказаний было великое множество, среди которых имело место быть и происхождение названия. Простой люд любил сочинять байки, запугивающие детишек. Одни рассказывали, будто и название, и монсё10 клана родились еще в незапамятные времена от некой проклятой черной башни, что хранит в себе артефакт, охраняемый неведомой силой. Другие выдумывали истории, повествовавшие о некоем оплоте – концентрации дьявольской силы, куда воинов изрыгает сам Дзигоку11. Некоторые из селян даже прозвали черных мечников Синигами12 и распускали слух, что те пожирают младенцев каждое полнолуние.

– Детство кончилось! – с ледяным торжеством объявил Акэти Мицухидэ.

С самой первой встречи присутствие молодого капитана вызывало у сына Оды Нобухидэ болезненные спазмы. Он не мог заставить себя даже мельком взглянуть в его глаза, но хорошо запомнил их цвет расплавленного золота. Они отражали тусклый свет свечей в комнате, где отец отважно стремился защитить семейство. В этом волчьем взгляде всегда сквозил холод, всегда отражалось высокомерие и брезгливость к тем, кто стоял ниже рангом. Такие герои, как Акэти Мицухидэ, в детских сказках выступают главными злодеями. В сказке с участием наследника семьи Ода, капитан стал именно таким человеком. Человеком, разрушившим его маленький и уютный мир в один взмах меча, но по иронии, их судьбы плотно сплелись, по иронии впредь мальчик должен подчиняться приказам этого человека чтобы выжить. Он не был бойцом, никогда не умел давать отпор обидчикам, однако без страха мог подставить спину ради защиты ближнего.

– Вы добьетесь всего сами, – продолжал Акэти, теперь представший учителем для всех собравшихся в стенах додзё детей. – Хотите вы того или нет, в итоге, как любое живое существо, вы приспособитесь. Вы захотите жить, возжелаете стать лучше других, вы отречетесь от такого понятия как дружба и забудете, что такое доверие по одной простой причине: в стенах этого города нет места слабым соплежуям. Право существовать под этим небом придется заслужить. Участи проигравших в схватке с Судьбой – я не завидую, но поверьте, засвидетельствовав, как ловко она отсеивает ненужный сброд, вам захочется отбросить все моральные принципы, обусловленные человечностью, и превратиться в зверя. Вы станете такими или будете выкинуты за безбрежные просторы вечности.

Он умел подать истину так, что начинало горчить во рту; говорил без надрывов менторским баритоном. Мальчишки смотрели на этого стройного и высокого, словно безупречный клинок, воина, затаив дыхание, будто позабыв, через что им пришлось пройти, прежде чем попасть сюда. Сын Нобухидэ не разделял их восторга, граничащего с неким тайным оккультизмом. На тот момент никто из них даже не представлял, что имел в виду Акэти Мицухидэ, пугая так называемой схваткой с Судьбой, но первый показательный турнир растворил пелену на их глазах так же быстро, как горячая вода растворяет кусочек сахара. Они воспринимали обучение кэндзюцу13 как нечто увлекательное, как некую игру, где можно вдоволь помахать деревянным мечом.

Когда десятерых мальчиков, проигравших в турнирных сражениях и показавших посредственное мастерство, построили на главной площади, а после надели на их головы мешки из плотной ткани и увели за ворота города, понимание тренировок – как и обещал Акэти Мицухидэ, – переломилось в корне. Из задиристой игры, обучение кэндзюцу обернулось борьбой за выживание. Показательная казнь подействовала безотказно, а тренировки стали не такими увлекательными и безобидными. Теперь за каждую провинность, будь то опоздание или нарушение этикета, за каждое лишнее движение, не понравившееся Акэти, следовали самые разнообразные наказания: от мытья додзё неделю кряду, до избиения бамбуковыми палками. Исполнителем экзекуции выступал учитель лично, не боясь испачкать рук, вызывая паническую боязнь перед своей безжалостной личностью у учеников. Казалось, он испытывает небывалое удовольствие, прикладываясь палкой по спинам юных подопечных.

Зато в свободное от тренировок время детям дозволялось заниматься чем угодно: ловить рыбу в озере на окраине города, играть в кости или сёги14 со взрослыми или же просто бесцельно шататься по улицам. Не возбранялся контакт и с женской половиной населения. Девочек было мало, но обучали их отнюдь не искусству чайной церемонии, не танцам с веерами; им не заплетали красивых причесок, не представляли на выбор цветастых платьев и бус. Теперь их лучшими друзьями были кэйкоги15 из грубой ткани и тяжелый боккэн16. Всех их готовили в разведку, а кураторство над юными особами взяла на себя капитан разведки со звучным именем Китаморэ Эри, которая, к слову, стала эталоном образа воительницы для девочек.

Сам город за стеной из темного камня мало чем отличался от обычных уездных поселений, разве что стоял в непролазной глуши моря деревьев, у подножья спящего вулкана, а количество додзё на его территории переваливало за десяток. Одноэтажные домишки для юных рекрутов теснились друг к другу, как куры на насесте, но были просторные и уютные внутри, ученикам не приходилось спать вплотную друг к другу. Кормили детей отменно, не возникало проблем и с гигиеной; у каждого комплекса жилья, состоящего из трех домиков, имелась своя просторная баня и онсэны17 на заднем дворе.